Установившееся довольно рано, но прочно, главенство конунгской династии Центральной Швеции, хотя и не отражено в достаточной мере в письменных источниках, судя по всему, было решающим фактором в истории Скандинавии в довикингский период и эпоху викингов. Уже в VIII в. в Упплёнде и прилегающих к нему северных, а особенно, южных территориях существовало единое, сильное и богатое королевство, которое в силу своего местоположения могло стать центром колониальной и торговой экспансии за море. В данном случае самыми естественными направлениями этой экспансии представлялись восток и юго-восток: для начала Готланд и Прибалтика – от Гданьского залива до северной оконечности Финского залива; а после знакомства с этими изобильными землями – дальше, к русским рекам, Черному и Каспийскому морям и в Византию.

Точную дату появления шведов в восточной Прибалтике определить трудно, но, несомненно, она относится к довикингской эпохе. "Сага об Митингах" упоминает о шведских и других северных конунгах, которые ходили войной в те края, в частности в Эстляндию, вскоре после смерти Адильса и Хрольва Жердинки. Как мы уже замечали выше, Снорри, рассказывая о полулегендарном Иваре Широкие Объятия, приписывает ему не только власть над Швецией, Данией и Нортумбрией, но и завоевание чуть ли не всей Германии и некоей Восточной Державы, включавшей в себя восточную Прибалтику и русские земли в районе Ладоги. Говорится также, что Ивар утонул во время похода на Русь. Все эти истории мало что нам дают, так же как и те сомнительные сведения, которые можно извлечь из саг о древних временах и "Перечня Инглингов". Первое документальное свидетельство содержится в Житии Ансгара, написанном Римбертом в 870 г.: там сообщается, что жители Курляндии (современная Латвия) в прежние времена были шведскими подданными, но потом сбросили ярмо, ибо считали его постыдным. Они разбили данов в 850 г., однако Олав, конунг Бирки, повел на них шведов, сжег и сровнял с землей их крепость Зеебург и подчинил себе второй курляндский город – Апулию. В результате, как можно понять из рассказа Римберта (и перепевов этой истории, которые мы находим у Адама Бременского), Курляндия снова стала выплачивать шведам дань.

Упоминание о двух курляндских городах неплохо проясняет картину. Оно сразу отсылает нас к важнейшим центрам готландского и шведского влияния в восточной Прибалтике, Гробину и Апуоле, и указывает на то, что скандинавы проявляли некую активность в отношении них, по крайней мере в середине IX в., а то и столетием раньше. Готландцы и шведы, судя по всему, здесь сотрудничали, а не соперничали. В какой именно момент Готланд стал – и политически, и экономически – надежным союзником шведов, неизвестно (111). Остров, расположенный на перепутье между Данией, Швецией, восточной Прибалтикой и славянскими племенами, обитавшими на северо-германском побережье, был очень богат и совершенно беззащитен (112); Швеция, как можно предположить, издавна бросала на него жадные взгляды и в итоге захватила его. Когда Вульфстан в конце IX в. рассказывал Альфреду о своем плавании, Готланд принадлежал шведам, и, судя по всему, принадлежал уже довольно давно. Но в те времена, когда процветали Гробин и Апуоле, культура готландцев, тогда еще независимых и богатых, несколько отличалась от культуры их соседей-шведов: отличие было не слишком сильным, но археологические находки, относящиеся к тому или другому народу, возможно различить.

Гробин ныне – маленький городок в нескольких километрах от Лиепаи. Древний город, однако, немногим уступал Хедебю или Бирке. Он был обнесен стеной и защищен с трех сторон рекой – Аланде. Поблизости обнаружены три довольно обширных "кладбища". Некоторые захоронения принадлежат выходцам из Центральной Швеции: умершие похоронены с оружием, сверху насыпан курган. В то же время найдено немало мужских и женских погребений готландцев (или, по крайней мере, людей, как-то связанных с Готландом). Шведские находки с центрального участка указывают на военную элиту, готландские – на "штатских" людей, и исходя из этого можно предположить, что шведы занимались в Гробине "делами войны", к примеру собирали дань. Готландцы же не воевали и не пиратствовали; они поселились в городе со своими женами и занимались мирной торговлей. Первые захоронения датируются около 650 г., и сожжения продолжались до 800 г. Какое отношение Гробин имеет к упомянутому Римбертом Зеебургу, пока точно не установлено.

В 40 километрах к юго-востоку, на северо-западе Литвы, располагался другой крупный скандинавский город – Апуоле, Апулия Римберта. Он стоял на реке Барте; при раскопках выстроенной рядом с ним крепости обнаружено множество наконечников стрел, явно не прибалтийского и, вполне возможно, шведского изготовления: некоторые ученые (весьма смело) предполагают, что эти стрелы были выпущены шведским войском, атаковавшим город в 855 г. Судя по захоронениям, готландцы жили в Апуоле примерно в то же время, когда и в Гробине. Находки, говорящие о присутствии шведов, встречаются и в других местах в окрестностях Гробина.

Примерно в 150 километрах на юг по побережью, в юго-западном конце длинного, мелкого, перегороженного песчаными отмелями Куршского залива укрывался Вискаутен, типичный скандинавский торговый центр с собственным гарнизоном. Вероятно, он был основан приблизительно в те же годы, когда перестал функционировать Гробин, и просуществовал две сотни лет, главным образом за счет того, что в IX-X вв. получал свою долю прибыли с товаров, доставлявшихся по Днепру с Черного моря. Еще в 130 километрах к юго-западу, на берегу Фришского залива помещался город, который Вульфстан назвал Трусо (Эльбинг, нынешний Эльблаг). Существование Трусо приходится признавать только гипотетически, ибо в окрестностях Эльблага никаких следов города пока не обнаружено, зато найдено много норманнского оружия и обширное "кладбище" эпохи викингов, опять-таки со шведскими и готландскими погребениями. Западнее, в землях вендов и ободритов, торговлей, сбором податей и грабежом занимались даны, а не шведы.

Все вышеперечисленные документальные и археологические свидетельства указывают на то, что скандинавское влияние в латышских, литовских и славянских землях восточной Прибалтики имело место, хотя едва ли оно было очень сильным, тем более господствующим. Эти связи приносили шведам немалую выгоду – богатства славянских племен стекались сначала в Хельгё, а потом, когда город пришел в упадок, – в Бирку, и так продолжалось до конца X в. Активность шведов в Прибалтике заслуживает внимания и сама по себе, как наглядное подтверждение их мощи и предприимчивости, но нас она интересует в большей степени как прелюдия к их появлению на Руси, о котором сейчас пойдет речь.

Начнем мы с известного отрывка из "Повести временных лет" (113) о "призвании варягов".

"В год 6360 (852), индикта 15, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом...

В год 6367 (859). Варяги из заморья взимали дань с чуди, и со словен, и с мери, и с кривичей. А хазары брали с полян, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке от дыма...

В год 6370 (862). Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: "Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву". И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные – готландцы, – вот так и эти. Сказали руси чудь, словне, кривичи и весь: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами". И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, – на Белоозере, а третий, Трувор, – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же – те люди от варяжского рода, а прежде были словене. Через два же года умерли Синеус и брат его Трувор. И принял всю власть один Рюрик, и стал раздавать мужам своим города – тому Полоцк, этому – Ростов, другому Белоозеро".

Эта наивная, нравоучительная легенда о происхождении киевских князей в разных редакциях летописи выглядит по-разному, и все ее варианты были тщательно изучены. Однако помимо всех домыслов, наверченных вокруг этой истории фольклористами, филологами, историками и шовинистами, и невзирая на то что в откровенно тенденциозной "Повести..." содержится немало ошибок и неточностей, факт остается фактом: традиция связывает основание Новгорода и Киева (114) с именами людей скандинавского происхождения – теми, кого называли варягами или русами (115). Едва ли стоит придавать значение рассказу о трех братьях, пришедших из-за моря (обычный мотив для такого сорта легенд), равно как и сообщению о том, что их якобы пригласили страдающие от войн и распрь обитатели изобильной земли (еще один "бродячий" сюжет); и вряд ли мы сумеем когда-либо выяснить, точно был ли Рюрик тем самым Хрёриком-Рориком, которого мы знаем по его подвигам во Фризии и Южной Ютландии в 850-х гг. (у нас нет никаких указаний на то, что русы впервые появились на Руси в 850-е гг., факты скорее говорят в пользу более ранней даты). Однако все это не дает нам повода отрицать полностью легенду или пытаться представить русов славянами, хазарами, крымскими готами или кем-либо еще.

То, что скандинавы бывали на Руси еще до Рюрика, подтверждается и свидетельствами источников, и археологическими находками. Но прежде, чем обсуждать этот вопрос, следует познакомиться вкратце с другими народами, населявшими земли к западу от Волги в начале IX в. В Эстляндии и по берегам Ладожского и Онежского озер жили финны – "чудь" по "Повести временных лет", и они же расселились в окрестностях Ростова и Мурома. С этим народом шведы были достаточно хорошо знакомы.

На юге Русь граничила с двумя могущественными государствами – Византией, власть которой простиралась на всю Юго-Восточную Европу и Причерноморье, и Арабским халифатом, владычествовавшим на южном Кавказе. Их сила служила могучим сдерживающим фактором, препятствовавшим распространению русского влияния в этом направлении, в то время как географическая удаленность, военная мощь, богатство, равно как и дальновидность их правителей, делали их недосягаемыми для дерзких русов. Границы Византии и Халифата положили естественный предел продвижению шведов на юго-восток.

Среди народов, живших к северу от этой границы, важную роль играли хазары и булгары. Хазары, азиатское племя, говорившее по-турецки, хозяйничали на территории от Кавказа и северного Прикаспия чуть ли не до Урала, и Крым также принадлежал им. Их столица – Итиль – располагалась в дельте Волги, примерно там, где сейчас находится Астрахань. Хазары имели особый талант к торговле, а их нравы и религиозные обычаи отличались редкостной для азиатских народов умеренностью, и благодаря этим своим качествам они снискали расположение византийских императоров. Хазарские земли географически служили своеобразным буфером между Византией и воинственными азиатскими племенами, в том числе кочевниками-печенегами (116). В 834-835 гг. император Феофил повелел своим зодчим возвести для хазар прекрасную крепость – Саркель, "белый дом"; камень для ее строительства привезли из Византии. Саркель прикрывал донской волок на пути из устья Волги в Константинополь.

К западу от хазарских земель и к северу от Византии жили западные булгары – сильный, агрессивный народ, часто воевавший с империей. Современная Болгария названа по имени первых завоевателей этого края, но исконное его население было славянским, и захватчики со временем полностью растворились в нем. На Волге обитал тюркский народ, также именовавшийся булгарами, – между их землями с главным городом Булгар и землями западных булгар лежали хазарские территории. Булгар и Итиль были главными торговыми центрами волжского региона. На широких просторах центральной Руси, к тому времени сильно разоренных аварами, жили славянские племена, но они существовали разрозненно и не могли объединиться в достаточно крепкий союз, чтобы противодействовать каганату, хазарам и булгарам или помешать русам осваивать речные пути с Балтики на Черное море и из Финского залива к Каспию.

"Бертинские анналы" дают нам вполне правдоподобные сведения о русах. В них сообщается, что в 839 г. ко двору франкского императора Людовика Благочестивого прибыли послы от византийского императора Феофила. Они привезли с собой письмо и дары, и Людовик принял гостей с почетом в Ингельхейме, неподалеку от Майнца. С посольством приехали также несколько чужестранцев, которые "назвали себя русами, по имени своего народа (qui se, id est gentem suam, Rhos vocari dicebant) и сказали, что их король хакан направил их к Феофилу в знак дружбы". Феофил просил Людовика оказать всю возможную помощь русам и позволить им проехать через франкские земли, ибо византийский император не мог допустить, чтобы гости возвращались домой тем же путем, каким прибыли в Константинополь, – по диким местам, населенным свирепыми и грубыми народами. Заинтригованный Людовик принялся расспрашивать русов, кто они и откуда, и выяснил, что это шведы (compent eos gentis esse Sueonum); а поскольку в его представлении все скандинавы были разбойниками, он продержал их при себе какое-то время, пока не убедился, что они действительно честные люди, а не соглядатаи, подосланные во франкское королевство с севера. Император даже наводил по этому поводу справки у Феофила (117).

В исторической литературе предлагалось много хитроумных и порой противоречивых переводов "gentem suam Rhos" и "gentis Sueonum", встречающихся в статье 839 г., но в целом эти определения вполне согласуются с тем, что говорят нам о русах другие источники и археологические данные. Русы, появившиеся при дворе Людовика Благочестивого, были шведами, но жили они не в Швеции. Они отправились с дружеским посольством на юг и, миновав благополучно населенные дикими племенами области по берегам Днепра, прибыли в Константинополь. Теперь посланцы кружным путем возвращались домой, в русские земли, где существовало некое поселение, колония, королевство – называй как хочешь, – властитель которого был настолько силен и свободен от власти шведского конунга, что мог именоваться (по крайней мере, в устах византийского императора) "хакан": так называли верховных властителей хазар и булгар. Почти столетие спустя араб Ибн-Русте писал, что русы называют своего правителя "каган-рус".

Наиболее ранние археологические свидетельства шведского присутствия обнаружены у южной оконечности Ладожского озера. Город, известный по скандинавским источникам как Алдейгьюборг, по обычаю, располагался не на самом берегу, а в десяти с лишним километрах вверх по течению Волхова, там, где сейчас находится небольшой городок Старая Ладога. Алдейгьюборг, занимавший площадь в 2,5 квадратного километра, помимо прикрывавших его реки и оврага, был защищен земляным валом. Еще до появления шведов на месте города существовало финское или (что менее вероятно) славянское поселение. Его обитатели, судя по всему, приняли чужеземцев вполне дружелюбно, ибо им было выгодно иметь в соседях воинов и торговцев. Археологические данные указывают на то, что шведы жили в Алдейгьюборге с начала IX до начала XI в., и Снорри Стурлусон неоднократно о нем упоминает. Однако расцвет шведско-финского города приходится на X в. При раскопках останки квадратных бревенчатых домов, определенно не славянского типа, были найдены во втором по древности слое, тогда как в следующем, еще более новом, определяются маленькие, в одну комнату, русские избы с кухней в углу. Этот верхний слой, очевидно, славянский, и мы вправе полагать, что шведы, как и во многих других подобных случаях, в итоге полностью ассимилировали с финнами и славянами, среди которых так долго жили. Самая замечательная "викингская" находка из Алдейгьюборга представляет собой деревянный обломок – очевидно, часть лука, – на котором рунами вырезаны аллитерационные строки, являющие собой прекрасный образец высокой скальдической поэзии. Обломок датируется IX в.

Многие загадки Алдейгьюборга, вероятно, разрешатся, когда будут обнаружены и раскопаны его ранние погребения. Пока приходится довольствоваться курганами, встречающимися во множестве в окрестностях Онеги и Ладоги, по берегам Волхова, Сяся, Пашы, Ояти и Свири. Примерно в четырехстах раскопанных курганах похоронены финские или шведские поселенцы и торговые люди. Присутствие их в таком количестве именно в этой области становится понятным, если проследить, куда и какими маршрутами продвигались шведы, готландцы или финны, покидавшие родину в поисках богатства, пропитания или даже нового дома. Жители Швеции, Готланда и Аландских островов были хорошими мореходами, и изначально их путь лежал через Балтийское море (118). Направляясь на восток, путешественник мог пересечь Финский залив и по Неве без особого труда попасть в огромное Ладожское озеро. Оттуда не так долго было плыть до впадения Волхова и, соответственно, до Алдейгьюборга. Как правило, гости не слишком задерживались в городе. Некоторые из них селились неподалеку, чтобы разводить скот, пахать землю и растить детей, но большинство все же приезжало ради других целей. Это были не земледельцы, а торговцы, и в Алдейгьюборге им предстояло выбрать маршрут, которым они станут добираться до Днепра или Волги – главных водных артерий Руси. Чтобы достичь Днепра, наш торговец мог отправиться на юг по Волхову и приплыть в Новгород, стоявший на берегу озера Ильмень. Затем он пересекал озеро и двигался дальше на юг по реке Ловать, чтобы в конце концов по небольшим речкам, миновав краткий волок, выйти к истокам Днепра. Другой путь к Днепру пролегал из Балтийского моря через Рижский залив и Западную Двину (119). Если же торговец хотел попасть на Волгу, у него было на выбор два пути. Первый, более легкий и чаще использовавшийся, вел из Ладоги по реке Сясь, а потом, после волока, по Мологе, впадавшей в Волгу чуть севернее Ростова. Второй пролегал из Ладоги по Свири в Онегу, оттуда к Белому озеру, на западном берегу которого стоял торговый город Белоозеро, принадлежавший брату Рюрика со странным именем Синеус, и из Белого озера по Шексне к Волге. В этих болотистых местах встречалось множество речек и проток и у каждого, кто странствовал там не в первый раз, наверняка были свои излюбленные маршруты – в зависимости от размеров и осадки его корабля и имевшихся на судне приспособлений для маневрирования и волока. Наконец, желающий мог добраться из Старой Ладоги до Волги но южному пути – через Новгород, Ловать и Днепр. Археологические данные со всей убедительностью подтверждают, что финны и шведы плавали по рекам из Ладоги в Гнездово-Смоленск и из Онеги в Ростов и Муром.

В последнее десятилетие IX в. шведы и русы играли важную роль в жизни Руси. Они вели торговлю с Хазарским и Булгарским каганатами, с арабами к югу от Каспия и переплывали Каспийское море в районе Итиля, чтобы потом на верблюдах везти свой груз через пустыню в Багдад. Там они встречали торговцев, доставлявших товар из полумифического Китая, лежащего где-то у восточных пределов мира. Арабское серебро, персидское стекло, китайский шелк, узкогорлые бронзовые сосуды из восточного Прикаспия, разукрашенные индийские кошели, специи и вино находили дорогу в Новгород, на Готланд, в дома и захоронения шведской Уппсалы, пока на юг везли рабов, оружие, воск, мед и меха. Но на Днепре скандинавы занимались не только торговлей. У них был собственный город-государство – Новгород и перевалочный пункт в Старой Ладоге. Они прочно обосновались в Гнездово-Смоленске и Чернигове и, захватив власть в Киеве, могли диктовать свою волю окрестным славянским племенам. В конце IX в. Киев, в котором княжил Олег, стал подлинным оплотом русов в этих землях. Арабские и византийские источники следующего столетия сообщают нам массу живописных подробностей о русах, "которых иначе называют нордманнами" (Rusios quos alio nos nomine Nordmannos appellamus) (120).

Ибн-Русте (первая половина X в.) рассказывает, что русы живут на большом острове (или мысе) посреди озера. Остров этот заболочен и зарос густыми лесами, и климат там нездоровый. Занимаются они в основном тем, что ловят людей и продают их в рабство. "Они не сеют сами хлеб и живут тем, что могут получить с земель сахалибов (121)... У них нет своих угодий или полей, их единственный товар – соболиные и беличьи шкурки, и иные меха, а вырученные за них деньги они зашивают в пояса". Русы путешествуют и сражаются на кораблях, они чрезвычайно храбры и при этом коварны, красивы, чистоплотны и хорошо одеваются (Ибн-Русте сообщает, что русы носят широкие штаны, стянутые у колен; фигуры, одетые в такие одежды, действительно изображены на скандинавских резных камнях или в сохранившихся фрагментах северных гобеленов, однако, возможно, здесь сказалось влияние восточной моды – викинги всегда были skartsmaðr mikill, почти денди). Они чтят законы гостеприимства; постоянно враждуют между собой и часто прибегают к поединку, чтобы решить распрю, однако перед лицом общего врага забывают все раздоры и действуют заодно. У русов есть свои жрецы, которые приносят в жертву богам мужчин, женщин и скот. Традиционный способ убиения жертвы – повешение. Русы нигде не чувствуют себя в безопасности и даже выходя по нужде берут с собой оружие и верного человека. Когда умирает кто-либо из их предводителей, они строят гробницу – настоящий большой дом, и приносят туда одежды, золотые обручья, запас еды, сосуды с водой и вином и монеты. Наконец, они кладут рядом с ним его любимую жену (женщину, наложницу) и, замуровав дверь, хоронят живую вместе с умершим.

Судя по всему, Ибн-Русте имеет в виду русов из Новгорода (122); впрочем, описывая большой торговый город-крепость, существующий среди чуждого окружения, он мог иметь в виду и любой другой из перечисленных выше центров скандинавского влияния на Руси. То, что русы действительно хоронили своих умерших в бревенчатых погребальных камерах, подтверждается археологическими данными: такие камеры найдены в Гнездово (123), Чернигове и Киеве. Довольно много аналогичных погребений обнаружено в Бирке: в некоторых похоронены вместе мужчина и женщина, иногда – еще и конь. В приднепровских захоронениях не обнаружено ни одной женской скандинавской фибулы, из чего следует, что женщины были, вероятно, из местных – жены, а скорее наложницы умерших. Другой арабский путешественник – Ибн-Фадлан – также описывает жестокий ритуал русов, свидетелем которого он стал на Волге: согласно обычаю, девушка-рабыня последовала за своим господином в смерти, как она сопровождала его повсюду в жизни (124).

Дальнейшие сведения относительно русов нам сообщает не больше не меньше как византийский император Константин Багрянородный в своем трактате "Об управлении империей" (950 г.) (125). Он рассказывает, как караван судов шел с русского Севера по Днепру к острову Березань в Черном море и оттуда – в столицу империи. Корабли из Дальней Руси (то есть из земель, лежащих севернее Киева) отправились в путь из Новгорода, где правит князь Святослав, сын князя Игоря, атаковавшего Константинополь в 941 г., из Смоленска и Чернигова, из Телиуца (Любеч) и Вусегарда (Вышгород) и сошлись в Киеве. Киевским русам приходится изрядно трудиться (их жизнь, пишет Константин, была тяжела), ибо зимой они объезжают окрестные славянские племена – вервианов, другувитов, кривичей, севериев и прочих – и собирают с них дань. Некоторые платят монетой, другие – мехами и иными товарами, и все – рабами. В апреле, когда тает снег, они возвращаются в Киев. Город стоит на обрывистом западном берегу Днепра, поэтому весенние паводки ему вредят. Во время паводка Днепр, обычная ширина которого в этом месте составляет меньше километра, разливается в восемь, а то и в десять раз, а уровень воды в нем повышается порой метров на пять. С апреля до июня русы по Днепру не плавают; за эти месяцы они успевают переставить важные приспособления и детали со своих старых кораблей-однодревок на новые, которые строят для них славяне, и привести все в порядок. В июне река становится судоходной: уровень воды в ней еще чуть выше обычного, но это только к лучшему. Когда настал июнь, караван проплыл вниз по Днепру, до крепости-пактиота Витичев (в те годы, когда писал Константин, русы контролировали весь Днепр) и, помедлив еще пару дней, отправился дальше навстречу опасностям. Эти опасности были двоякого рода: естественные преграды, худшая из которых пороги и быстрины (самыми грозными считались пороги в районе современного Днепропетровска) и засады печенегов, подстерегавших путников на самом трудном отрезке пути. Пройти этот участок, где могучая река с шумом несется вперед между гранитных стен, можно только по высокой июньской воде, и Константин описывает все перипетии 64-километрового перехода через днепровские пороги очень красочно. Русы раздевались и лезли в воду: кто-то осторожно нащупывал путь, остальные волокли корабль, крепко держа его за нос, борта и корму. В какой-то момент им пришлось переносить весь груз и переводить рабов на десять километров вниз по течению. При этом надо было еще выставлять часовых – иначе путешественников могла постичь та же печальная участь, какая постигла в 972 г. князя Святослава: печенеги убили его на быстринах и сделали кубок из его черепа. Император записал названия семи известных ему порогов в славянской и скандинавской формах (126). Скандинавские названия таковы: Эссупи (supa) Пьяница, или Проглот, или (ei sofi) "He спи!"; Улворси (hólmfors), Островок порога; Геландри (gjallandi), Шум порога; Айфор (eifors), Вечно яростный, Вечно шумящий, или Непроходимый, или (edfors), Узкая быстрина, или Волок; Варуфорос (bárufors), Сильная волна, или, возможно (varufors), Высокая скала; Леанди (hlæjandi, leandi), Смеющийся или Кипение воды; Струкун (struk, strok), Малый порог. Это языковое свидетельство столь же убедительно, сколь и неожиданно. Имя одного из порогов, Айфора, присутствует в рунической надписи на пилгардском камне (Готланд): "Хегбьёрн и его братья Родвисль, Остен и Эмунд разукрасили и воздвигли этот камень. Еще они воздвигли камни по Хравну к югу от Рувстейна. Они ходили далеко к Айфору. Вифиль так повелел". Хравна, очевидно, поглотила ненасытная бурливая река.

Пройдя пороги, продолжает свой рассказ император, караван пришел на остров Святого Георгия, где растет гигантский дуб, и русы принесли там жертвы. Через какое-то время путешественники прибыли на остров Березань в Черном море – его название, наверное, напоминало русам о Бирке и Бьёркё, Березовом острове на озере Меларен в далеком Упплёнде. А здесь, на южном острове, некий Грани воздвиг камень по своему сотоварищу, неведомому Карлу, – самый восточный из рунических камней.

На Березани караван оставался недолго: заключая договор 945 г., император ясно дал понять, что он не позволит русам обосноваться на острове – они должны были каждую осень возвращаться домой. Да и сами корабельщики не медлили, ибо большинство из них направлялись в Константинополь, в Царьград, самый прекрасный, величественный и богатый город на свете, которому на севере дали простое и самое почетное из имен – Миклагард, Великий город. Примерно представляя по археологическим данным, как выглядели шведские или русские поселения – Старая Уппсала, Бирка или Киев, нетрудно вообразить себе, с каким восторгом, изумлением и завистью северные варвары смотрели впервые на Царицу городов, встававшую перед ними из вод Босфора, Мраморного моря и бухты Золотой Рог. Торговым людям такие рынки разве что снились; и, конечно, норманнов потрясали нравы и обычаи цивилизованных византийцев, не говоря об их культуре и искусстве. Неизменное и неоспоримое могущество Греции наглядно воплощалось в соборах и башнях, верфях и тридцатикилометровых укреплениях, скульптурах, дворцах и пакгаузах Константинополя, города с полумиллионным населением, подобного которому нельзя было найти не только в Скандинавии, но и во всей Европе. Торговцы-русы считались в Византии приятными и даже желанными гостями. Императора вполне устраивала ситуация, когда киевское княжество имело сил достаточно, чтобы держать в узде местные племена, но при том слишком мало, чтобы бросить вызов империи.

Но и при таких условиях отношения русов с Византией не всегда были безоблачными. В начале 860-х гг. флот под командой якобы Аскольда и Дира, разграбив побережья Черного моря и Пропонтиды, подошел к Константинополю. Императора в этот момент не было в городе, и победу над русами византийцам принесло не военное превосходство, а молитвы к Богородице и ужасный шторм, разметавший русские корабли. В 907 г. в поход на Константинополь отправился Олег, князь новгородский и киевский. Сообщения о том, что его войско насчитывало 80 000 человек, что плыли они на 2000 кораблях и, когда византийцы перегородили Босфор, он поставил корабли на колеса и под парусами подъехал к Константинополю, едва ли требуют каких-то комментариев. Однако за всеми этими фантазиями стоит некий реальный конфликт, который закончился в 911-912 гг. заключением договора между Византией и Русью. Вступление к нему, согласно "Повести временных лет", гласит: "Мы от рода русского – Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид (127) – посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его, – светлых и великих князей, и его великих бояр, к вам, Льву, Александру и Константину, великим в Боге самодержцам, царям греческим, для укрепления и для удостоверения многолетней дружбы, бывшей между христианами и русскими..." Дальше перечисляются пункты договора на случай грабежа и убийства, воровства или кораблекрушения, о выплате выкупа, получении наследства и т. п. Более раннее соглашение 907 г., по которому византийцы обязаны были устраивать русам баню, "когда те захотят", снабжать их едой и снаряжать при необходимости их корабли, вызывает в памяти сделки, заключавшиеся далеко на западе, в землях франкской империи. Начиная с 911 г. на целых тридцать лет установился мир, однако в 941 г. князь Игорь, неизвестно по какой причине, повел через Черное море свою флотилию, в которой, как сообщается в "Повести временных лет", было 10 000 кораблей, хотя более скромный в своих оценках Лиутпранд Кремонский называет цифру в 1000 судов. Так или иначе, Игорю это не помогло, некая жестокая реальность кроется за рассказом о том, как флот Игоря был сожжен "греческим огнем". Поражение не обескуражило князя: три года спустя он вновь подошел к городу со множеством кораблей и большим войском наемников, чтобы отомстить за свою неудачу. Однако на сей раз "греческий огонь" не понадобился – его успешно заменила греческая дипломатия. Игоря подкупили дарами и обещаниями; его союзники печенеги ко всеобщему удовольствию отправились разорять Болгарию, а сам князь со своими русами вернулся в Киев. В преамбуле к соглашению 945 г. перечислено не менее полусотни представителей русов: характерно, что многие из них носят славянские имена. В части пунктов повторялись условия прежнего договора, но добавились и новые: русам позволялось теперь жить летом в окрестностях Константинополя, при этом они должны были входить в город безоружными и не более чем по 50 человек. Они не имели права покупать шелк дороже, чем по 50 золотников, а покидая город, им следовало наложить на отрезы шелка особые печати – безусловно, император пытался бороться таким образом с местным "черным рынком". Русы могли торговать "сколько им нужно", приезжая, получали месячину, а возвращаясь домой (обязательно, каждую осень) – запас еды и все, что требовалось в дорогу. Наконец, они должны были сражаться с булгарами и поддерживать хазар, в соответствии с внешнеполитическими нуждами Византии. Когда византийские послы возвращались домой, Игорь одарил их мехами, рабами и воском.

У нас имеются и другие сведения о военных походах русов, ибо они, по своему обыкновению, при первом удобном случае меняли мирную профессию торговца на столь же прибыльное ремесло грабителя. Аль-Масуди рассказывает о нападении викингов на Баку в 912 г. В 943 г. русы поднялись на своих кораблях по реке Куре, южнее Баку, подошли к городу Берд на притоке Куры – Тертере и убили почти всех жителей. Однако вскоре арабы и дизентерия обратили победителей в бегство. Преследователи раскапывали могилы и воровали у мертвых русов прекрасное оружие, погребенное вместе с ними; в тех же могилах по русскому (и, вероятно, славянскому) обычаю были похоронены рабыни или жены умерших. Все это происходило во времена Игоря. Сын Игоря, Святослав (его рождение от семидесятипятилетнего отца и шестидесятилетней матери – прославленной Ольги – залог грядущих чудес, или, правильнее сказать, выдумок) постоянно воевал с хазарами, вятичами и булгарами, а незадолго до того, как печенеги превратили его череп в чашу в 972 г., в очередной раз бросил вызов Константинополю. Но не только славянское имя указывало на его разрыв с викингским наследием. Он "не возил с собою ни возов, ни котлов" и спал без шатра, подкладывая под голову седло. Лев Диакон так описывает его наружность, когда он в 971 г. подписывал соглашение с императором Иоанном на Дунае:

"Показался Сфендослав, приплывший по реке на скифской ладье; он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос – признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым н диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга, она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой" (128).

Год спустя Святослав умер, и его три сына передрались между собой, ибо каждый желал расширить свою треть киевских владений за счет других. Ярополк убил Олега, но вскоре сам погиб, и третий сын Святослава, Владимир, с помощью войска, набранного якобы в Швеции, подчинил себе все земли русов. Впрочем, этим его достижения не ограничились. Он успешно ходил войной на славянские племена, распространил свое влияние на север – на эстов и их соседей, разбил единожды полян и дважды булгар и покарал дерзких печенегов. В 988 г. он был крещен в православие и принялся с великим рвением строить церкви и обращать в правую веру своих разношерстных подданных, загоняя их в Днепр. Как и другие скандинавские правители (а Владимир, похоже, ощущал свою связь с севером сильнее, чем его отец и дед), он прекрасно сознавал, какие политические и экономические выгоды сулит ему и его стране принадлежность к монотеистической религии. Не слишком достоверная история повествует о том, что Владимир знакомился с исламом, иудаизмом и католической римской церковью, прежде чем остановить свой выбор на Византии. Его помощь императору Василию II Болгаробойце в борьбе с узурпатором Бардой Фокой вполне укладывалась в русло сложной и дальновидной политики единения Новгорода и Киева с христианским миром. В качестве награды император отдал Владимиру в жены свою сестру – весьма сомнительное удовольствие для девы, если учесть, что князь содержал 800 наложниц и рабынь в разных русских городах. Другое решение князя также имело далеко идущие последствия – он повелел вести богослужение на славянском, а не на греческом или северном языке. Что касается северного языка, на Руси он к тому времени уже давно вышел из употребления. Между тем византийское влияние, проникавшее в русские земли вместе с религией и ученостью, культурой и произведениями искусства и укреплявшееся благодаря военным союзам и торговым связям, становилось все более ощутимым.

Ярослав, пришедший к власти после смерти Владимира, сыграл в истории Руси еще более заметную роль. Из всех киевских князей эпохи викингов он, наверное, лучше всего известен скандинавистам. Как и Владимир, он был человеком деятельным, разумным и прозорливым и ясно представлял себе, что нужно делать, чтобы еще больше поднять авторитет киевско-новгородского княжества в глазах соседей. Он также ощущал свою связь с севером: Ярослав женился на дочери Олава Скётконунга, принимал у себя и поддерживал низложенного норвежского конунга Олава сына Харальда (Олава Святого), а после поражения Олава у Стикластадира дал приют его сводному брату Харальду – будущему конунгу Харальду Суровому. Харальд участвовал в военных походах Ярослава и признавал его своим повелителем. Позднее он взял в жены дочь князя – Елизавету. Две другие дочери Ярослава стали супругами венгерского короля Андрея I и французского короля Генриха I, а четыре его сына породнились со знатнейшими родами Византии и Германии.

Сердцу Ярослава были равно любезны военные подвиги и мирные ремесла. Сокрушив в 1030-х гг. своих давних врагов – печенегов, князь повелел во славу этой победы и в благодарение Богу, пославшему ее, построить храм Святой Софии, первый русский собор – настолько прекрасный, что его долгое время ошибочно считали копией Софии Константинопольской. Ярослав сумел привести в повиновение чудь и присоединил к киевским владениям весьма обширные территории на севере и западе. Киев теперь безраздельно господствовал на торговом пути по Днепру; городская казна с трудом могла вместить стекавшиеся в нее сокровища, и город, ставший теперь столицей, процветал. Его центр был обнесен земляным валом, со множеством ворот и бастионов; строились церкви, монастыри и школы. Имея перед глазами пример Константинополя, Ярослав сознавал, что главный город большой державы должен быть не только хорошо защищен, но и красив, поэтому он приглашал художников и архитекторов, творивших городское убранство. Как уэссекский король Альфред за полтора века до него, он призвал ученых людей, чтобы они перевели на славянский язык священные книги и иные важные сочинения, и также, как Альфред, он привел в систему и записал законы.

Ярослав достиг многого. В исторической литературе неоднократно указывалось на то, что при нем Киевская Русь вышла на арену европейской политики. Но если судить непредвзято, в это время ее уже нельзя считать норманнским государством. За две сотни лет смешанные браки, смена языка и религии, признание славянских обычаев привели к постепенной ассимиляции "русов" с местным населением, а с усилением византийского влияния этот процесс пошел еще быстрее. В правление Ярослава (1019-1054 гг.) мир с Византией был нарушен один раз: в 1043 г. князь опрометчиво пожелал продемонстрировать империи свою силу и послал сына с флотом к Константинополю. Как ни печально, флот он на этом потерял, но одновременно утратил всякие иллюзии относительно могущества Киева в сравнении с империей – и это было к лучшему. Ибо от связей с Византией зависело теперь не только благоденствие, но и само существование Киевского княжества. Киев стал проводником византийского влияния и тем самым определил многое в дальнейшей судьбе Руси.

Однако вклад норманнов в русскую историю не ограничивается только созданием киевского княжества. Им можно поставить в заслугу, правда, не "основание русского государства" (что шведам часто и незаслуженно приписывают), но основание торговых городов, которые продолжали жить и процветать благодаря их усилиям. Самые крупные и влиятельные из этих городов – Новгород, Белоозеро, Изборск, Полоцк, Ростов, Смоленск, Чернигов – сыграли решающую роль в становлении славянской государственности на территории от Ладожского озера до Черного моря. Формирование русского государства происходило постепенно, весьма сложными путями, и русы были заметной и важной, но не единственной задействованной при этом силой. Вопрос о том, с какого момента историю Киевского княжества уже нельзя рассматривать в рамках истории викингов, остается открытым. По строгим оценкам граница проходит по IX в.; еще более суровые критики утверждают, что никакой тесной связи между Русью и Скандинавией не было изначально. Беспристрастный наблюдатель с легкостью заметит, что большинство скандинавских историков ревностно отстаивают "норманистскую" теорию, в то время как российские историки не менее ревностно пытаются ее опровергнуть. В законах, обычаях, социальных установлениях и формах денежного обращения Киевского княжества, говорят они, так же как в языке, искусстве, верованиях и преданиях скандинавские истоки едва ли прослеживаются достаточно отчетливо; а все сообщения арабских и византийских источников можно соотнести со "скандинавскими" норманнами, и только с ними. К основанию русского государства восточнославянские народы и Византия имеют куда больше отношения, чем норманны, хотя при этом не следует полностью сбрасывать со счетов арабское и тюркское влияние.

Так или иначе, некий разрыв произошел во времена Владимира. Обращение в православную веру, притом что шведы оставались язычниками, и принятие в качестве "официального" славянского языка совпали по времени с резким уменьшением импорта арабского серебра в Скандинавию (129). Некоторый спад наметился уже во времена Святослава; его связывают с приостановкой волжской торговли, последовавшей за нападением Святослава на Булгарский каганат, но вызванной также нехваткой серебра в арабских странах. Нас, однако, в данном случае больше интересует сам факт, а не причины. Скандинавы привыкли к серебру, им требовалось серебро, и когда оно перестало поступать через Русь с востока и из Польши, норманны обратили свои взоры к Германии и Англии. Серебро гарцких копей попадало на север вместе с другой военной добычей, а со временем, все больше за счет торговли, серебряные английские монеты входили в данегельд. Бирка переживала упадок начиная с 970 г., ибо ее благополучие зиждилось на торговле с Русью. Теперь интересы Швеции и Киевского княжества далеко не во всем совпадали, а в каких-то областях оказались прямо противоположными (130). Русы преследовали свои цели с оглядкой на Византию, и пропасть, разделившая Швецию и "Большую Швецию", становилась все шире. Во времена Ярослава это отстранение было не столь заметно благодаря откровенным норманнским симпатиям князя, но и он не сумел повернуть время вспять. После смерти Ярослава в 1054 г. история Востока уже не содержит в себе ничего, имеющего отношение к нашей теме.

Или почти ничего. Скандинавские "верингские" дружины просуществовали еще по крайней мере двадцать лет. Нет ничего удивительного в том, что предприимчивые и отважные норманны поступали на службу к византийским императорам: та же неистребимая жажда славы и богатства приводила их сородичей в дружину Хигелака в начале VI в., Харальда Прекрасноволосого – в конце IX в. и Кнута Могучего – в начале XI в. Война была выгодным и уважаемым ремеслом. А где еще военная служба могла быть столь почетной и вознаграждаться так щедро, как в великолепном, богатейшем городе на Босфоре? Известно, что отряды, а иногда и целые небольшие армии русов нередко выходили на битву с врагами империи. Источники сообщают довольно много об их военных походах в X в.: они высаживались на Крите и южном побережье Италии, сражались в Месопотамии и Далмации, умирали в песках Прикаспия. Их корабли бороздили воды разных морей. Около 1000 г. веринги получили статус личной гвардии императора. "Варвары с секирами" несли службу при императорском дворе до начала XIII в., но после 1066 г. состав этих дружин качественно изменился. Во времена славных, порой чудовищных и по большей части ничем не подтвержденных подвигов Харальда Сурового в 1034-1042 гг. веринги были в основном выходцами из Скандинавии, но после нормандского завоевания Англии множество англосаксов и "английских" данов, бежавших из родной земли, стали наемниками в Константинополе. Там они встретили немало так и не нашедших своего счастья французов и нормандцев. Вскоре верингская гвардия стала по преимуществу английской, а не норманнской – забавный пример взаимосвязи викингской экспансии на западе и на востоке.

Еще один аспект русско-шведских связей заслуживает того, чтобы рассмотреть его здесь, – многочисленные рунические надписи, рассказывающие о путешествиях и гибели сынов шведской земли на востоке. "Рёгнвадьд вырезал эти руны по Фастви, своей матери, дочери Онема. Она умерла в Эде, упокой Господи ее душу. Рёгнвальд вырезал эти руны: он был в греческой земле предводителем войска". "Тола воздвиг этот камень по своему сыну Харальду, брату Ингвара. Они отправились далеко за золотом и на востоке стали пищей орлов. Они умерли на юге, в Сёркланде" (Грипсхольм, Сёдерманланд). Странствие Ингвара Путешественника на восток стало достоянием легенды, но и истории тоже – двадцать пять мемориальных камней восточной Швеции воздвигнуты в середине XI в. в память о тех, кто ушел в Сёркланд с войсксгл Ингвара и не вернулся. Впрочем, не все путешествовали так далеко. О некоем Сигвиде говорится: "Он погиб в Хольмгарде, кормчий, со своими людьми" (Эстаберг, Сёдерманланд). О Спьяльбоди: "Он упокоился в Хольмгарде, в церкви Святого Олава" (Сьюста, Упплёнд). Среди погибших были не только воины: камень в Мервалле воздвигла любящая жена по своему мужу, торговавшему в Прибалтике. "Сигрид воздвигла этот камень по своему мужу Свейну. Он часто плавал в Семгали на своем красивом корабле вокруг Доменсеса". Порой на камнях были вырезаны скальдические стихи, как, скажем, на камне, воздвигнутом по Торстейну в Тюрине (Сёдерманланд). Содержание их таково: "Кетиль и Бьерн воздвигли этот камень по Торстейну, своему отцу, и Энунд по своему брату, и дружинники по своему вождю, и Кетилауг по своему мужу. Эти братья были лучшими из людей и доблестнейшими из воинов. Они обходились с дружинниками как подобает. Он пал в битве на востоке, на Руси, во главе войска, лучший из людей этой земли". Иногда надписи были очень краткими, как на камне в Тимансе (Готланд): "ormiga: ulfuair: krikiaR: iaursaliR: islat: serklat" – "Ормика, Улфир, Греция, Иерусалим, Исландия, Сёркланд".

Но, наверное, самая впечатляющая из рунических надписей, относящихся к странствиям шведов на восток, находится в городе, который викинги никогда не тревожили. В Венеции, у входа в Арсенал стоят четыре стража-льва. Две из этих скульптур привезены были в конце XVII в. из Пирейской гавани в окрестностях Афин. Самая большая статуя, в 3,5 метра высотой, высечена из белого мрамора. Могучий зверь, сотворенный греческим художником, сидит суровый и настороженный, а на его спине видны полустертые руны, высеченные шведскими воинами во второй половине XI в. Шведы вырезали надпись недостаточно глубоко: прочесть ее нельзя. А жаль, ибо, как писал Брёндстед, "любопытно было бы знать, что шведский викинг желал сообщить греческому льву". Можно было бы превратить этого льва в своего рода символ вечного греческого начала и преходящего могущества викингов в контексте Византии, но когда стоишь и смотришь на прекрасную статую, не хочется думать о подобных вещах.

ОГЛАВЛЕНИЕ