Г. ДЖОНС. ВИКИНГИ. ПОТОМКИ ОДИНА И ТОРА

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЭКСПАНСИЯ ВИКИНГОВ ЗА МОРЕ

Глава 2. Причины экспансии викингов за море

Скандинавы могли пахать землю или разводить скот, охотиться или ловить рыбу, заниматься ремеслом, покупать и продавать или воевать и грабить. Однако, невзирая на все, сказанное нами выше, викинги остались в чужеземных летописях не как землепашцы или торговцы; не об их искусстве, ремесле и домовитости писали монастырские историки в своих кельях. Это и неудивительно, боль и гнев чаще заставляют браться за перо, а война – более достойная тема для хрониста, нежели мирная торговля, поэтому упоминаний в источниках удостоились в основном те, кто из всех возможностей избрал последнюю. Прежде чем началась эпоха викингов, беспокойные, обездоленные и воинственные скандинавские народы на протяжении почти тысячелетия периодически тревожили своих южных соседей – на Британских островах, на территориях современных Франции, Германии, Испании и Италии. Во II в. до н. э. тевтоны и кимвры покинули родную Ютландию, чтобы помериться силами с Римом; и до самого конца эпохи переселений готы, лангобарды, бургунды и вандалы, обитавшие в Эстер- и Вестеръётланде, Сконе, на Борнхольме и в Вендсюсселе, оставались вечной головной болью римских императоров. Трехвековые скитания эрулов на юге, поход геатов на Фризию и участие англов в завоевании Британии могут служить примерами северной экспансии. Однако в VII и практически до конца VIII в., судя по всему, наступает затишье. Его можно, наверное, объяснить и тем, что в самой Скандинавии шла жестокая борьба за власть, перипетии которой уже обсуждались ранее (76), и тем, что проблема нехватки земель благодаря переселениям отчасти разрешилась. Кроме того, внимание северян в тот период было обращено исключительно к их северным и восточным соседям и заодно к прибалтийским землям. Но в основном вопрос упирался в технические средства. Чтобы ходить в викингские походы, первые из которых датируются 790-ми гг., а тем более заселить атлантические острова, скандинавы должны были отправляться в долгие, суровые морские странствия. Соответственно, для того и другого требовался определенный уровень развития кораблестроения. О том, что в Скандинавии этот уровень был достигнут, мы можем судить по великолепным кораблям, найденным к Гокстаде (Норвегия) и Скульделёве (Дания). Археологические находки и иные свидетельства указывают на то, что техника кораблестроения была разработана и освоена в нужной мере к середине VIII в. (77) Тут-то и пригодился навигационный опыт, накопленный за несколько столетий, в течение которых мореходы-северяне странствовали по фьордам Норвегии, узким проливам и отмелям, разделявшим островные и материковые владения Дании, шведским озерам и рекам, плавали к Готланду, Эланду и Аландским островам и бороздили воды Скагеррака, Каттегата и Балтийского моря (78).

Около 800 г. знатный и богатый человек при желании получал в свое распоряжение маневренный парусный корабль, годный для плавания в открытом море и прибрежных водах. Некое представление о размерах и конструкции викингских судов можно составить на примере гокстадского корабля (сер. IX в.).

Его длина – примерно 23 м от носа до кормы, максимальная ширина – 6 м, высота – от основания киля до планширя – чуть больше 2 м. Девятнадцатиметровый киль сделан из цельного дубового ствола (79), обшивка выполнена внакрой в 16 рядов. Толщина обшивки в разных местах разная: по ватерлинии – около 4 см; в девяти рядах ниже ватерлинии и трех сразу над ней – 2,5 см. Далее следует весельный пояс толщиной чуть больше 3 см и два верхних ряда – 2,2 см. Венчает борта массивный планширь – 11 x 8 см. Части обшивки соединяются железными заклепками, которые посажены круглыми головками наружу, а изнутри закреплены небольшими железными пластинками квадратной формы. Щели законопачены просмоленной шерстью или щетиной. Обшивка крепится к 19 шпангоутам и бимсам. Поперек бимсов положен палубный настил из сосновых досок – в гокстадском корабле доски не закреплены, чтобы можно было более эффективно использовать подпалубное пространство. Ниже ватерлинии обшивка соединена со шпангоутами креплениями, изготовленными из еловых корней (в корабле из Усеберга с этой целью применялись узкие полоски китовой кожи, в судне из Туне – лыко), – это обеспечивало конструкции необходимую гибкость. Еще больший эффект достигался тем, что верхние ряды обшивки крепились нагелями к деревянным кницам и к бимсам или, при наличии второй палубы, – к полушпангоутам, в свою очередь крепившимся к нижним рядам обшивки и соединявшимся встык с внутренней стороной планширя. Действенность этих мер была проверена на практике: в 1893 г. Магнус Андерсен совершил 28-дневный переход через Атлантику, из Бергена на Ньюфаундленд, на корабле, являвшем собой точную копию гокстадского судна. Во время плавания планширь смещался на 15 см относительно первоначального положения, но корабль не давал течь.

Благодаря жесткому массивному килю и подвижным соединениям корпуса викингские суда были прочными, но при этом гибкими. Они бороздили бурные моря и прекрасно подходили для набегов на побережья: осадка корабля редко превышала полтора метра, так что он спокойно мог войти в самую мелкую реку и пристать к берегу в любом месте, где его команде вздумалось высадиться. А в случае чего можно было спустить парус и идти против ветра на веслах, с легкостью ускользнув от преследователей с их неповоротливыми парусными судами.

Гокстадский корабль построен практически полностью из дуба. Шестнадцать пар сосновых весел подобраны по длине так, чтобы они касались воды одновременно. Весла не закреплены в уключинах, а вставлены в специальные отверстия в четырнадцатом ряду обшивки, которые при необходимости можно задраить. Мачта тоже из сосны, ее высота – примерно 11 м. Квадратный парус из тяжелого сукна, для прочности прошитый веревками, подвешен на двенадцатиметровой рее. Мачта держалась с помощью весьма сложного приспособления. Во-первых, к килю крепилась "старуха" (kerling) – прочный дубовый чурбан, перекрывавший четыре шпангоута; в нем была выдолблена система пазов, в которых помещалось основание мачты и которые позволяли ставить ее и убирать. Над этим первым чурбаном, опираясь на него и шесть (или больше) бимсов, помещался еще один, исполнявший роль партнерса; его массивная цельная передняя часть с трех сторон плотно прилегала к поднятой мачте, благодаря чему давление ветра, надувавшего парус, передавалось на корпус; в задней части был прорезан паз, необходимый для убирания мачты. На остальное время в него вставляли дубовые бруски или клинья. Судя по резным изображениям, обнаруженным на Готланде, площадь паруса регулировалась посредством рифов и линей, и многие современные исследователи полагают, что корабли викингов могли идти в галфвинд и даже в крутой бейдевинд. Такую возможность обеспечивал beitiáss, съемный шест, вставлявшийся более тяжелым концом в паз на бимсе, а более легким упиравшийся в переднюю шкаторину паруса так, чтобы растягивать его, если корабль шел против ветра (80).

Управляли кораблем с помощью руля, установленного на корме по правому борту. Магнус Андерсен во время плавания через Атлантику оценил все преимущества такой конструкции: подобный руль оказался куда удобней обычного, расположенного на ахтерштевне, – в любую непогоду с ним легко справлялся один человек, перемещавший его с помощью короткого линя. Тем самым высочайшее мастерство северных корабелов и мореходов получило еще одно подтверждение.

Довольно часто на такого рода кораблях имелись шлюпки: их устанавливали на борту или буксировали сзади. В Гокстаде были найдены три превосходные, богато украшенные лодки, две парусные и одна весельная, длиной, соответственно, 10,5, 7,5 и 7 м. Возможно, впрочем, что две первые – не настоящие шлюпки и изначально предназначались к тому, чтобы служить погребальным инвентарем.

Воду вычерпывали вручную, ведром. Якоря делали железные, но привязывали их чаще канатом, а не цепью. Также при необходимости на корабле можно было спать.

Наконец, следует еще раз подчеркнуть тот немаловажный факт, что корабли, уносившие норманнов за моря – к Британским островам и франкским землям, а тем более к берегам атлантических островов, Исландии, Гренландии и Америки, задумывались и строились как парусники; весла служили лишь вспомогательным приспособлением, на случай штиля, какой-то крайней ситуации, либо для плавания в узких проливах, фьордах или реках, где требовалось постоянно маневрировать. Корабли для военных походов и для далеких странствий были устроены более-менее одинаково – в согласии с описанной выше схемой, только на военных кораблях при тех же размерах помещалось больше людей. Наиболее распространенный тип судна, морской труженик кнёрр (knörr) конструкцией своей в целом напоминает гокстадский корабль, только шире, глубже сидит в воде и надводная часть борта у него выше. Многочисленные свидетельства саг по этому вопросу получили подтверждение в 1962 г., когда в Пеберрендене со дна Роскиллефьорда (Дания) были подняты на поверхность останки пяти кораблей, из которых так называемый Остов 1, представляет собой кнёрр (81).

Впрочем, говоря о скандинавских кораблях, едва ли стоит ограничиваться только гокстадской находкой, даже если рассматривать это судно в качестве образца. В сагах встречается множество наименований для военных кораблей: skúta, snekkja (превратившееся во французское esneque – термин, которым обозначался любой норманнский пиратский корабль), skeið, dreki (драконья голова – дракар), karfi, и как собирательное название langskip. Суда эти отличались размерами и внешним видом. Сторожевые или "длинные" корабли (leiðangrasskip, landvarnarskip) иногда действительно были очень большими и могли нести на себе более ста человек. О корабле Олава сына Трюггви, Великом Змее, говорится, что у него было по тридцать четыре весла на каждой стороне и во время битвы при Свольде на нем сражалось более 200 воинов. Впрочем, к свидетельствам Снорри Стурлусона, писавшего в XIII в., следует относиться с осторожностью. Великий Змей с его крепким штевнем, который украшали позолоченные голова и хвост дракона, с высокими бортами, "как у морского корабля", и умелой командой, собранной самим конунгом, походил на плавучую крепость и строился для того, чтобы защищать родные берега, а вовсе не для странствий в открытом море. Ни один из кораблей-великанов (говорят, что Кнут построил судно с шестьюдесятью скамьями) не сохранился, но в любом случае у нас нет свидетельств, что какой-либо из них плавал на запад или юго-запад и сумел уцелеть в бурных волнах Северного моря, а тем более в штормах Атлантики. То же можно сказать и об изящных судах типа усебергского корабля. В открытом море эта красавица обратилась бы в чудовище и принесла гибель доверчивому мореплавателю. Те корабли, которые в IX-X вв. являлись к берегам Европы и Британских островов, неся с собой ужас и разрушение, не походили ни на Великого Змея, ни на усебергское судно. Остается опять-таки гокстадский корабль вкупе со всем тем, что можно почерпнуть из находок в Ладбю и Пеберрендене: резных изображений и письменных источников. Корабли такого типа возникли в процессе долгих поисков, основные этапы которых прослеживаются вполне отчетливо, начиная с IV до VII в. н. э. В VIII в. были, наконец, найдены правильные варианты носа, кормы, киля, и что не менее важно – мачты и паруса. Гокстадский корабль пропорционален, все части его гармоничны, а конструкция полностью соответствует тем целям, для которых он строился. В самом конце эпохи викингов появились более крупные суда, и военные корабли стали сильно отличаться от торговых, но это уже выходит за рамки нашей темы.

Из всех кораблей наибольшее распространение получил, как уже говорилось, привычный, надежный кнёрр, поэтому, обсуждая северное искусство кораблевождения, следует иметь в виду в первую очередь суда такого типа. Все исследователи сходятся на том, что в IX-X вв. у норманнов, открывавших и заселявших новые земли в Атлантике, не было ни компасов, ни карт. Каким же образом норвежец, исландец или гренландец мог, скажем, в 1020 г. добраться из Бергена в Л'Анс-о-Медо на севере Ньюфаундленда. Очевидно, он пользовался некими ориентирами, часть из которых перечислена в том фрагменте "Книги о взятии земли", который мы уже приводили ранее.

Главным навигационным параметром была широта. Наш мореплаватель не странствовал наугад. От Бергена ему, для начала, предстояло проплыть пятьдесят километров на север до полуострова Стад, расположенного как раз на широте Гренландии, у побережья которой заканчивалась первая часть пути. Миновав Стад и держа курс прямо на запад, путешественник спустя известное время должен был пройти мимо Шетландских (на юге), а позднее – Фарерских (на севере) островов; расстояние до них было известно и могло служить первым ориентиром. Исландия оставалась южнее, и ее нельзя было увидеть, но в этом месте появлялись птицы и киты. При хорошем попутном ветре и ясной погоде путь занимал семь дней. Еще столько же времени уходило на то, чтобы достичь берегов Гренландии – примерно в ста тридцати километрах к северу от мыса Фарвель. Теперь следовало взять курс на юго-запад и, обогнув мыс или пройдя по проливу Принс-Кристианс, добраться до западного побережья Гренландии. Дальнейший путь описан в сагах: наш путешественник мог направиться сначала к мысу Херьольвснес (современный Икигат) – там была гавань и стояло несколько хуторов. Впереди лежал Хварв, а за ним гостеприимное Восточное поселение, располагавшееся в районе нынешнего Юлианехоба. Оттуда теплое прибрежное течение несло корабль по проторенному пути на север до Западного поселения, находившегося неподалеку от современного Годхоба. Скорее всего, мореплаватель и дальше следовал тем же путем, пока не оказывался в окрестностях теперешнего Хольстейнборга, куда в те времена заходили лишь охотники, или у острова Диксон. От Диксона он мог повернуть на юго-запад, к восточным берегам Канады, тем самым честно исполняя две главные заповеди норманнской навигации – пересекать открытое море по кратчайшему пути и пользоваться самыми наглядными из ориентиров. Повернув у Диско или Хольстейнборга, путешественник оказывался у южной оконечности Баффиновой Земли, береговой чельеф которой был ему знаком. Далее ему предстояло двигаться вдоль берега на юг, пересечь залив Фробишер и горловину гудзонова пролива, чтобы в положенный срок увидеть леса Лабрадора, где-то южнее современного Нейна. Миновав устье реки Гамильтон, мореплаватель уже мог высматривать белые пески Странда и мыс Поркьюпайн (Фурдустрандир или Кьяларнес в сагах), похожий на корабельный киль, а затем выйти в Баттл-Харбор и плыть, пока не покажется остров Белл, а оттуда уже недалеко до мыса Болд на самом севере Ньюфаундленда. Дальнейший путь уже не представлял никаких проблем.

Разумеется, это очень схематичное и неполное изложение тех сведений, которые реально приходилось держать в голове морякам, плававшим к западным берегам Гренландии и на Лабрадор. Впрочем, и корабельщик, странствующий через норвежский skaergaar или прокладывавший путь в лабиринте островов у западных берегов Шотландии, должен был помнить множество ориентиров. А помимо этого, ему требовалось еще знать море, знать настолько, чтобы ориентироваться по скоплениям облаков и цвету воды, по морским тварям и птицам, по ледяному отблеску, плавнику, водорослям и ветру. Мореходы тех далеких времен умели определять местоположение по солнцу и звездам и измерять глубину с помощью линя. В хорошую погоду они могли пройти за сутки до 200 километров.

Моряку, странствовавшему через Атлантику, важнее всего было определить широту. Норманны безусловно умели это делать, хотя мы не знаем точно, чем и как они пользовались. В источниках упоминается, например, об исландце Одди Звездочете, который жил на севере острова в конце X в. и в течение года еженедельно отмечал в специальной таблице полуденное склонение солнца. Вырезав зарубки на шесте в соответствии с этими сведениями и взяв шест с собой, мореплаватель мог в любой момент определить, находится ли он сейчас южнее или севернее места, где производились наблюдения. Навигационные наблюдения, пусть даже выполненные самыми грубыми методами, скажем определение длины полуденной тени или высоты Полярной звезды над горизонтом (за единицу измерения бралась длина руки, ладони, большого пальца), позволяли корректировать курс по широте, что и требовалось в основном при плавании на запад. Если морякам, попавшим в шторм (а такое случалось нередко), удавалось вернуться на нужную широту и избрать правильное направление, они рано или поздно добирались до цели. Плыть по широте было не слишком сложно, и, вероятно, именно поэтому в записанных в XIII в. сагах морские странствия выглядят вполне будничным и не слишком опасным занятием. Обычно говорится, что плавание, например, из Ослофьорда в Брейдафьорд в Исландии, или из Брейдафьорда в гренландское Восточное поселение, или из Восточного поселения в Лейфсбудир в Виноградной стране – Винланде, было благополучным, либо что ветер был благоприятным, либо что корабль отнесло в сторону, но в конце концов он достиг берега. Подобный беспечный тон становится еще понятней, если согласиться с тем, что мореплаватели эпохи викингов применяли кальцит или исландский шпат (sólarsteinn, солнечный камень), обладающий способностью к поляризации света, чтобы определять местонахождение солнца даже в пасмурную погоду (82). Также представляется весьма вероятным, что норманны пользовались простейшим компасом, хотя единственным указанием на это служит половинка размеченного деревянного диска, обнаруженная в 1948 г. С. Вебайком при раскопках на месте Восточного поселения, в Сиглуфьорде (Гренландия). Всего на диске, судя по всему, располагалось тридцать две метки; такая подробность в определении направлений напоминает скорее о позднем Средневековье, нежели об эпохе викингов: у скандинавов существовали названия для восьми сторон горизонта, и естественней было бы увидеть на их компасе восемь делений (83).

Наконец, даже при таком беглом рассмотрении конструкции и качеств викингских кораблей мы не можем обойти вниманием еще одну деталь. Гокстадский корабль мог нести на борту от 32 до 35 человек, и крайне маловероятно, чтобы другие суда, использовавшиеся в викингских походах, превосходили его размерами и грузоподъемностью. Скорее они были меньше. Примерный вес корпуса гокстадского корабля со всеми дополнительными приспособлениями по оценкам составляет около 20 тонн; копия, построенная в 1893 г., имела грузоподъемность 32 тонны. Цифра не слишком впечатляющая, но этого хватало. Подобные суда идеально подходили для внезапных нападений.

Нежданный, молниеносный и кровавый налет на монастырь Линдисфарне в 793 г. грянул как гром с ясного неба и поверг в трепет не только линдисфарнских монахов, но и Алкуина, находившегося в то время при дворе Карла Великого (84). "Триста пятьдесят лет мы и наши отцы жили в этой прекрасной земле, и никогда прежде Британия не ведала такого ужаса, какой познала теперь, после появления язычников. Никто не подозревал, что грабители могут приходить из-за моря".

В течение пяти лет северные пираты принесли разорение и смерть в Линдисфарне и Ярроу в Нортумбрии, Морганг в Южном Уэльсе, на остров Ламбей к северу от Дублина, в Кинтайре, на остров Мэн и на осененный Божией благодатью остров Иона у западного побережья Шотландии. В 799 г. они навестили острова у берегов Аквитании. То была прелюдия к грядущим бедам, которые не замедлили последовать.

Можно указать несколько причин, всколыхнувших эту воинственную стихию. По мнению Алкуинн, руками разбойников, разрушивших Линдисфарне, вершилось божественное возмездие, постигшее народ за его грехи, но подобное объяснение если и правильно (Алкуин ссылается на Иер., 1:14), то не полно (85). Можно сказать, что в викингских походах нашли выход некие глубинные проявления человеческой натуры: у северных народов были свои нужды и свои амбиции, притом у них хватало решимости, сил и технических возможностей, чтобы воплотить свои требования в жизнь. Норманнам требовались земли, чтобы сеять хлеб и разводить скот, сокровища, чтобы жить с удобствами или просто выжить, а кое-кто жаждал величия и славы. И они получали, что хотели, – торгуя, заселяя новые земли, грабя и сражаясь. А если за это расплачивались их соседи, ближайшие и дальние, – что тут такого. Экспансия с севера, так изумлявшая современников, в наши дни никого не удивляет.

Многочисленные исторические свидетельства разных эпох указывают, что Скандинавия периодически страдала от перенаселения и нехватки земель. "Все эти страны ("народы, чьим взорам открыт север") были похожи на огромный улей; в определенные моменты вследствие естественного роста населения и здорового климата людей там становилось слишком много, и тогда очередной рой покидал родные земли и отправлялся на поиски новой родины, убивая или подчиняя себе прежних ее обитателей, чтобы самим занять их место" (86). Применительно к эпохе викингов развернутый анализ этой проблемы дает И.Стейнструп в своей многотомной "Normannerne" (87). Горы, море, темные зимы и холодный климат серьезно мешали развитию земледелия и скотоводства. Но при том на Скандинавском полуострове – в отрезанных от остального мира и открытых всем ветрам северных землях – жил сильный и плодовитый народ, численность которого на протяжении VII-X вв. существенно выросла. Этому способствовали в том числе и местные обычаи, хотя свидетельствам письменных источников о том, что на севере практиковалось многоженство, едва ли следует верить. То, что мужчинам нравилось развлекаться с девушками, сожительницами и любовницами, и те, кто мог себе это позволить, часто покупали себе женщин, еще ни о чем не говорит. Адам Бременский пишет, что шведские конунги, которые в силу своего положения могли содержать двух или трех богатых и высокородных жен, охотно этим пользовались. Но рассказ Ибн-Фадлана о грубых оргиях русов выглядит все же сильным преувеличением: некие зерна истины в нем безусловно есть, но чувствуется еще и удовлетворение человека, привыкшего у себя на родине проделывать нечто подобное с большим изяществом (88). У Харальда Прекрасноволосого было по крайней мере девять сыновей, доживших до зрелого возраста; у Эйрика Кровавая Секира – восемь, и каждого из них требовалось как-то обеспечить. Влиятельные люди заключали брачные союзы, а если хотели, заводили еще сожительниц. Каждый мужчина, кроме разве что последних бедняков, радовался рождению сына. Чем больше сыновей – тем лучше, ибо это считалось подтверждением мужского достоинства; при жизни отца сыновья помогали ему и исполняли его повеления, и в них, даже больше, чем в песнях и мемориальных камнях оставалась память о нем. Но сыновей надо было содержать и в первую очередь – кормить. В какой-то момент сыновей херсиров и бондов оказывалось слишком много и "прочь должны были они уйти, ибо земля не могла вместить их". Младшие отпрыски знатных и богатых родов всегда служили орудием верховной власти, а в Скандинавии их хватало.

Из всего сказанного отнюдь не следует, что скандинавы были очень многочисленным народом. Такого рода утверждения до сих пор можно услышать, и они всякий раз вызывают оживленные споры, но в данном случае речь идет только о том, что людских ресурсов в Скандинавии было достаточно. Достаточно для викингских походов – но не для того, чтобы установить свою власть в завоеванных землях или основать жизнеспособные колонии. Скандинавам не хватало места на родине, но их оказалось слишком мало, чтобы заселить, освоить и удержать за собой все территории, доставшиеся им в чужих краях.

Можно выделить еще одну категорию людей, у которых имелись веские причины покинуть родной дом. В первой трети IX в. Годфред, утверждая свое главенство в Дании, избавлялся от "морских конунгов"; затем его сыновья дрались за власть с сыновьями Харальда; в Норвегии на протяжении ста лет, предшествующих правлению Хальвдана Черного (840 г.), грызлись между собой властители мелких королевств – и всякий раз в подобных смутах проигравшие теряли все. Те, кому удавалось выжить, бежали – к обоюдному удовольствию "своих" и врагов. Мы мало что знаем о первых норвежских поселенцах, появившихся около 780 г. на Шетландских и Оркнейских островах, а чуть позднее на Гебридах, но, судя по всему, это были мирные люди: все, что им требовалось, – это пастбища для скота и возможность жить так, как они привыкли. Викинги, искавшие прибежище для себя и своих кораблей, появились позднее, в середине IX в., когда их потеснили дома. Большая часть вновь открытых земель была заселена после 860 г. У нас имеются сведения (не вполне достоверные) о сыновьях датского конунга, лишившихся своих владений на родине и обосновавшихся во Фризии, и викингах, не пожелавших принять власть Харальда Прекрасноволосого. При желании в этот перечень можно включить также Золотого Харальда и Олава сына Трюггви. Имена тех, кто возглавлял первые походы в Нортумбрию, Шотландию, Ирландию, нам неизвестны, но, весьма вероятно, это были люди того же сорта: изгнанники, которые не захотели подчиниться более сильному властителю и в результате оказались лишними в своей собственной стране.

В какой мере экспансия викингов была ответом на давление извне, оценить довольно сложно. Такой авторитетный исследователь, как И. Брёндстед, полностью отрицает подобную гипотезу. Действительно, ни одного прямого указания на то, что толчком к началу викингских походов послужили внешние обстоятельства, у нас нет, и первые походы на запад и юго-запад ничем не напоминают массовые движения эпохи переселений. Но поскольку ни одна из названных нами выше причин викингской экспансии не кажется достаточно веской, приходится хвататься за любое возможное объяснение, – и попытки Карла раздвинуть границы своей империи не самое безосновательное из них. Очевидно, к набегам норвежцев на Британию и заселению атлантических островов Карл не имел никакого отношения; однако военные кампании Дании против франков, фризов и ободритов, по сути спровоцированные императором, стали одним из эпизодов деяний первой фазы викингской экспансии, завершившейся к концу второго десятилетия IX в. Жить постоянно под пристальным и жадным взглядом могущественного и воинственного соседа в те далекие времена было так же неприятно, как и в нынешние, и мало кто осмелится утверждать, что английские и французские политики в 30-е гг. XX в. вели себя доблестней и мудрее, чем Годфред в начале IX столетия. Завоевание Саксонии не затронуло напрямую скандинавских интересов, но вынудило Данию наращивать свою военную мощь и обратить взоры на юг. После расправы с фризами северные границы империи оказались, но существу, открытыми, и даны, естественно, избрали эти земли в качестве наиболее подходящих угодий для грабежей. А вскоре политическая ситуация на континенте, в Англии и Ирландии сложилась таким образом, что норманнам просто не оставалось ничего другого, как прибрать к рукам брошенные на произвол судьбы побережья и раздираемые распрями богатые провинции с их даровыми сокровищами.

О торговле и ее оборотной стороне – пиратстве мы уже говорили. Обсуждая викингскую экспансию, следует иметь в виду оба этих занятия, ибо тому и другому норманны предавались весьма усердно. Они охотно торговали – когда обстоятельства располагали к этому, но, видя, что морские пути и прибрежные города плохо охраняются, предпочитали грабить. Весьма показателен эпизод, описанный в Англосаксонской хронике и – более подробно – в Хронике Этельверда как первое появление викингов в Англии. Королевский ставленник в Дорчестере, встретив чужеземцев из Хёрдаланда, очевидно, решил, что это торговцы, и хотел, согласно обычаю, препроводить их в королевскую усадьбу, чтобы уладить все формальности. На его беду, гости если и торговали, то скорее захваченным по пути добром, и по каким-то своим причинам, которых Хроника не объясняет, убили провожатого. Когда норвежцы появились в Англии в следующий раз, они приплыли грабить. Лавина пришла в движение, и остановить ее было невозможно. Добыча – это добыча, на каком языке ее ни называй, и в Западной Европе ее хватало на всех. Ирландия, Англия, Франция стали викингской Мексикой: их обитатели превосходили северных конкистадоров ученостью, богатством и уровнем цивилизации, но оказались бессильны, когда столкнулись с противниками, хотя и уступавшими им в численности, но более энергичными и обладавшими большей свободой передвижений. Вести о монастырях, населенных безобидными монахами, о торговых городах, выстроенных у моря или по берегам рек, о роскошных усадьбах и богатых домах распространились по всей Скандинавии, и их услышали. Жертвам еще была дана отсрочка: норвежцы осваивали горные пастбища на атлантических островах, внимание шведов занимала Русь с ее реками и лесами, а даны выясняли отношения с империей и друг с другом. Но штормовой колокол уже звонил, и в 834-835 гг. прилетела буря.

Следует обсудить и еще одно "обстоятельство", якобы побуждавшее норманнов отправляться в викингские походы. К началу IX в. у северных народов имелось все необходимое для развернутой экспансии в соседние земли. То, что произошло, стало естественным следствием обычной человеческой жадности, своекорыстия, стяжательства – называй как хочешь. Таково наиболее циничное объяснение. Другое объяснение гласит, что в викингских походах нашел свое воплощение северный "героический идеал", и оно столь же возвышенно, как и неверно. Пытаться представить себе эпоху викингов по романтическим произведениям – все равно что судить об итальянском Рисорджименто по оперным ариям или об американском Западе по приключенческим романам. Мы уже говорили, что викинги желали новых земель, богатства и славы, и три этих желания были тесно связаны. Их порождал определенный образ жизни и конкретные политические, географические и экономические условия. Жизненные принципы викингов мало чем отличались от жизненных принципов других людей, и они насколько могли следовали этим принципам. Едва ли стоит говорить о какой-то особенной доблести, тем более героизме викингов; англосаксы, которых им в конце концов удалось подчинить (с весьма неожиданными последствиями для себя), и валлийцы, оставшиеся свободными, были не менее доблестны. Другое дело – уверенность в себе, возникающая у тех, кто привык раз за разом побеждать или, по крайней мере, вести в счете. Возьмите подобную уверенность и воинское мастерство, добавьте к ним решительность, хитрость, презрение к смерти и страданиям (особенно чужим), а также разным глупостям вроде справедливости и чести – и вы получите отличного солдата. Поставьте во главе корабельной команды или конного отряда, составленного из таких людей, того, кто, по их мнению, умен, доблестен, опытен и удачлив, – и вы получите отличное воинское подразделение. Отдайте нужное количество таких подразделений под команду прославленного воина, Хальвдана-Хэстана, Хрольва Пешехода, или Олава сына Трюггви, или конунга типа Свейна Вилобородого и Кнута Могучего, – и вы сможете сокрушать королевства. Нет ничего удивительного в том, что экспансия викингов за море оказалась столь успешной, странно, что они не достигли большего. На это тоже имелись свои причины, которые мы обсудим в свое время. Пока же можно заключить, что начало эпохи викингов соотносится с определенной ситуацией, сложившейся в Скандинавии к концу VIII в. Слава, прибыль, риск, земли, женщины, опасность, разрушение, служение, братство, власть, безответственность – все стало доступным. И к тому же у норманнов теперь были корабли.

Кроме того, обстановка в Европе в этот период весьма располагала к тому, чтобы отправляться туда разбойничать. Отдельные мародеры и разрозненные отряды приходили, грабили и исчезали с необыкновенной легкостью. Об их приближении никто не догадывался, пока паруса их кораблей не возникали на горизонте у берегов Англии, Ирландии и Шотландии, и если все складывалось удачно, у их жертв оставалось на подготовку не больше часа. В селениях, где викинги запасались провизией (89), в монастырях и торговых городах они практически не встречали сопротивления, а когда приходило время, садились на весла, ловили попутный ветер и растворялись в морской дали.

ОГЛАВЛЕНИЕ