А. Я. ГУРЕВИЧ. НОРВЕЖСКОЕ ОБЩЕСТВО В РАННЕЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Глава вторая. Норвежское общество в XI и XII веках

"Могучие бонды и знать"

Исследование памятников права привело нас к выводу, что расслоение бондов и утрата частью их одаля сопровождались изменением их социально-правового статуса и выделением из их среды хольдов, которые заняли по отношению к остальной массе бондов привилегированное положение. Можно предположить, что среди хольдов преобладали зажиточные собственники, сохранявшие и приумножавшие свой одаль. Но по судебникам невозможно представить себе богатых одальманов более конкретно. Приходится обратиться к анализу саг о норвежских королях. При этом, однако, необходимо иметь в виду уже отмеченные их особенности, прежде всего то, что авторами их были исландцы, придававшие изображаемому ими норвежскому обществу IX-XII вв. некоторые черты исландского общества конца XII – начала XIII в. Социальный строй Норвегии рисуется в "королевских сагах" в совершенно ином аспекте, чем в судебниках. Поэтому вполне вероятно, что при изучении саг мы не сможем получить удовлетворительного ответа на вопросы, возникшие при анализе юридического материала, зато сделаем другие наблюдения, проливающие свет на те стороны социального строя Норвегии, которые судебниками оставлены в тени.

Привлекают внимание многочисленные упоминания "королевских саг" о "лучших бондах", "могучих бондах", "крупных бондах", игравших значительную роль в общественной и политической жизни Норвегии в X-XII вв. Они были чрезвычайно активны на тингах, конунгам приходилось считаться с ними, пожалуй, не меньше, чем со знатью. Представителей последней Снорри и другие авторы обычно называют стурманами, хёвдингами (т. е. "большими людьми", "предводителями"). Иногда они употребляют также термин "лендрманы", хотя применительно к IX, X и отчасти, возможно, даже к началу XI в. использование его нельзя считать правомерным, ибо лендрманов – служилых людей, получавших пожалование в виде вейцлы от короля, в то время, по-видимому, еще не существовало. Сопоставление "королевских саг" с произведениями скальдов не оставляет сомнения в том, что авторы саг, исходя из современной им действительности, превращали в лендрманов херсиров и других представителей родовой аристократии. Это уточнение (175) кажется важным потому, что в сагах "могучие бонды" фигурируют обычно наряду со старой знатью, сохранявшей свою независимость (частично или полностью) от короля.

Одним из наиболее острых моментов во взаимоотношениях бондов с монархией, если судить по "королевским сагам", был в то время религиозный вопрос. Конунги начиная с Хакона Доброго и кончая Олавом Харальдссоном (Святым) упорно, но не с равным успехом боролись за христианизацию страны, бонды же, и прежде всего их верхушка (176), упорно цеплялись за сохранение языческих культов. Снорри отчетливо прослеживает связь между язычеством и независимостью бондов от государственной власти. Попытки Хакона Доброго убедить бондов Трандхейма принять крещение были на Фростатинге встречены враждебно. По словам Снорри, бонды заявили, что при соблюдении воскресных праздников они не смогут работать и не возделают своих участков (177). Наиболее влиятельный из них, Асбьярн из Медальхуса (в Гаулардале), в своем выступлении на тинге, воздавая должное прежним заслугам конунга Хакона перед бондами, заключавшимся в отмене податей, введенных было Харальдом Харфагром (в сагах это изображается в виде возвращения Хаконом одаля, якобы отнятого Харальдом у бондов), говорил: "Но ныне мы не знаем, получили ли мы действительно свою свободу и не хочешь ли ты вновь нас поработить, лишая нас веры наших отцов и предков". При сочувственном ропоте бондов Асбьярн угрожал Хакону мятежом, если он не откажется от намерения угнетать их, лишая их свободы и старой веры. Бонды осуществили свою угрозу и под предводительством Асбьярна и некоторых других наиболее влиятельных людей сожгли церкви, убили священников и вынудили конунга примириться с их волей (178).

В других сагах также нетрудно увидеть, что на страже языческой старины и всего уклада общественных отношений, который она символизировала, стояли прежде всего родовая знать и могучие бонды. Достаточно указать на языческие празднества в Мэрии, где находилось главное капище и совершались жертвоприношения: туда собрались, как гласит "Сага об Олаве Трюггвасоне" монаха Одда, лендрманы и сильные бонды из Трандхейма, всего 360 человек (179). Среди главных предводителей бондов, имена которых сохранились (они больше всего сопротивлялись перемене веры), привлекает внимание Скегги из Ирьяр, по прозвищу Железный Скегги (Járnskeggi). Скегги пользовался большим влиянием в предшествующее время, когда Норвегией правил ярл Хакон Сигурдарсон; в битве против викингов из Йомсборга Скегги командовал одним из отрядов норвежских кораблей. Этот ríkr bóndi был первым, кто выступил против конунга Олава Трюггвасона на тинге, и он же играл главную роль на языческом празднестве (180). В саге отмечается полная поддержка, оказанная Скегги всеми бондами, когда он предостерег конунга Олава от нарушений их законов и обычаев. Однако Олав не отступил перед угрозами, как это сделал прежде Хакон Добрый: его люди убили Скегги, и захваченные врасплох бонды, не имея более предводителя, который мог бы поднять знамя против конунга Олава, были принуждены ему подчиниться. Характерно, однако, что, расправившись с вождем бондов, конунг поспешил примириться со всеми его сородичами: он пригласил их к себе и предложил возмещение за убитого, и, как гласит "Хеймскрингла", на этой встрече было много доблестных людей (181). Очевидно, Скегги и его родня пользовались слишком большим влиянием на население, чтобы конунг мог с ними не посчитаться.

В случаях с Асбьярном из Медальхуса и с Железным Скегги остается не вполне ясным, на чем основывалось влияние этих предводителей на бондов, ибо они охарактеризованы слишком скупо (несомненно, однако, что Скегги был родовитым человеком). Но в той же "Саге об Олаве Трюггвасоне" рассказывается о бонде Рауде Могучем, который жил в фьорде на о-вах Годей, в Халогаланде. "Рауд был очень богат и имел множество слуг. Он был могущественным человеком. В его свиту входило много финнов..." Когда этот "крупнейший предводитель" узнал о продвижении Олава Трюггвасона в Халогаланд, он вместе с другим вождем бондов Ториром собрал значительное войско, чтобы обороняться от конунга-христианизатора. У Рауда был большой корабль с 30 скамьями для гребцов (т. е. с 60 веслами и соответствующим количеством гребцов). Но халогаландские хёвдинги потерпели поражение. Торир погиб, а на усадьбу Рауда напал конунг со своим отрядом. Часть хускарлов Рауда была убита, Олав обещал Рауду не отнимать у него имущества, если он перейдет в христианскую веру. Но Рауд решительно отверг это предложение и погиб после мучительных пыток. Конунг завладел большим количеством золота и серебра и другой добычей (оружие, драгоценные вещи), а также кораблем Рауда, считавшимся лучшим во всей Норвегии. Рауд обладал двумя островами, называвшимися вместе Godeyjar (182). Таков был этот "могучий бонд". Если он не отличался особой знатностью происхождения (в сагах, авторы которых, как мы знаем, всегда очень заботливо подчеркивают родовитость своих персонажей, об этом ничего не сказано), то был необычайно богат. Могущество его в немалой мере основывалось на наличии у него дружины, состоявшей из слуг и подчиненных ему финнов (саамов), плативших подати хёвдингам Северной Норвегии.

Рауд, как его рисует Снорри, похож – по своему положению в обществе и по характеру своих доходов (несомненно, драгоценности он добыл в викингских экспедициях, на участие в которых указывает и наличие большого, т. е. пригодного к дальнему плаванию, корабля и той же дружины) – на другого халогаландца, Оттара, жившего в конце IX в. Рассказ Оттара, записанный английским королем Альфредом, заставляет думать, что этот хёвдинг распространял свое влияние на окружающее население (183). Как мы сейчас видели, Рауд действительно пользовался подобным влиянием: саги называют его могучим предводителем, он собирает большое войско в Халогаланде против конунга, наконец, судьба христианства в северной части страны зависит от позиции таких людей, как Рауд. Одним из важных источников влияния Рауда или упомянутых ранее Скегги, Асбьярна и других трандхеймских предводителей на бондов, очевидно, было то, что они контролировали религиозную жизнь местного населения, устраивали пиры и жертвоприношения, охраняли капища и изображения языческих богов. Этим объясняется исключительная приверженность их к старой вере. Рауд предпочел гибель перемене веры и приглашению католических священников-агентов конунга.

Роль "могучих бондов" Трандхейма в истории Норвегии в X и начале XI в. станет несколько яснее, если проследить судьбы отдельных семей из этой среды. Сразу же оговорюсь, что, не располагая всеми данными топонимики, просопографии и других вспомогательных дисциплин, доступными полностью лишь для ученых, живущих в Норвегии, я лишен возможности решить такую задачу in extenso. Тем не менее подобная попытка, предпринятая даже с ограниченными средствами, как мне кажется, могла бы дать некоторые положительные результаты. Если в области археологии, рунологии и топонимики изучение истории сельских дворов в средневековой Скандинавии продвинулось ныне довольно далеко (184), то по памятникам литературы в этом отношении сделано пока мало. Между тем "королевские саги" содержат некоторый материал.

В качестве отправного момента можно взять содержащийся в "Саге о Хаконе Добром" перечень предводителей, управлявших жертвоприношениями в Мэрии при этом конунге (185), Снорри называет четверых хёвдингов из Внешнего Трандхейма и четверых из Внутреннего Трандхейма. К первым относятся Кар из Grytingr, усадьбы в Оркедале, Асбьярн из Međalhús в Гаулардале, Торберг из Varnes в Стьордале, и Орм из Ljoxa (Lyxa, ныне Leksvik) в Стринде. Показательно, что названные четыре усадьбы расположены все в разных фюльках Внутреннего Трандхейма, и создается впечатление (которое я, к сожалению, не могу подкрепить детальным топографическим разбором), что каждая из этих усадеб занимала центральное положение в своем фюльке (186). Действительно, Grytingr расположена на нижнем течении реки Орк, в центре речной долины. Подобным образом Međalhús находится в центре Гаулардаля на реке Гауль, также недалеко от ее впадения в Трандхеймс-фьорд, и название его (буквально – "средний дом", "жилище, расположенное в середине") заставляет предположить, что усадьба занимала господствующее положение в этой местности, – предположение, которое в ходе последующего анализа найдет себе дальнейшее обоснование (187). Varnes находится на побережье фьорда при впадении в него реки. Ljoxa стоит в средней части северного побережья Трандхеймс-фьорда, как раз напротив Фросты, места собраний тинга всей области.

Из Внутреннего Трандхейма названы Блотольв из Ölvishaugr в Скейнафюльки, Нарфи из Stafr в Верадале, Транд haka из Egg в Спарбиггьяфюльки и Торир Бородатый (skegg) из Húsaboer в том же районе. Здесь "представлены" три фюлька из четырех (однако усадьба Egg расположена в непосредственной близости к границе Эйнафюльки и не исключено, что в то время она входила в его состав). Мне не удалось установить местоположения усадьбы Stafr, все остальные расположены на берегу фьорда. Усадьба Húsaboer находилась в непосредственной близости к главному святилищу – Мэрии, что может служить косвенным свидетельством влияния, которым пользовались ее владельцы на религиозную и, следовательно, политическую жизнь этого района. Название Húsaboer означает "дом", "хозяйство", такое название обычно давалось усадьбам, господствовавшим в той местности, где они были расположены.

По мнению А. Стейннеса, усадьбы, называвшиеся Húsaboer, находились в обладании местных хёвдингов или слуг конунга, использовавших их в целях управления и сбора доходов с населения. Стейннес отмечает также выгодное стратегическое положение, которое обычно занимали эти усадьбы (188).

Таким образом, с большой уверенностью можно обосновать предположение, что хёвдинги, названные в саге в качестве главных покровителей язычества в Трандхейме, играли ведущую роль в тех фюльках, где их владения занимали центральное положение. Эти данные Снорри приурочивает к середине X в.

Новые сведения мы находим в "Саге об Олаве Трюггвасоне", правившем с 995 по 1000 г. Желая покончить с языческими порядками в Трандхейме, Олав пригласил к себе на пир местных хёвдингов и других крупных бондов (höfđingjum ok ođrum stórbóndum) из Стринда, Гаулардаля и Оркедаля, напоил их и, когда они, пьяные и беспомощные, оказались у него в руках, объявил бондам, что совершит человеческие жертвоприношения, но употребит для этого не рабов или преступников, а наиболее известных людей (ina ágaetustu menn). Олав назвал следующих лиц: Орм lygru (lyrgju) из Međalhús, Стюркар из Gimsar, Кар из Grytingr, Асбьярн, Торберг (или Торбьярн) из Örnes (189), Орм из Lyxa, Халльдор из Skerđingssteđja (Skjerdingstad) и, по словам Снорри, еще пятерых известнейших людей, имена которых не указаны (190). Видя себя во власти конунга, бонды попросили пощады и подчинились его требованиям (191). Сопоставление этого перечня имен с приведенным выше списком имен трандхейских хёвдингов времен Хакона Доброго обнаруживает частичное совпадение. Кар, Торберг (Varnes и Örnes – не один ли и тот же двор?), Орм из Lyxa встречаются в обеих сагах. Вместо Асбьярна из Медальхуса на сей раз фигурирует другой владелец этой усадьбы – Орм lyrgu (192). Имена, которые не встречались в предыдущем перечне, относятся также к Внешнему Трандхейму: Стюркар, владевший усадьбой Gimsar, расположенной рядом с Međalhús, Халльдор, владение которого Skerđingssteđja также находится в Гаулардале, южнее Međalhús. При ярле Хаконе Могучем Стюркар из Gimsar, подобно Железному Скегги, командовал отрядом кораблей в битве против викингов из Йомсборга (193). Он продолжал играть видную роль и в более позднее время. Его имя мы находим в перечне хёвдингов, сражавшихся вместе с конунгом Олавом Трюггвасоном при Свольдере (1000 г.) (194).

Сопоставление обоих списков хёвдингов свидетельствует о том, что владельцы усадеб, занимавших центральное положение в фюльках Внешнего Трёндалага в середине X в., сохраняли свою господствующую роль в местной общественной жизни и несколько десятилетий спустя. Если некоторых из современников Хакона Доброго уже не было в живых, то их власть перешла по наследству к новым владельцам этих усадеб. Но саги дают на этот счет и некоторый дополнительный материал. Так, в "Саге об Олаве Трюггвасоне" сообщается, что предшественник этого конунга ярл Хакон Сигурдарсон посетил пир в Međalhús, – ценное свидетельство особой значимости этой усадьбы! Находясь там, ярл, отличавшийся, по свидетельству саг, большим женолюбием, отправил своих рабов к могучему бонду Орму lyrgja (только что упомянутому среди хёвдингов) за его красавицей женой. Орм отказался выполнить требование ярла, послал по всей округе боевую стрелу – знак о созыве вооруженного ополчения и призвал бондов собраться и выступить против ярла Хакона, чтобы убить его. Особо отмечено, что боевую стрелу получил Халльдор из Skerđingssteđja и передал ее дальше (очевидно, сам он остался дома). Вскоре к Медальхусу стало стекаться множество народа, и ярл Хакон бежал и спрятался у одной из своих возлюбленных. Войско бондов оказало поддержку Олаву Трюггвасону, который как раз в это время прибыл в Трандхейм. Бонды провозгласили его конунгом. Ярл Хакон был убит собственным рабом (195).

Меня это повествование интересует сейчас лишь в той связи, что в нем упомянуты двое из тех трандхеймских хёвдингов, о которых шла речь выше. Сага не оставляет сомнения в том, что они играли руководящую роль в созыве крестьянского ополчения; поэтому даже неявка в него Халльдора из Skerđingssteđja особо отмечена. В конфликте между ярлом Хаконом и Ормом lyrgja бонды оказываются на стороне последнего. По-видимому, по инициативе Орма и других хёвдингов они выкликнули Олава Трюггвасона конунгом.

Некоторые из упомянутых выше хёвдингов были связаны родством между собой и с другими могущественными людьми. Стюркар из Gimsar был двоюродным братом (по отцу) уже знакомого нам Железного Скегги из Ирьяр, где тот владел усадьбой Уппхауг. Двоюродная сестра Стюркара (и родная сестра Скегги) была женой херсира Торкеля Клюппа (196). Внук Стюркара Эйнар Потрясатель тетивы женился на дочери ярла Хакона и сделался одним из наиболее могущественных людей в Норвегии при конунгах Олаве Харальдссоне, Магнусе Добром и Харальде Сигурдарсоне. Последнему удалось избавиться от него посредством убийства. Но и в более позднее время, в 30-е годы XII в., владельцы усадьбы Gimsar продолжали играть видную роль в политической жизни Трандхейма (197).

Другим примером длительного сохранения трандхеймскими "могучими бондами" своего влияния может служить семья обладателей усадьбы Egg. Выше был назван Транд haka, живший в этом дворе при Хаконе Добром. В "Саге об Олаве Святом" мы встречаем имя Ольвира из Egg, могучего и родовитого бонда, который, подобно своему предку, руководил пирами и жертвоприношениями в главном языческом капище Мэрии (ибо принятие бондами Трандхейма христианства при Олаве Трюггвасоне было скорее показным и вынужденным, – в недалеком будущем они возвратились к прежней вере). По приказу конунга Олава Харальдссона Ольвир был убит, а все имущество его конфисковано (198). Затем конунг выдал его вдову (тоже родовитую женщину) за своего лендрмана Кальва Арнисона, происходившего из знатного рода Арнмедлингов; к нему перешла и усадьба Ольвира (199). Этот новый владелец Egg при содействии конунга Олава сделался крупным трандхеймским хёвдингом, но впоследствии боролся против конунга Олава и нанес ему смертельный удар в сражении при Стикластадире (200). Вражда его с сыном Олава конунгом Магнусом Добрым вынудила Кальва бежать за пределы Норвегии (201). Он возвратился в страну уже при конунге Харальде Сигурдарсоне, но тот поспешил отделаться от него, послав на верную смерть во время войны против датчан (202).

Некоторые косвенные указания относительно "могучих бондов" Трандхейма, как мне кажется, можно почерпнуть из рассказов "королевских саг" о первом появлении в этом районе конунга Олава Харальдссона. Он прибыл в Норвегию после викингских походов и при поддержке сородичей, правивших в Уппланде, сумел добиться признания своих прав. После этого он отправился на север, в Трандхейм. Согласно так называемой большой "Саге об Олаве Святом" Снорри Стурлусона, он появился здесь впервые в Оркедале, где созвал бондов на тинг и потребовал, чтобы они подчинились ему. "Многие люди охотно оказали ему поддержку, но некоторые возражали, а иные бежали прочь". Далее в саге сказано, что Олав потребовал предоставить ему в Оркедале корабли (ибо он пришел с юга по суше – через Гудбрандсдаль и Опдаль) и, получив от бондов в свое распоряжение пять кораблей с экипажем, двинулся далее по Трандхеймс-фьорду (203). Однако военные силы, представленные Олаву бондами, были сравнительно невелики, и значительная часть населения выступила против него. Дело не дошло до вооруженного столкновения, по словам Снорри, потому, что бонды, войско которых насчитывало более 840 человек, не знали, кто бы мог их возглавить. Между тем среди них были хёвдинги; так, для переговоров с конунгом о мире из их войска явились 12 наиболее известных (ágaetastir) бондов. Очевидно, в среде хёвдингов не было единодушия: в то время как Эйнар Потрясатель тетивы был настроен по отношению к Олаву враждебно, некоторые другие предводители бондов были расположены в пользу конунга. В результате бонды подчинились конунгу Олаву и устроили для него пиры. В конце этого рассказа сообщается, что у Олава было три длинных корабля (с 20 парами весел каждый), один – Гуннара из Gelmin, другой – Лодина из Viggja (Vigg) и третий из Angrar. "Эта усадьба (Angrar) принадлежала прежде ярлу Хакону, а управлял ею арман, по имени Бард Белый" (204).

Приведенные здесь имена в "Саге об Олаве Святом" более не встречаются. Однако позволительно сделать некоторые умозаключения. Все три названные в саге усадьбы расположены в одном и том же районе побережья Трандхеймс-фьорда, в пределах Оркедаля. Одна из них – Angrar – принадлежала ярлу Хакону Эйрикссону, который правил Норвегией до прибытия в нее Олава, после чего ему пришлось уступить последнему власть и уехать в Англию. Но относительно двух других усадеб этого не сказано, напротив, названы имена людей, которые ими владели. Возникает предположение, что Гуннар из Gelmin и Лодин из Vigg и принадлежали к числу тех бондов, которые, как уже отмечалось, оказали Олаву поддержку, когда он впервые пришел в Оркедаль. В этой связи интересно отметить, что в "Саге о Магнусе Голоногом", повествующей о событиях на рубеже XI и XII вв., упоминается трандхеймский лендрман Сигурд ullstrengr, сын Лодина Viggjarskalla, т. е. Лысого из Viggjar (205). Не вижу основания для сомнений в том, что Сигурд был сыном того самого Лодина, который выставил длинный корабль на службу Олаву Харальдссону. Возникает предположение, что Лодин и Гуннар были богатыми бондами (только очень богатые люди могли владеть кораблями с 20 парами весел), поддержавшими Олава в его попытке утвердиться в Трандхейме и предоставившими ему вооруженную поддержку. Это, кстати, объясняет и наличие разногласий в войске бондов, которые выступили было против конунга Олава, относительно того, кто будет ими командовать: часть их хёвдингов уже перешла на его сторону. Естественно, что Олав должен был наградить таких людей за оказанную ему важную услугу и возвысить их, и мы видим, что сын Лодина был лендрманом (206). О том, что могущественные бонды играли в Трандхейме в первой половине XI в. большую роль, свидетельствует и предъявленное им противником Олава Харальдссона конунгом Кнутом Датским, на сторону которого бонды в ту пору перешли, требование дать ему заложников наряду с представителями знати (207).

Упоминания некоторых усадеб Трёндалага, фигурирующих в сагах в связи с событиями X и XI вв. (Međalhús, Grýtingr, Ljoxa, Gimsar), встречаются и в "Саге о Сверрире", т. е. в рассказе о внутренней борьбе в Норвегии в конце XII – начале XIII в., причем владельцы этих дворов в отдельных случаях явно играли заметную роль в гражданских войнах. Таким образом, налицо устойчивая преемственность местного влияния этих "могучих бондов" на протяжении ряда поколений.

Могущественные бонды, возглавлявшие население отдельных местностей, существовали, разумеется, не в одном только Трандхейме, хотя здесь они были особенно сильны, а власть их более устойчива, чем в других районах страны (208). Имеются сведения о подобных же предводителях бондов и в соседнем с Трандхеймом Мэри. Олав Харальдссон, вынужденный бежать из Норвегии, получил помощь от бондов, живших в долине Valldalr (в Суннмэри). Главный двор в этой долине назывался Moerin, и жил в нем бонд по имени Бруси. О нем в саге сказано: "...он был предводителем в долине" (209). При поездке из Мэри в Хедемарк Олава сопровождали Бруси с сотней бондов. Вряд ли случайным совпадением является то, что усадьба Бруси называлась так же, как и вся область – Moerin, и как главный языческий храм в Трандхейме (210). Не значит ли это, что в усадьбе, которой владел бонд Бруси, в свое время (до христианизации) существовало капище, возможно, центральное для области Мэри? Ибо в языческие времена хёвдинги, несомненно (и мы убедились лишний раз в этом на основании данных по Трандхейму), руководили культовыми отправлениями.

"Сага об Олаве Святом" упоминает крупных бондов и в другом соседнем с Трандхеймом фюльке – Наумдале. Когда туда прибыл конунг, большинство могущественных людей и многие крупные бонды устроили для него пиры (211). После этого Снорри повествует об одном из могучих бондов Гранкеле и его сыне Асмунде. Отмечу попутно неустойчивость терминологии, касающейся верхушки бондов, даже у одного автора. В только что Приведенной цитате stór boendr не включаются в число ríkismenn, хотя и сопоставляются с ними. Несколько далее речь идет о многих магнатах (ríkismenn) и сыновьях могучих бондов (ríkra bónda synir), перешедших на сторону Кнута Датского (212). Между тем в "Саге о сыновьях Магнуса Голоногого" Снорри пишет, что в походе Сигурда Крестоносца в Византию приняли участие "многие могущественные люди, как лендрманы, так и сильные бонды" (margir ríkismenn, baeđi lendir menn ok ríkir boendr) (213).

"Могучие бонды" Северо-Западной Норвегии в изображении Снорри – это богатые, родовитые люди, пользующиеся большим влиянием на остальное население и являющиеся его предводителями. Если судить о них по составу их богатства, по роли, которую они играли в отправлении религиозного культа и в общественной жизни в целом, выступая в качестве защитников старинных обычаев от посягательств со стороны короля, по их отношениям с простыми бондами, наконец, по их родственным связям между собой, – то они предстанут перед нами в качестве своего рода нобилитета. Однако Снорри, подчас приравнивая их к представителям родовой знати, обозначаемым им как хёвдинги, лендрманы, могущественные люди и т. д., вместе с тем исходит из мысли, что "могучие бонды" и аристократы составляли две разных категории населения. По-видимому, будучи близки по своему образу жизни и общественному положению к знати, "могучие бонды" Трандхейма все же не сливались с нею.

"Королевские саги" не позволяют установить происхождение этих людей и источники их видного положения в обществе: коренилось ли оно в отношениях еще не разложившегося патриархального уклада или же было результатом расслоения бондов в процессе формирования классового общества. Материал, сообщаемый Снорри и некоторыми другими авторами, дает основание склониться скорее к первой из этих альтернатив. Однако, памятуя о специфике "королевских саг", не будем спешить с выводами.

Обратимся к данным о "могучих бондах", относящимся к другим частям Норвегии. Немало сведений содержат саги о "сильных бондах" Восточной и Юго-Восточной Норвегии, Уппланда и Вика. В "Саге о Харальде Харфагре" рассказывается о наиболее могущественном бонде Вермланда Аки, богатейшем человеке (ríkastr bóndi á Vermalandi, stórauđigr), который якобы пригласил на пир в свою усадьбу одновременно конунгов Норвегии и Швеции, построил с этой целью новый пиршественный зал, роскошно принял знатных гостей и одарил их при расставании богатыми подарками. Снорри приписывает ему ответ на слова шведского конунга, что он – "его человек", т. е. подданный: "Ты напомнил мне, что я твой человек, но мне не хуже известно, что и ты – мой человек" (214). Весь рассказ отнюдь не внушает доверия, но отраженное в нем представление о независимости крупных бондов, живших между Швецией и Норвегией и в лучшем случае считавших, что они связаны с конунгом взаимными обязательствами, а не односторонним подчинением, заслуживает внимания. В "Саге об Олаве Святом" мы читаем о могучих бондах Уппланда, созванных местными конунгами из всех фюльков для борьбы против Олава Харальдссона (215). Благородный бонд (bóandi göfugr) Брюньольв Верблюд из Ранрики, поддержавший конунга Олава, получил от него в награду усадьбу Vettaland и титул лендрмана. Об этом владении Снорри говорит, что то была большая усадьба (216). Потомки Брюньольва также были лендрманами, игравшими значительную роль в событиях XI и XII вв., и продолжали владеть усадьбой Vettaland (217). "Хеймскрингла" содержит упоминание о могущественном бонде Оцуре с острова Hising (крайний юго-восток Вика, на границе со Швецией), который стоял во главе жителей острова, оказавших сопротивление конунгу Магнусу Эрлингссону (218). Отец конунга ярл Эрлинг Кривой напал ночью на Оцура и сжег его в собственном его доме; при этом погибли 36 человек, и сгорели три усадьбы. Бондам не оставалось ничего иного, как изъявить покорность конунгу (219).

Для характеристики социальных отношений в Уппланде наиболее интересный и относительно достоверный материал содержит Morkinskinna; ее автор использовал местную традицию. Здесь рассказывается о том, как конунг Харальд Сигурдарсон после подавления восстания бондов (220) поехал по пирам. Он посетил богатого бонда Ульва, который владел 14 или 15 усадьбами и оказал конунгу подобающий прием. Но визит к нему государя имел неожиданный исход. Харальд конфисковал все имущество Ульва и хотел лишить его самого прав свободного человека, ссылаясь на то, что якобы один из предков Ульва, будучи рабом, покушался на жизнь и власть предка Харальда. Лишь вмешательство родственников жены избавило Ульва от превращения в раба; конунг согласился оставить ему один из его дворов (221). Версия о рабском происхождении Ульва, выдвинутая конунгом, вряд ли заслуживает доверия: я склонен видеть в этом рассказе проявление политики репрессий и конфискаций, проводимой Харальдом против непокорного населения Уппланда. Несомненно лишь, что перед нами – незнатный человек, тем не менее имевший в собственности значительное земельное владение. В тогдашних условиях обладатель полутора десятков дворов считался крупным землевладельцем.

О другом богатом бонде из Уппланда, Транде, автор Morkinskinna рассказывает, что он пригласил к себе на пир конунга Магнуса Доброго. Но к Транду плохо относился конунг Харальд Сигурдарсон (дядя Магнуса). Завидев неподалеку от своей усадьбы войско, Транд вообразил, что это конунг Харальд, и созвал бондов со всей округи, "и все были готовы помочь ему, ибо он дружил с бондами, и собралось большое хорошо вооруженное войско". Оказалось, что то был конунг Магнус, и Транд поспешил его достойно принять. Транд, по-видимому, обладал значительным земельным владением; сообщается о его работниках, трудившихся в поле одновременно в нескольких местах (222).

Как можно убедиться, "могучие бонды", упоминаемые в Morkinskinna, обладают некоторыми иными чертами, нежели "могучие бонды", фигурирующие в Heimskringla или Fagrskinna. У Снорри, как уже отмечалось, это – родовитые люди, высокое общественное положение и влияние которых, вероятно, уходят корнями в отдаленные времена. Между тем, в Morkinskinna под именем "могучих бондов" выступают зажиточные земельные собственники, обладатели нескольких, а то и многих усадеб, отнюдь не отличающиеся родовитостью (даже не придавая значения словам конунга Харальда о происхождении Ульва от раба, придется признать, что подобного обвинения нельзя было предъявить знатному человеку). Можно ли сомневаться в том, что в принадлежащих им дворах сидели арендаторы-лейлендинги? В тех случаях, когда в Morkinskinna заходит речь о способе эксплуатации земли крупными собственниками, в ней упоминаются земельная рента (landscylldir) и сдача земли держателям (leiga) (223). "Могучие бонды", фигурирующие в Heimskringla, с одной стороны, и в Morkinskinna – с другой, кажутся принадлежащими к двум разным стадиям социального развития.

Между тем Morkinskinna, отражающая более позднюю стадию, была написана до Heimskringla и послужила для Снорри одним из источников при составлении им истории норвежских конунгов. Чем же в таком случае объясняются эти различия? Можно заметить, что заимствованные нами у Снорри сведения о "могучих бондах" относятся к "языческой эпохе", к X и первой трети XI в. (224), тогда как данные Morkinskinna принадлежат к несколько более позднему периоду – второй половине XI в. Пожалуй, более существенно то, что родовитые бонды обнаружены нами преимущественно в Трандхейме, тогда как Morkinskinna рисует в качестве богатых землевладельцев "могучих бондов" Уппланда и Вика, областей, где социальное развитие шло быстрее, чем в Трандхейме, характеризовавшемся известным консерватизмом социальной и экономической жизни.

Что касается сделанных выше оговорок о достоверности "королевских саг", то, имея в виду исландское происхождение их авторов, нужно вместе с тем вновь отметить использование ими местной традиции в Норвегии, в частности Снорри и автором Fagrskinna – трандхеймской, а автором Morkinskinna – остландской.

Нет оснований, однако, абсолютизировать указанное различие в изображении "могучих бондов" отдельными "королевскими сагами"; если такое различие и существовало в действительности, то оно было относительным. Среди "могучих бондов" Восточной Норвегии, несомненно, были и родовитые люди. Вместе с тем Снорри не идентифицировал верхушку бондов со знатью: выше отмечалось, что, по-видимому, он усматривал разницу между лендрманами и другими "могущественными людьми" (ríkismenn), с одной стороны, и "крупными бондами" – с другой.

Изучение материала о "могучих", или "лучших", бондах, как кажется, дает основание предположить, что они не составляли однородного социального слоя (225) ни по своему имущественному положению, ни по происхождению. Наряду со сравнительно недавно разбогатевшими хозяевами, обладавшими несколькими или многими дворами (отмечу попутно чрезвычайно существенный факт, что некоторые бонды были обязаны своим обогащением и возвышением в обществе королевской милости) (226), среди них видную роль играли родовитые, знатные люди, всем своим образом жизни связанные с доклассовым общественным укладом. Родовитая верхушка бондов смыкалась здесь с собственниками, выдвинувшимися в процессе дальнейшей трансформации общества; иными словами, "могучие", или "лучшие", бонды "королевских саг" не идентичны хольдам и "лучшим бондам" судебников, но эти последние, по-видимому, включались в число первых, составляя одну из их прослоек. По мере разложения патриархальных порядков и углубления имущественного и социального неравенства удельный вес хольдов, богатых одальманов в среде "могучих бондов" неизбежно должен был возрастать. Несомненно, что параллельно с упадком части знатных родов, вызванным глубокими изменениями в хозяйственном и общественном устройстве Норвегии после прекращения экспансии викингов, другая их часть приспосабливалась к новым условиям, превращаясь в землевладельцев феодализирующихся. Поэтому кажущаяся устойчивость слоя "могучих бондов", упоминаемых сагами и в X-XI и в XII-XIII вв., не должна скрывать от нас серьезных перестановок в его составе в связи с изменениями его экономической основы и общественной роли (227).

Решительным контрастом к обильным упоминаниям "сильных бондов" в Трандхейме и Остланде служит бедность соответствующих данных для Вестланда (228). Возможно, что причина в какой-то мере заключена в специфике "королевских саг", авторы которых не использовали (или слабо использовали) традицию, исходившую из Юго-Западной Норвегии. Но не кроется ли причина умолчания саг о верхушке бондов Вестланда в особенностях социального строя этой области? В то время как в Трандхейме и Юго-Восточной Норвегии сравнительно значительные слои бондов сохраняли свою экономическую самостоятельность и активность в политической жизни вплоть до второй половины XII и начала XIII в., в области Гулатинга превращение мелких собственников в лейлендингов, рост крупного землевладения и сопровождавшее его усиление власти аристократической части общества на протяжении XI и XII вв. сделали большие успехи. Здесь некоторые выходцы из числа "могучих бондов" возвысились до положения королевских лендрманов, остальная же масса крестьян Вестланда авторами саг обычно не дифференцируется. В этой части страны роль вожаков бондов играли представители родовой аристократии, такие как Эрлинг Скьяльгссон (229).

Как свидетельствует приведенный материал, не может быть ничего более ошибочного, чем считать всех бондов крестьянами. Крупные бонды, несомненно, ими не были. Их сыновья, подобно сыновьям знатных людей, участвовали в викингских походах (230), служили в дружинах крупных хёвдингов и конунгов (231), отправлялись в торговые поездки в другие страны. Об их хозяйственной деятельности можно говорить лишь постольку, поскольку они организовывали работы в своих усадьбах и следили за их проведением (232). Трудились в их хозяйствах многочисленные домочадцы, слуги, рабы, вольноотпущенники. Начиная со второй половины XI-XII в. доходы всех сколько-нибудь состоятельных собственников в немалой мере составлялись из рент лейлендингов, сидевших на их землях (233). И многие представители родовой знати, и выходцы из слоя возвысившихся бондов, в особенности, если первым удавалось укрепить свое привилегированное положение вступлением на службу к конунгу, а вторым – приобрести его таким же путем, – включались в состав формировавшегося господствующего класса. Не символично ли, что еще и в первой половине XIII в. отдельные могущественные люди, которые играли видную роль в политической жизни страны, занимая посты лагманов и сюсельманов (как Дагфинн, один из руководителей биркебейнеров), не стыдились носить прозвище bóndi?

Но этот процесс, как он рисуется источниками, был далек в то время от своего завершения, а потому сохранялись и различия между старой знатью и новыми преуспевшими собственниками. В основе этого различия по-прежнему оставались благородство происхождения, принадлежность к "лучшим родам" первых и "меньшая знатность" или отсутствие ее у вторых. Как свидетельствуют все источники – и произведения скальдов IX-XII вв., и саги, и областные законы, – происхождение от выдающихся предков, родовитость на протяжении всего рассматриваемого периода играли роль одного из важнейших факторов, определявших положение человека в обществе. Нет никаких сомнений в том, что понятие знатности было патриархально-родовым, восходящим к глубокой древности, а не понятием феодальной знатности богатого или служилого человека, хотя постепенно создавалось и такое понятие. Однако вплоть до конца изучаемого периода знатность или родовитость сохраняет в глазах членов норвежского общества свои преимущества перед достоинством служилого человека. Конунг, разумеется, мог возвысить бонда, дать ему титул вместе с богатством и тем радикально изменить его общественное положение, но первыми людьми в стране все еще считались представители старинной родовой аристократии, многие из которых поступили на службу к конунгу, следовательно, вливались в служилую знать, отчасти сохраняя прежние основания своего могущества, не зависевшие от королевской власти. В сагах неоднократно проявляется высокомерное, презрительное отношение родовитых к "новым людям" на службе у государя, милости которого они были всем обязаны (234).

Выше уже говорилось о том, что в представлении норвежцев и исландцев того времени общество делилось на "сильных" и "незначительных" людей. "Сильный" – это часто не только богатый и влиятельный человек, но и принадлежащий к знатному роду (stóraettađr). "Маленький" человек – человек, не принадлежащий к уважаемому роду, человек незначительного происхождения.

Права человека, как они зафиксированы в судебниках, определялись прежде всего его происхождением (235). В соответствии с этим в юридических памятниках проводится разграничение между aettborinn menn или árborinn menn, людьми, принадлежащими к роду свободных, право наследования коих безупречно; óđalborinn menn (или óđalsnautar), свободными, которые принадлежат к роду владельцев одаля; и þýborinn menn, людьми смешанного происхождения (от свободного и рабыни). Aettborinn menn постоянно противопоставляются вольноотпущенникам и рабам, причем обладание личной свободой связывается с принадлежностью к роду. Быть свободным, пользоваться полноправием мог лишь тот, кто являлся членом соответствующего рода (236). Поэтому, например, приобретение незаконнорожденным сыном свободного человека и рабыни прав свободного осуществлялось посредством введения его в семью отцом или другим полноправным ее членом. Этой процедуре должно было предшествовать освобождение его от состояния несвободы (237). Разграничение между отпуском на волю и "введением в род" свободных свидетельствует о наличии определенных переходных состояний между несвободой и свободой полноправного человека. Условием, при котором потомки вольноотпущенника могли приобрести статус свободного человека, было наличие у них определенного числа предков по восходящей линии, не являвшихся несвободными. При спорах о том, принадлежит ли данный человек к свободнорожденным (árborinn) или зависимым (þyrmsla menn), от него требовалось доказать с помощью свидетелей свободного происхождения, что он может насчитать четырех свободнорожденных предков (langfeđr sína til árborinna manna) и сам является пятым в роду свободных (238). Наличие среди предков, хотя бы с одной стороны, несвободных ущемляло полноправие человека, а нередко бросало тень и на его личные качества и способности (239).

Саги пестрят упоминаниями о родовитых людях. При характеристике таких лиц авторы "королевских саг" никогда не забывают указать прежде всего на знатность их происхождения. В прологе к "Хеймскрингле" Снорри указывает, что в качестве одного из источников для написания им истории норвежских конунгов он использовал родословные (kynslođir, langfeđgatal) конунгов и других родовитых людей (stóraettađir menn), где прослеживается их происхождение (kyn sitt) (240). Некоторые из таких родословных и перечней имен (þulur) сохранились или дошли упоминания о них (241).

Между знатными родами не было равенства, одни из них считались более благородными, чем другие. Наибольшей родовитостью обладали конунги – потомки Инглингов, от которых вели свое происхождение правители и Швеции и Норвегии (242). Исключительное благородство конунгов многократно воспевали скальды, постоянно применявшие к ним всевозможные определения знатности (243). Сигхват Тордарсон говорил об Олаве Харальдссоне, что он принадлежит к лучшему роду среди скандинавов (244). Роду норвежского конунга все другие, даже самые знатные, уступали в благородстве (245). Как и у других германских народов, у древних скандинавов королевская власть приобрела на определенной стадии развития сакральный характер. По тогдашним представлениям, от конунга зависело благополучие и процветание страны (246). Естественно, государем мог сделаться только представитель рода конунгов (konungborinn). Люди, которые были потомками конунгов, но не принадлежали сами к правящей семье, тем не менее считались наиболее родовитыми (247).

Источники второй половины XII и начала XIII вв. отражают двойственное представление о знатности, поскольку в них, с одной стороны, находит отражение прежняя концепция знатности, сложившаяся еще при родовом строе, а с другой – уже пробивает себе дорогу новая точка зрения, согласно которой источником высокого достоинства и положения человека является не только его происхождение, но и пожалование титула государем. Такая двойственность объясняется прежде всего уже отмеченной незавершенностью процесса перестройки норвежского общества в XII и начале XIII в., но не только этим. Необходимо также иметь в виду, что служилая аристократия в Норвегии (в немалой мере вербовавшаяся из верхушки бондов) отчасти пополнялась за счет включения в нее выходцев из старинных знатных родов. По мере укрепления королевской власти им все труднее становилось сохранять свою самостоятельность; вместе с тем оппозиция по отношению к конунгу лишала родовую знать возможности использовать те источники доходов, которыми распоряжался лишь он один. Все это побуждало потомков херсиров и мелких конунгов вступать на службу к государю и домогаться у него высоких титулов (248). Однако эти люди обладали и "собственной" знатностью, могуществом, источники которого коренились в их прежнем положении независимых или полунезависимых господ, и такое свое положение они пытались сохранить, заручившись покровительством короля (249).

Отмеченная двойственность в понимании знатности выразилась, в частности, в той терминологической путанице, которую допускают авторы саг, когда говорят об аристократах. В XII в. высший слой господствующего класса составляли лендрманы. Это были служилые люди, получившие от конунга пожалование (обычно в виде вейцлы) и обязанные нести в его пользу военную и иную службу. Управление страной (до тех пор пока в конце XII в. не укрепился новый институт сюсельманов (250)) в основном осуществлялось через их посредство. Первое известное мне упоминание источников о лендрманах относится к самому началу XII в. Это упоминание содержится в Magnúsdrápa исландского скальда Торкеля hamarskáld (около 1104 г.). Говоря о мятеже, поднятом знатью против конунга Магнуса Голоногого, скальд называет имена предводителей мятежников – Торира из Steig, Эгиля Аслакссона из Forland и Скьяльга из Ерена. Этих людей он называет lendir menn (251). Другие упоминания лендрманов в песнях скальдов относятся к середине и второй половине XII в. (252). В произведениях скальдической поэзии более раннего периода знать определяется терминами hersir, jarl, höfđingi и т. п. Между тем авторы саг, используя песни скальдов, нередко изменяли терминологию, и там, где у скальдов речь шла о херсирах, писали о лендрманах применительно к X и XI вв. (253). Скальдам того времени термин lendrmađr, по-видимому, не был знаком, во всяком случае у них не возникало потребности им пользоваться (254). Употребление термина "лендрман" в сагах, посвященных событиям X и XI вв., было произвольным, но оно находит свое объяснение в социальной действительности второй половины XII и начала XIII в., когда были записаны "королевские саги", ибо для их авторов различия между родовой и служилой знатью, по всей вероятности, далеко не всегда казались существенными (255) и не были вполне ясными, – именно вследствие частичного слияния этих двух групп (256).

Поддержка, которой многие лендрманы пользовались у населения, нередко объяснялась тем, что эти служилые люди конунга имели давние и прочные связи с бондами в тех округах, где они управляли. Примером может служить столкновение конунга Магнуса Голоногого с лендрманом Свейнки Стейнарссоном. В Восточной Норвегии, на шведской границе, это был наиболее могущественный человек. Конунг вознамерился добиться от Свейнки повиновения и послал своего человека в Вик, где он вызвал на тинг непокорного лендрмана. Свейнки, как говорит Morkinskinna, явился с 600 своими приверженцами. Посланцу, конунга ничего не удалось достигнуть, и, когда Магнус Голоногий упрекал других лендрманов Вика за пассивность, они оправдывались тем, что Свейнки – могучий и властный человек, располагающий бесчисленным множеством оружия и людей. Конунг сумел на некоторое время выслать Свейнки из Норвегии, но тогда начались беспорядки в пограничных районах, нападения грабителей на бондов, "оставшихся без предводителя", и по просьбе лендрманов Магнус возвратил Свейнки его владения и власть (257). Таким же повелителем бондов рисуется в сагах легендарный Гудбранд из Даля, могущество которого скальд Сигхват сравнивает с могуществом Эрлинга Скьяльгссона в Гулатингслаге (258). Предводителями бондов в Северной Норвегии, Халогаланде, в начале XI в. были Торир Собака и Харек с о-ва Тьотта (259), в Трандхейме – Эйнар Потрясатель тетивы. О нем Снорри говорит: "Эйнар Потрясатель тетивы был наиболее выдающимся предводителем всех бондов в Трандхейме. Он защищал их на тинге от преследований со стороны людей конунга. Эйнар был хорошо осведомлен в законах. У него не было недостатка в энергии отстаивать свое мнение на тингах, даже в присутствии самого конунга. Все бонды его поддерживали". Это гневало конунга Харальда Сигурдарсона. Наблюдая многочисленную свиту Эйнара, Харальд сказал вису: "Могучий хёвдинг надеется занять трон конунга; я часто думаю, что не столь многолюдная дружина следует и за ярлом. Этот воин, Эйнар, прогонит меня из страны, если только ему не придется поцеловать тонкие уста топора" (260). Эйнар вскоре был убит.

Вследствие длительной живучести доклассовых порядков в Норвегии родовая знать проявила здесь большую жизнеспособность, чем в некоторых других странах на соответствующей стадии развития общества. До конца XII в. часть служилых людей не порывала связей со старой знатью и сохраняла полунезависимое положение. X. Кут был во многом прав, когда высказывал мысль о том, что "королевские саги" рисовали борьбу между государями и знатью в IX-XII вв., исходя из современных их авторам событий гражданской войны. Одновременно Кут стремился подчеркнуть, что в ранний период истории Норвегии существовал союз королевской власти и аристократии, конфликт же между ними вспыхнул лишь в XII в. (261). Как мне представляется, дело обстояло несколько сложнее. Необходимо разграничивать (хотя, как мы убедились, это подчас чрезвычайно трудно) старую родовую знать и новый служилый слой. Первая по самой своей природе не могла не враждовать с королем, тогда как служилые люди его поддерживали. Несомненно, что изображаемая в сагах борьба родовых аристократов против государственной власти имела место в действительности. Вместе с тем часть представителей старинных родов переходила на службу к королю, сближалась со служилым людом, но процесс приспособления родового нобилитета к изменившимся условиям был мучительным и во многих случаях не приводил к его действительному переходу на новые позиции, – отсюда постоянные резкие столкновения аристократов с конунгами, опиравшимися на создаваемый ими служилый слой (262).

Различия между родовой знатью и служилым людом состояли, помимо всего прочего в том, что экономические основы их могущества были неодинаковы. Знатные роды в эпоху викингов располагали крупными усадьбами с большим количеством скота, где хозяйство велось руками рабов, вольноотпущенников и других слуг (см. в Heimskringla описания хозяйств уппландского конунга Сигурда Свиньи (263) и Эрлинга Скьяльгссона (264)); они играли ведущую роль в воинских экспедициях, тесно переплетавшихся с торговлей. Служилые люди государя также обладали земельными владениями, по основным источником их доходов была присваиваемая ими часть поборов и кормлений с населения; с течением времени они стали раздавать свои земли арендаторам. Иначе говоря, их существование в значительной мере строилось уже на эксплуатации крестьян, хотя последняя не приобретала ясно выраженного феодального характера. Родовой знати, которая не жила преимущественно за счет бондов, тем легче было играть роль их лидера и защитника от притеснений со стороны конунга и его слуг. Это усиливало позиции старой аристократии, было одним из источников ее жизнеспособности. Однако, с другой стороны, прекращение викингских походов и сопровождавшее его падение роли рабства в производстве подрывали материальные основы существования родовой знати. Такое противоречивое ее положение вызывало отчаянные попытки найти выход из постигшего ее кризиса в борьбе против усиливавшейся королевской власти, в междоусобицах, заполняющих историю Норвегии на протяжении нескольких десятилетий XII в.

***

Можно сделать некоторые выводы относительно структуры норвежского общества и определить направление его развития в XI и XII вв. Свободное население Норвегии, обозначаемое в источниках термином "бонды", было глубоко неоднородно как в имущественном, так и в социально-правовом отношениях. В среде бондов мы обнаружили прямых бедняков, лишенных всякой собственности; мелких крестьян, размеры владений которых не удовлетворяли тогдашним представлениям о материальной обеспеченности; владельцев "средней руки", наконец, родовитых, зажиточных, крупных хозяев, именуемых "могучими бондами". В то время как представители первых из перечисленных категорий бондов принадлежали к числу непосредственных производителей, являлись крестьянами (все увеличивавшаяся часть их превращалась в этот период в арендаторов чужой земли) или работниками, "могучие бонды" входили в состав эксплуататорской части общества, на них работали рабы, вольноотпущенники, слуги, лейлендинги.

Особенности произведений скальдов, "королевских саг" и судебников как исторических источников таковы, что складывавшаяся на протяжении изучаемого периода классовая структура общества не могла в них найти адекватного отражения. Поэтому неполны и собранные нами данные о "могучих бондах". В сагах сохранены сведения лишь о части – и, очевидно, незначительной, – этой прослойки населения Норвегии. Еще более существенно то, что авторы саг обычно сосредоточивают свое внимание на личных качествах и происхождении бондов, на их поступках, поведении на тингах, пирах, отношениях с конунгами и их слугами, и весьма скупо повествуют о материальной стороне их жизни. Когда же в поле зрения авторов саг попадает имущественный облик "могучего бонда", то их интерес привлекает по большей части движимое имущество, корабль, богатства, накопленные в результате заморских походов и торговли или полученные в дар от государя; об усадьбе же бонда, как правило, сообщается лишь, что она большая, богатая, но конкретно земельные владения и количество скота такого бонда, численность и состав населения его двора представить невозможно. Способ ведения хозяйства, степень и формы использования труда подневольных людей или держателей, не говоря уже о таком решающем критерии для определения социально-экономического статуса бонда, как его собственная роль в производстве, сагами почти не освещаются. Исследователей, привыкших к поискам соответствующих данных в исторических источниках, саги разочаруют.

Однако вместе с тем, вследствие особенностей саг как литературных памятников, мы можем по ним несколько ближе познакомиться с такими сторонами жизни бондов, которые ускользают от историков крестьянства в других странах средневековой Европы. Бонды выступают перед нами не в качестве держателей чужой земли, зависимых людей, несущих повинности и платящих оброки (как в полиптиках и других хозяйственных инвентарях крупных землевладельцев), и не в качестве дарителей своих участков в пользу церкви (как в картуляриях), они фигурируют в сагах как человеческие индивиды, действующие в разнообразных жизненных ситуациях. Авторы саг, и прежде всего Снорри Стурлусон, были не только (и не столько) историками, но и художниками, творчески преобразовывавшими в своих произведениях тот материал, которым они располагали. Но писали они для собственных современников – исландцев и норвежцев XII и XIII вв., и допущенные ими неточности, анахронизмы и искажения исторической действительности были не чем иным, как результатом осмысления ее в категориях того общества, в котором жили эти авторы и в котором сохранялись многие черты минувшей эпохи, изображаемой в сагах. Поэтому "королевские саги", как и саги об исландцах, несомненно, все же сохранили правду о жизни норвежских и исландских бондов XI-XIII столетий.

Рисуемый сагами образ "могучего бонда" – не продукт творческой фантазии, это реальный социальный тип, он существовал в скандинавском обществе. Родословные и семейные предания, использованные Снорри, сохранили для нас многие подлинные черты бондов, игравших значительную роль в общественной и политической жизни Норвегии периода складывания классового общества. Разумеется, этот социальный тип мог сохраняться в средние века преимущественно лишь в странах запоздалого и неполного развития феодализма. Но ценность изучения жизни средневековых скандинавских бондов, между прочим, заключается и в том, что оно напоминает историку о необходимости видеть в крестьянине той эпохи не только традента, вкладчика своего имущества в монастырь, или держателя тяглого надела, барщинника и оброчника, не только объект феодальной эксплуатации, но и человека, субъекта общественной деятельности в многоразличных ее проявлениях.

Традиционное представление о составе "варварского" общества (знать, свободные, несвободные) сохранялось в Норвегии даже в тот период, когда эта структура в значительной мере уже была подорвала вследствие сокращения, а затем и исчезновения рабства, частичной феодализации знати и прежде всего вследствие расслоения свободных бондов и втягивания значительного их числа в арендную зависимость от крупных собственников. Живучесть такого традиционного взгляда в памятниках XII и XIII вв. в известной мере может быть объяснена спецификой источников, но, несомненно, также и тем, что общество далеко еще не было перестроено на классовых началах (во всяком случае в отдельных областях, таких как Трандхейм).

Противоречивость общественного строя Норвегии в изучаемый период выражалась в том, что дофеодальная социальная структура разрушалась в процессе перегруппировки населения по классовому принципу, которая тем не менее не была еще завершена. Эта противоречивость проявлялась и в правовом положении разных категорий бондов. Они оставались лично свободными. Однако изменения в их имущественном положении и разложение архаичных форм землевладения, приводившее к резкому сужению слоя одальманов, сочетались с социальным упадком основной массы бондов. Этот упадок обнаруживается при изучении положения хольдов. В XII и XIII вв. одни хольды и "могучие", "лучшие" бонды сохраняли полноправие, остальные бонды при сравнении с ними выступают уже как люди, частично лишенные правоспособности, следовательно, как неполноправные (265) (разумеется, неполноправность норвежского бонда имела мало общего с неполноправностью зависимого крестьянина в других странах средневековой Западной Европы).

Факт глубокого расслоения бондов не есть особенность Норвегии в период раннего средневековья. Но если поставить вопрос о характерных особенностях процесса общественной дифференциации в Норвегии, то бросается в глаза, сколь медленно и неполно в этом обществе имущественные различия переходили в классовые. Возникшая здесь социальная категория хольдов представляет специфически норвежское явление, с которым можно сопоставить разве лишь саксонских эделингов (266).

Наличие в среде бондов особой категории хольдов, которая до конца от них так и не обособилась, свидетельствует о том, что, хотя расслоение бондов и начинало перерастать в классовое деление (ибо трудно удержаться от предположения, что часть хольдов – зажиточных одальманов со временем сумела войти в состав господствующего класса, тогда как значительная масса бондов превратилась в лейлендингов), все же одно это внутреннее расслоение, по-видимому, само по себе не могло привести к победе классовой структуры, ибо процесс классообразования должен был получить новый импульс со стороны возникшей в его ходе политической власти.

Отмеченная выше противоречивость социальной структуры Норвегии проявилась и в положении аристократии. Родовая знать как таковая не могла удержать своего былого господствующего положения в складывавшемся классовом обществе, и если перспективой для одной ее части было уничтожение в борьбе против королевской власти, то другой удалось включиться в состав служилых людей государя. Обе эти возможности реализовались на протяжении всего изучаемого периода. Саги заполнены рассказами об острых конфликтах между родовитыми людьми и государями, опиравшимися на дружинников и иных приближенных. Огнем и мечом конунги выкорчевывали глубоко вросшие в социальный организм знатные роды. Тем не менее родовая аристократия в какой-то мере еще сохранялась. До тех пор пока не исчезли полностью старые источники ее материального могущества – рабовладение, пиратство, пока не были ликвидированы остатки язычества, самостоятельности органов местного самоуправления, в которых она играла ведущую роль, родовая знать имела силы сопротивляться королевской власти и поддерживавшим ее новым социальным группам. По свидетельству саг, наиболее драматичные конфликты между отдельными ее крупными представителями и носителями государственного верховенства наблюдались в XI и XII вв.

ПРИМЕЧАНИЯ

175. См. Гуревич А. Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии, с. 136, след.

176. Наибольшим влиянием на бондов пользовались в тот период лица, отправлявшие религиозные функции. Этим в большой мере определялось христианизаторское рвение норвежских королей X и XI вв.; ликвидация язычества была непосредственно связана с подрывом политического влияния родовой знати, которая выступала против усиления верховной власти короля.

177. Hkr: Hákonar s. góđa, kap. 15. Но, продолжает Снорри, "работники и рабы говорили, что они могли бы и не трудиться по воскресным праздникам, если бы не должны были зарабатывать на пропитание". Работники и рабы не участвовали, разумеется, в Фростатинге.

178. Hkr: Hákonar s. góđa, kap. 18.

179. Oddr munk. Saga Óláfs Tryggvasonar, kap. 54 (A). Cp. Hkr: Óláfs s. Tryggvas., kap. 65.

180. Hkr: Óláfs s. Tryggvas., kap. 40, 66; Oddr munk. Saga Óláfs Tryggvas., kap. 54 (A), 42 (S).

181. Hkr: Óláfs s. Tryggvas., kap. 68, 69, 71.

182. Ibid., kap. 78. 80. Ср. Saga Óláfs Tryggvas., kap. 37 (A), 29 (S).

183. См. Гуревич А. Я. Норвежское общество в VIII-IX вв. (некоторые черты дофеодального периода). – "Уч. зап. Калининского пединститута", т. 26. Кафедра истории. Калинин, 1962, с. 183-189.

184. Ср. Ruprecht A. Die ausgehende Wikingerzcit im Lichte der Runeninschriften. Exkurs: "Zwei Großbauernsippen und ihre Höfe im Mälartal des elften Jahrhunderts nach dem Zeugnis vori Runeninschriften".

185. Hkr: Hákonar s. góđa, kap. 18. По мнению Г. Сторма, Снорри получил данные о трандхеймских хёвдингах во время своей поездки в Норвегию, когда он специально посетил те местности, в которых происходили описываемые им события, и воспользовался местной традицией (G. Storm. Snorre Sturlassöns Historieskrivning, S. 84, ff. 126). Т. Бернтсен (Berntsen T. Fra sagn til saga. Kristiania, 1923, s. 127, ff.) считает, что Снорри использовал трандхеймские родовые саги. Ю. Скрейнер полагает, что речь может идти только об устной трандхеймской традиции, но не о записанных сагах, существование которых в Норвегии он отрицает (Schreiner J. Saga og oldfunn, s. 49, 69, 106, 107, 159). Приводимые ниже данные об усадьбах "могучих бондов" Трандхейма затрагивались Скрейнером, но в ином аспекте: исследуя вопрос о роли этой области в истории создания единого норвежского государства, Скрейнер стремился определить позицию, занятую "могучими бондами" в политической борьбе IX-XI вв. Schreiner J. Trondelag og rikssamlingen. – "Avhandlinger utgitt av Det Norske Videnskaps-Akademi i Oslo", II Hist.-Filos. Klasse, 1928, N 3 (Oslo), 1928, s. 32, 33, 39, 57; idem. Saga og oldfunn, s. 43.

186. П. А. Мунк также обращает внимание на то, что в "Саге о Хаконе Добром" названы восемь хёвдингов – по одному от каждого фюлька Трёндалага (Munch P. A. Det norske Folks Historie. I Deel, I Bind, S. 723).

187. В "Саге о Харальде Сером плаще" упомянут Торлейв Мудрый, владевший усадьбой Međaldal ("среди долины"): "он был могучий и богатый человек" (ríkr mađr ok auđigr). Hkr: Haralds s. gráfeldar, kap. 8.

188. См. Steinnes A. Husebyar. Oslo, 1955.

189. В другой рукописи саги вместо слов "Ásbjorn, Þorberg af Örnesi" сказано: "Ásbjorn Þorbergsson af Örnesi" (цит. по: Íslenzk forn rit, 26. bd., Reykjavik. 1941, bls. 316. n. 4).

190. В "Саге об Олаве Трюггвасоне" (гл. 54) Одда из этих хёвдингов по имени названы двое: Орм lygra из Býnesi и Стюркар Эйнридссон из Gimsar. Но сверх того упомянут Железный Скегги. Об остальных сказано: "и многие их сородичи и друзья".

191. Hkr: Óláfs s. Tryggvas., kap. 67.

192. Но в той же саге об Орме lyrgja сказано, что он жил в Býnes, усадьбе, расположенной неподалеку от Međalhús, Hkr: Óláfs s. Tryggvas., kap. 48. Создается впечатление, что название Međalhús носила не только усадьба, но и – по ней – вся местность, ее окружавшая. В действительности, Орм владел усадьбой Býnes, а не Međalhús (см. ниже)

193. Hkr: Óláfs s. Tryggvas., kap. 40.

194 Saga Óláfs Tryggvas., kap. 67. Здесь упомянут большой боевой корабль Стюркара.

195. Hkr: Óláfs s. Tryggvas., kap. 48, 49.

196. Hkr: Haralds s. gráfeld., kap. 14.

197. В Morkinskinna, s. 208 и Haraldssona s., kap. 2 среди сторонников конунга Сигурда Slembidjákn упомянут Гуннар из Gimsar.

198. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 107, 108, 109.

199. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 110, 139, 183, 242, 248, 259; Magnúss s. ins góđa, kap. 14, 15.

200. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 228.

201. Однако Morkinskinna, s. 25-27 говорит о дружбе между конунгом Магнусом и родственником Кальва Арнисона Трандом из Уппланда.

202. Hkr: Haralds s, Sigurdarsonar. kap. 52.

203. Óláfs s. ins helga, kap. 53 (Formanna sögur, 4. Bd., Kauprilannahøfn, 1829).

204. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 40.

205. Morkinskinna, s. 133: Hkr: Magnúss s. berfoetts, kap. 5.

206. Cp. Schreiner J. Tradisjon og saga om Olav den hellige, s. 115-116.

207. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 171.

208. Многократно высказываемая в сагах точка зрения, что Трандхейм составляет "главу Норвегии" (hafuđ Noregs), возможно, объясняется трандхеймской традицией, положенной в основу некоторых саг, но в то же время, несомненно, связана с тем, что "сильные", т. е. самостоятельные и политически активные бонды в XII и начале XIII в. действительно сохранялись преимущественно в этой области (см. Fagrskinna, kap. 40 ff).

209. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 178.

210. "Maerr" – "страна", "пограничная земля". Слово Moerin, по-видимому, было синонимом языческого святилища вообще. В "Книге о заселении Исландии" оно однажды употребляется именно в таком смысле: Торгадд Старый, большой хёвдинг и годи из Маеrin в Трандхейме, переселившись в Исландию и желая присвоить себе земли по фьорду, куда он прибыл, освятил их (lagđi Maerinahelgi á allan fjorđinn). Lnb. Ísl, bis. 276.

211. Hkr: Óláfs s. heiga, kap. 105; cp. kap. 162.

212. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 130. Термин ríkismenn как синоним термина lendirmenn употребляется в сагах многократно (см. Fagrskinna, kap. 27, 44; Hkr: Óláfs s. Tryggvas., kap. 97).

213. Hkr: Magnússona s., kap. 1.

214. Hkr: Haralds s. ins hárfagra, kap. 14: En þar er þú minntir mik, at ek vaera þinn mađr. þa veit ek hitt eigi síđr, at þú ert minn mađr.

215. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 74.

216. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 62. Цитируемая Снорри виса Брюньольва подтверждает факт награждения Брюньольва усадьбой.

217. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 134; Haralds s. Sigurdars., kap. 100; Hákonar s. herđibreiđs. kap. 13; Magnúss s. Erlingssonar, kap. 38; Fagrskinna, Tillaeg, s. 391.

218. Бонды о-ва Хисинга противились норвежским конунгам еще в середине XII в., за что подверглись суровым репрессиям (см. Morkinskinna, s. 224).

219. Hkr: Magnúss s. Erlingssonar, kap. 19.

220. Восстание было вызвано, по-видимому, происшедшим при этом государе усилением нажима государственной власти на бондов. Бонды требовали восстановить их прежние вольности и отказывались исполнять военную службу и платить подати королю (см. Гуревич А. Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии, с. 199-200).

221. Morkinskinna, s. 66-69. Достоверность этого факта подтверждается висой конунга Харальда, в которой он требует от Ульва отдать ему все свое имущество.

222. Ibid., s. 25.

223. Ibid., s. 85, 128-129.

224. По мнению Ю. Скрейнера, "аристократия бондов" Трёндалага как политическая и общественная сила, державшая под своей властью эту область и отстаивавшая ее независимость, была сломлена при Магнусе Олавссоне, т.е. в середине XI в. (Schreiner J. Trøndelag og rikssamlingen, s. 56, ff., 68).

225. Слой людей, обозначаемый в сагах как "могучие", или "лучшие", бонды, в Трандхейме был довольно широк. Автор Fagrskinna, рассказывая о том, что биркебейнеры в 1176 г. получили поддержку населения этой области, говорит: на их сторону стали переходить многие могучие люди, и вождь биркебейнеров Эйстейн Мейла собрал у себя "сыновей всех лучших бондов" со всего Трёндалага, так что его отряд возрос до 2400 человек (Fagrskinna, kap. 112).

226. Владения некоторых трандхеймских "могучих бондов", наоборот, перешли в руки королевских слуг (см. Schreiner J. Trøndelag og rikssamlingen, s. 62-64).

227. Как уже отмечалось, жители Трандхейма, природные условия которого благоприятствовали развитию земледелия в большей мере, чем в Вестланде, принимали сравнительно незначительное участие в викингских походах на запад.

228. Одно из немногих упоминаний "могучих бондов" в этой области см. в Fagrskinna, kap. 19: rikr bonde из Агдера сообщает ярлу Хакону о нападении викингов из Йомсборга. Когда в источниках упоминаются "наиболее знаменитые люди" из Гулатингслага, они оказываются представителями родовой или служилой знати (см. Saga Óláfs Tryggvas., kap. 54, 55).

229. О его роли предводителя бондов Вестланда см.: Hkr: Óláfs s. Tryggvas., kap, 57. Соглашение его с конунгом привело к принятию христианства всеми бондами. Ср. Fagrskinna, kap. 28. По мнению Г. Сандвика, Снорри, изображая Эрлинга и других хёвдингов в качестве защитников бондов против притеснений конунга, создает собственный идеал исландского магната начала XIII в. (Sandvik G. Hovding og konge i Heimskringla, s. 36, 44, 49, 51).

230. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 181: "Долгое время в Норвегии было в обычае, чтобы сыновья лендрманов или могущественных бондов уезжали на военных кораблях и приобретали богатства, занимаясь грабежом за пределами страны или внутри нее". Ср. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 130; Fagrskinna, kap. 112.

231. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 91 и др.

232. Ср. Steenstrup J. H. R. Den danske Bonde og Friheden. Kjøbenhavn, 1888, s. 8; Ольгейрссон Э. Из прошлого исландского народа, с. 75, след. (о богатых бондах Исландии).

233. См. Гуревич А. Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии, с. 65, след. В цитированной выше работе о верхушке трандхеймских бондов Ю. Скрейнер, подробно анализирующий их роль в политической борьбе в Норвегии в IX-XI вв., совсем не останавливается на вопросе о социальной природе "могучих бондов" и, на мой взгляд, неправомерно по существу сливает их воедино с родовой аристократией. Экономическая основа могущества этого общественного слоя представляется ему, по-видимому, неизменной на протяжении всего периода вплоть до Сверрира. Но при такой постановке вопроса нельзя правильно понять и роль "могучих бондов" в политической жизни Норвегии. В самом деле, всегда ли они добивались лишь сохранения самостоятельности Трёндалага от королевской власти? Именно "могучие бонды" Трендалага поддержали биркебейнеров и Сверрира в их борьбе за укрепление раннефеодального государства, и из их среды вышли многие служилые люди короля. Подобное изменение позиции этой "крестьянской аристократии" нужно объяснять, по-видимому, сдвигами в ее экономическом и общественном положении (см. Гуревич А. Я. Социальная борьба в Норвегии..., с. 29, 32, 34, 37, 43 47,48).

234. В "Саге о Хяральде Суровом Правителе" содержится рассказ о бонде Хегни из Трандхейма. Его посетил конунг и, будучи доволен оказанным ему приемом и угощением, предложил пожаловать ему титул лендрмана. Хегни, однако, отказался от этой чести, ссылаясь на то, что другие лендрманы станут над ним насмехаться как над выскочкой из бондов. Поэтому он выразил пожелание остаться и впредь бондом, согласно происхождению, предпочитая, чтобы бонды на своих сходках говорили бы о нем, что он из них первейший. Конунг якобы одобрил это изменение (Haralds Hardrada saga, kap. 62. Fornmanna sögur. 6. Bd., Kaupmannahøfn, 1831, S. 278-279).

235. "Каждый имеет право на такое возмещение, какое положено ему по рождению" (Sem mađr er borinn til) F. IX, 17; X, 38.

236. F. X, 47. Сын свободного и рабыни (sunr þyborinn), получивший свободу до достижения трехлетнего возраста и "не работавший с веревкой и заступом", имеет право получать возмещения (réttr) на 1/3 меньшие, чем его отец, и не должен находиться в зависимости от кого-либо. Если такой человек женится на женщине хорошего происхождения (árborinn) и у них будут законнорожденные дети, их следует считать "родом" (átt) в отношении возмещений, и они будут пользоваться правами деда со стороны отца на собственность и наследство. Таких детей называют betrfeđrungar, т. е. детьми, имеющими лучший личный статус, чем их отец. Человек, сохранявший тот же статус, каким обладал его отец, назывался jámrettes mađr (G. 57, 63).

237. G. 98; F. IX, 1: "...сын, рожденный в рабстве, может быть введен в род тем, кто дал ему свободу".

238. F. IX, 10.

239. После смерти своей сожительницы, финнки по происхождению, конунг Харальд отослал от себя ее сыновей. Воспитатель одного из них вступился за детей, говоря конунгу: "Они охотно имели бы мать из лучшего рода" (Hkr: Haralds s. ins hárfagra, kap. 26). Cp. Óláfs s. helga, kap. 94. Ярл Рогнвальд гневался на своего сына от рабыни Халлада за то, что он отказался от власти над Оркнейскими о-вами и от достоинства ярла и сделался хольдом. Другому своему сыну, Эйнару, который просил отца сделать его ярлом Оркнейских о-вов, Рогнвальд якобы сказал, что у него (Рогнвальда) мало надежды прославиться при его (Эйнара) помощи, ибо его род со стороны матери восходит к рабам (Hkr: Haralds s. ins hárfagra, kap. 27).

240. Hkr: Prologus. Cp. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 35, 36.

241. См. поэму норвежского скальда IX в. Тьодольва Ynglingatal, повествующую о предках шведских и норвежских конунгов, поэму другого норвежского скальда Эйвинда Финнссона (X в.) Háleygjatal, содержащую родословную ярлов Халогаланда, Nóregs konunga-tal Йона Лоптссона (около 1190 г.), которая излагает историю норвежских конунгов с древних времен и вплоть до Сверрира. В приложении к Fagrskinna, s. 389 ff. содержится родословная знатного рода Арнмедлингов (Arnmoeđlingatal). По предположению некоторых ученых, "Песнь о Риге" (см. ниже) представляла собой мифологическую родословную одного из датских или норвежских конунгов. В исландских родовых сагах чрезвычайное внимание уделяется перечислению и характеристике предков и сородичей их героев. В трактате о скальдическом искусстве Снорри, говоря о кеннингах – поэтических терминах, употребляемых скальдами, писал, в частности, что можно дать образное определение человека, назвав его дела, либо его владения, либо род, из которого он происходит, или который восходит к нему (viđ aettir þaer, er hann kom af, svá þaer, er frá honum kómu). Snorri Sturluson. Edda. Skaldskaparmál. 29 (31).

242. Согласно Снорри, Инглинги вели свое происхождение от бога Ингви-Фрейра.

243. Kynstórr (благородный, сильный родом), kynfraegr, konungmađr (конунг, знатный происхождением), aettgođr, áttstórr (родовитый), áttstuđill (опора рода), bragna konr, hildinga konr (потомок князей), aettstyrandi (хранитель рода) и др.

244. Sigvatr Þórđarson. Vikingarvísur, 15. Об Ингигерд, дочери шведского конунга, его советник говорил: "Она принадлежит к роду конунгов в обеих линиях, из рода северных свеев, который считается самым знатным в северных странах, ибо этот род ведет свое начало от самих богов" (Hkr: Óláfs s. helga, kap. 94).

245. Сыновья Харальда Харфагра были недовольны тем, что отец не дает им власти, а в отдельных областях Норвегии правят ярлы, имеющие худшее происхождение, чем они (Hkr: Haralds s. ins hárfagra, kap. 29. Cp. Haralds s. gráfeldar, kap. 3).

246. Когда в древней Швеции возник голод вследствие неурожаев и обычные жертвоприношения не помогли, по предложению знати был принесен в жертву конунг Домальди. "Так бывало в давние дни, – говорит Ynglingatal,– что воины окрашивали землю кровью своего господина, и население страны окровавило оружие, умертвив Домальди, ибо желавшие хороших урожаев свеи принесли его в жертву" (Ynglingatal, 5; Hkr: Ynglinga s., kap. 15). После смерти конунга Хальвдана Черного, правившего в Уппланде, знать разделила его тело на части, и каждую из них погребли в отдельном фюльке, ибо в теле конунга материализовалось, по тогдашним представлениям, благо народа (Hkr: Hálfđanar s. svarta, kap. 9). Скальды и авторы саг неоднократно называют конунга ársaell – приносящий урожай, счастье вообще.

247. Перед битвой при Стикластадире возник вопрос, кому встать во главе войска противников Олава Харальдссона. В первую голову был назван Харек с о-ва Тьотта, "потому что он ведет свой род от Харальда Харфагра". Однако Харек предпочел отказаться, ссылаясь как раз на свое родство с конунгом Олавом (Hkr: Óláfs s. helga, kap. 219). Конунг Магнус Добрый решил назначить ярлом над подчиненной ему Данией Свейна Ульвссона, мотивируя свое решение тем, что Свейн по происхождению своему может претендовать на роль хёвдинга: со стороны матери он происходил от конунга Свейна Вилобородого (Hkr: Magnúss s. ins góđa, kap. 23). Лендрманы при Олаве Харальдссоне без затруднений возводили свое происхождение к конунгам и другим крупным хёвдингам (см., например, Fagrskinna, kap. 27).

248. Например, Харек с о-ва Тьотта, род которого восходил к конунгу Харальду Харфагру, стал лендрманом Олава Трюггвасона, а затем и Олава Харальдссона (Hkr: Óláfs s. Tryggvas., kap 77; Óláfs s. helga, kap. 105).

249. После изгнания Олава Харальдссона (1028 г.) датский король Кнут подчинил себе Норвегию. Лендрману Эйнару Потрясателю тетивы он обещал пожаловать титул (tígnarnafn), ибо считал его самым благородным человеком в стране из людей, не имеющих высокого достоинства (mestr ok göfgastr ótiginna manna í Noregi). Право на почетный титул (исключая лишь достоинство ярла) он имел из-за своего происхождения (Hkr: Óláfs s. helga, kap. 171, ср. kap. 194). Эйнар тем не менее остался лендрманом. О другом представителе знати, Эрлинге Скьяльгссоне, по словам Снорри, также говорили после его гибели, что он был наиболее могущественным и знатным человеком в Норвегии из тех, кто не носил высокого титула (Hkr: Óláfs s. helga, kap. 176). Здесь проводится различие между знатностью как родовитостью и высоким достоинством, которое мог пожаловать только конунг.

250. Сюсельман (sýslumađr от sýsla – "работа", "служба", "должность") отличался от лендрмана объемом своих полномочий, но главное тем, что был всецело королевским назначенцем. Люди могущественные, многие из которых в свое время сделались лендрманами как правило, не назначались сюсельманами (см. Koht H. Kong Sverre. Oslo, 1952, s. 71-72; Schreiner J. Kongemakt og lendmenn i Norge i det 12 århundre. – "Scandia", IX bd., 2. hefte, 1936, s. 174, fif.).

251. Þórkell hamarskáld. Magnúsdrápa; Hkr: Magnúss s. berfoetts kap. 4; Morkinskinna, s. 144; Fagrskinna, kap. 69.

252. Oddi litli Glumsson. Lausavísur, 4 (1152 г.); Bjarni Kálfsson Lausavísur (1182 г.); Nóregs konunga-tal, 33 (около 1190 г.).

253. Например, ср. Þorđr Kolbeinsson. Eiriksdrapa, 6 и Fagrskinna, kap. 4; Hkr: Óláfs s. Tryggvas., kap. 113. "Могучих бондов" Х в. источники тоже иногда называют лендрманами (см. Fagrskinna, kap. 20). В трактате о скальдической поэзии Снорри говорит о подчиненных конунгу правителях: на скандинавском языке они зовутся херсирами или лендрманами, в Германии – графами, в Англии – баронами (Snorri Sturtuson. Edda. Skáldskaparmál, 50, (53).

254. Названные выше мятежные лендрманы Торир, Эгиль и Скьяльг не принадлежали к родовой аристократии, а были выходцами из верхушки бондов. Может быть, поэтому в висе Торкеля и употреблен термин lendirmenn, а, не, как обычно, hersar.

255. Поэтому авторы "королевских саг" пишут, что при Олаве Харальдссоне лендрманы "очень заносились". Они считали, что "им не нужно долго высчитывать своих предков для того, чтобы дойти в родословных до людей, рожденных с достоинством конунга или другого крупного хёвдинга" (Fagrskinna, kap. 27. Ср. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 46). Эта картина, несомненно, очень стилизована, на самом деле лендрманы были весьма различного происхождения, как видно из тех же саг, но существенно то, что у представителей служилой аристократии было сильно стремление подчеркнуть свою принадлежность к благородным семьям в стране: очевидно, авторитет старой знати стоял еще очень высоко.

256. Другой вопрос, в какой мере это слияние было успешным. Многие выходцы из родовой аристократии пытались использовать королевскую власть для сохранения и упрочения своей самостоятельности, что вело к острым конфликтам между ними и конунгом. Немало представителей крупнейших старинных родов в Норвегии так и не сумели включиться в состав служилого слоя и пали в борьбе с государственной властью.

257. Morkinskinna, s. 130-142. Ср. рассказ Снорри о лагмане Швеции Торгнире, который на тингах говорил с конунгом, ярлом или епископом от имени бондов, во всем его поддерживавших (Hkr: Óláfs s. helga, kap. 78, ff.).

258. Bang A. Chr. Om Dale-Gudbrand. – "Skrifter udgivne af Videnskabsselskabet i Christiania 1897". II. Hist-Filos. Klasse, 1898; Hougen B. Gudbrandsaetten på Hundorp. – "Viking", bd. XXV, 1961.

259. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 193. Cp. Schreiner J. Tradisjon og saga om Olav den hellige, s. 110-114.

260. Hkr: Haralds s. Sigurdars., kap. 43.

261. Koht H. Kampen om magten i Norge i sagatiden. – H. Т., 5. R., 4 Bd. (Oslo), 1920, s. 317-319; idem. Innhogg og utsyn..., s. 90.

262. В "королевских сагах" неоднократно заходит речь о выходцах из простонародья, возвысившихся на службе у государя. В частности, в "Саге об Олаве Святом" нашел широкое отражение процесс пополнения низших слоев формирующегося господствующего класса незнатными и скромного достатка людьми. Конунг Олав привлекал к себе людей незнатных и, возвышая их, стремился противопоставить старой родовой знати, противившейся его власти (Hkr: Óláfs s. helga, kap. 90, 106, 116-118, 123, 140, 169, 226, 257).

263. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 1, 33. Показательно, что Сигурд Свинья, будучи конунгом фюлька и чрезвычайно богатым человеком, тем не менее лично наблюдал за ведением своего хозяйства. По-видимому, земельные владения его не были очень обширны. Богатство его основывалось в немалой мере на взимании подати с подвластного населения.

264. Hkr: Óláfs s. helga, kap. 23. "Эрлинг постоянно имел дома три десятка рабов, помимо других людей. Он назначал своим рабам ежедневные работы, но давал каждому, кто этого хотел, время и позволение работать на себя в сумерки или ночью. Он выделял им пахотную землю, так что они могли сеять зерно для себя и продавать его. Для каждого он установил выкупную сумму. Многие выкупились через год или два, но на третий год мог выплатить выкуп всякий, кто был сколько-нибудь бережлив. На вырученные деньги Эрлинг покупал новых рабов, а вольноотпущенникам велел заниматься ловлей сельдей или другими промыслами. Некоторые из них корчевали лесные земли и строили себе там дома. Всем он помогал достигнуть благополучия".

265. В Historia Norwegiae (составлена, по-видимому, в 20-е годы XIII в.) население Норвегии состоит из nobiles cum ignobiles (Monumenta histories Norvegiae, udg. ved G. Storm, s. 116).