Х.ЛОВМЯНЬСКИЙ. РУСЬ И НОРМАННЫ

Глава II. Состояние исследований роли норманнов в генезисе Древнерусского государства*

Проблема норманнов на Руси более сложна для исследования, чем в Польше. Объективную трудность составляет состояние источников, которые хотя и многочисленны, и разнообразны, но не являются ни полностью достоверными, ни точными, ни согласующимися друг с другом. Они свидетельствуют о присутствии норманнов в Восточной Европе, но не говорят о формах и масштабах их деятельности на этой территории. К этому добавляются субъективные трудности: предубеждение исследователей, которое так ярко проявилось в постановке и решении норманнского вопроса на польской почве. В дискуссии по норманнской проблеме на Руси можно заметить определенную эволюцию, выражающуюся в перемене ролей: в XIX в. субъективные моменты были особенно сильны среди противников норманнской теории, которые доходили до отрицания присутствия скандинавов в Восточной Европе вопреки очевидным свидетельствам источников; однако с прогрессом источниковедения, а также расширением круга данных, особенно археологических, антинорманисты, защищавшие свою концепцию в модернизированной форме (признавая присутствие норманнов на Руси), находили все более веские доводы; в то же время для норманистов характерно было все более упорное нежелание пересмотреть положения, определенные историографической традицией и продиктованные в значительной степени a priori усвоенным взглядом о неспособности и неготовности славян к созданию собственного государства.

Мы не собираемся заниматься подробным анализом специальной литературы, которая насчитывает сотни названий. От этого нас освобождают уже существующие многочисленные обзоры норманнской проблемы, среди них [57] самый обширный – В. А. Мошина (1), а также тот факт, что не все эти работы имеют историографическую ценность. Ограничимся характеристикой лишь важнейших этапов и спорных моментов, а также существенных достижений в историографии.

Норманнская концепция имеет на Руси давнишнюю, почти 850-летнюю историю, поскольку ее первым сознательным творцом был автор "Повести временных лет", которым большинство исследователей признает монаха Киево-Печерского монастыря Нестора*. Его мнение о скандинавском происхождении Руси повторялось в позднейших летописях; оно было известно как при царском дворе в России, так и за границей, в особенности в [58] Швеции (2). Первые научные основы норманнской проблемы пытался заложить член Петербургской Академии наук Г. С. Байер, языковед, продемонстрировавший одновременно некоторое знание исторических источников и склонность к их достаточно критической – при тогдашнем состоянии источниковедения – оценке, несмотря на использование неудачных этимологий. Его работы, приводимые иногда в библиографиях, фактически забыты. В своей самой первой статье он указывал на скандинавское происхождение варягов и таких имен, как Рюрик и другие, приведенных в летописи (3); однако он не был норманистом. В другой статье он объяснял истоки Руси и признавал, что название русы применялось и к шведам, но утверждал в то же время: non a Scandinavis datum est Rossis nomen ("россы восприняли свое название не от скандинавов") (4). Он полагал, что на русском Севере среди основного финского населения развивалась готская*, а затем славянская колонизация, которая от своей распыленности ("рассеивание" – dispersio) получила название росской или русской (5). Он писал, что славяне приняли к себе династию готского происхождения. В своих статьях (6) Байер собрал основной круг письменных источников – русских, греческих, латинских, посвященных истокам истории Руси; обращался он и к скандинавским источникам, но не использовал арабские, тогда еще не опубликованные, хотя сам был крупным востоковедом. Его работа подготовила почву для дальнейших исследований, в чем, а отнюдь не в выводах по существу, состоит основная научная заслуга Г. С. Байера. [59]

Материалы источников, собранные и опубликованные Байером, были использованы для подтверждения норманнской теории Г. Ф. Миллером, который своим не только нетактичным, но и не соответствующим исторической действительности (7) утверждением о завоевании России в результате победного похода шведов вызвал негодование среди слушателей и молниеносную отповедь М. В. Ломоносова (1749 г.). С этого момента разгорелась полемика по норманнской проблеме. Новым аргументом, в ту пору авторитетным для норманистов, было установление связи между названием Руси через финское определение Швеции – Ruotsi и названием шведского побережья в Упланде: Roslagen, приведенное Ю. Тунманом в работе "Untersuchungen über die älteste Geschichte der östlichen europäischen Völker" (Leipzig, 1774). Идеализация исторической роли германских народов в эпоху Просвещения, с одной стороны (8), и взгляд на славян как на народ, лишенный политических способностей, – с другой, а также присущее феодальному обществу убеждение, что государства образуются при завоеваниях, составляли теоретические посылки норманнской теории генезиса Древнерусского государства. А. Л. Шлёцер в своих комментариях к летописи Нестора, опубликованных в 1802-1809 гг. (9), сопоставил и подверг критическому анализу результаты достаточно обширной уже в XVIII в. литературы предмета, формулируя норманнскую теорию в крайней форме. Стараясь выяснить, как могли осуществить завоевание обширных славянских и финских земель немногочисленные заморские захватчики, этот ученый предполагал, что местные племена, которые вошли в состав, как он считал, основанного Рюриком Новгородского государства, были полудики и слишком малочисленны (10); [60] его смущало лишь то, каким образом немногочисленные славяне смогли ассимилировать соседние народы, включая и норманнских завоевателей (11).

В XIX в. в роли ярых сторонников норманнской теории и постоянных ее защитников выступили два историка, значительно отличающиеся методами своих исследований. Одним из них был М. П. Погодин (12) (ум. 1875 г.), который собрал результаты своих многолетних разысканий в трехтомной работе, посвятив первый том критике источников, в первую очередь Нестора (13). Этой летописи, в противовес скептицизму М. Каченовского и его школы, он полностью доверял, поскольку, по его мнению, она опиралась на записи, которые велись в Киеве со времени принятия христианства Аскольдом и Диром. Отвергал он только легенды, заимствованные из скандинавских саг и устных преданий (14). Сравнивая данные Нестора с местными и иностранными одновременными известиями в других источниках, он пришел к выводу об их схожести (15). Он считал также летопись главным и вполне достаточным источником для доказательства (которое признавал – не без справедливости – "математически ясным" (16)) скандинавского происхождения не только варягов, но и слова Русь (17). Известным достоинством работ Погодина было стремление к систематическому и исчерпывающему рассмотрению материала, однако его критика была поверхностной и основывалась на буквальном следовании за источником.

Второй из главных представителей норманистской школы, Арист (или Эрнест) Куник (ум. в 1899 г.), пользовался совершенно иной исследовательской методикой, чем Погодин. Уклоняясь от обобщения и даже систематизации своих выводов по норманнскому вопросу (кроме первой работы: "Die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slaven", t. 1-2. СПб., 1844-1845, [61] которая, как он сам признавал, быстро потеряла актуальность, особенно ее второй том), он довольствовался подробными комментариями, посвященными отдельным вопросам. Комментарии Куника были включены в две крупные работы: одну, написанную востоковедом Б. Дорном и посвященную русским походам в Прикаспийские территории (18); другую, содержащую публикацию и комментарии к сообщению Ибрагима ибн Якуба о славянах в пересказе ал-Бекри, подготовленные самим А. Куником при участии востоковеда В. Розена (19). Его преувеличенная склонность к мелким деталям и отступлениям вызвала суровую критику (20). Однако надо признать, что, хотя Куник свято верил в истинность норманнской теории, он не остался глухим к аргументам противников; он отказался от менее обоснованных выводов, отступая в дальнейшем на оборонительные позиции, и тем самым способствовал продолжению дискуссии. Вообще же, благодаря тщательному анализу источников, он сделал для ослабления защищаемой им теории больше любого некритичного антинорманиста прошлого века. Особенно заслуживает внимания его меткое и противоречащее Погодину мнение (хотя сам он называл шутливо антинорманистов "антинесторцами"), что норманнскую теорию нельзя доказать на основе текстов Нестора, которые еще ждут тщательного анализа. Он полагал, что при существующем состоянии исследований (написано около 1875 г.) в спорах о норманнской проблеме было бы разумнее полностью отказаться от киевской летописи и изучать начальную историю государства на Руси исключительно на основе иностранных источников (21). Очевидно, что это заключение было ошибочным, поскольку "Повесть временных лет" при критическом ее анализе должна быть основным источником начальной истории Руси. Куник опередил на пару поколений тех норманистов, которые и сегодня охотно отвергают летописные свидетельства. Опередил он их также, отказываясь от этимологии русь < ruotsi < Рослаген, [62] хотя он отстаивал ее ещё в своей работе "Die Berufung der schwedischen Rodsen" (22). Высказывался он, хотя и нерешительно, и против концепции завоевания Руси норманнами (23).

Первая половина XIX в. была периодом решительного перевеса норманнской теории в русской историографии, что было вполне естественно при тогдашнем состоянии критики источников и представлений об историческом процессе как результате деятельности в первую очередь правителей. К ней присоединился и ведущий историк дворянской России Н. М. Карамзин. Однако постепенно появилось и противоположное, антинорманистское направление, вызванное, несомненно, отчасти ненаучными побуждениями – наивно понятым патриотизмом, но отчасти и внутренними противоречиями в недостаточно аргументированной концепции норманизма. Серьезные оговорки против нее выдвинул Г. Эверс, который хотя и признавал скандинавское происхождение варягов (24), но указывал одновременно на отсутствие в северных источниках данных, подтверждающих скандинавское происхождение названия Русь (25). Одновременно он напомнил – Байер и Шлёцер уже до него отметили это – о существовании этого наименования на юге и вообще на территории восточных славян еще до прихода Рюрика в Новгород. Однако слабость аргументации Эверса состояла в том, что он не мог противопоставить норманистской собственную убедительную концепцию, поскольку выступил с фантастическим домыслом о хазарских истоках руси (26). Основным антинорманистом XIX в. справедливо считается С. Гедеонов; он (27) подверг критике весь круг источников, которыми оперировали норманисты, и выдвинул положение, что Нестор использовал не письменные свидетельства, а "народные предания" или же излагал собственные домыслы (28). Сходство между названиями ruotsi, Рослаген, русь – [63] согласно с результатами давней работы Г. Розенкампфа (29) – он считал случайными (30). Формулируя собственные выводы, Гедеонов старался показать, что варягами называли норманнско-вендских пиратов (31), а русь определял как южную часть восточного славянства; ведь рядом с киевской должна была существовать русь черноморская (32). Слабой стороной этого вообще-то критического исследования было игнорирование научных методов языкознания и использование им вольных, дилетантских этимологий. Тогда же языковед В. Ламанский, придя на помощь антинорманистам, утверждал, что скорее не название русь произошло от ruotsi, а финское слово ruotsi – от названия Русь (33); однако вывод его, будто славянская русь первоначально жила в Скандинавии и оттуда переселилась на территорию восточных славян (34), относится к области фантазии. Вообще, во второй половине XIX в. появился ряд антинорманистских работ. Например, Д. Щеглов на основе, главным образом арабских источников, полагал, что название русь первоначально определяло финское племя меря, жившее между Волгой и Окой (35), в то время как Д. Иловайский видел в руси черноморских славян, к которым относил также скифов, гуннов и др. (36) Концепции такого типа свидетельствовали, что если норманисты не умели убедительно доказать норманнское происхождение слова русь, то их противники не располагали соответственно обработанными материалами для создания концепции местного начала Древнерусского государства. При тогдашнем состоянии знаний норманнская теория соответствовала представлениям большинства критически и непредвзято мыслящих исследователей, которые закрывали глаза на [64] ее недостатки, не будучи в состоянии заменить ее другой, более убедительной теорией.

Наиболее законченную форму норманнской теории придал датский языковед В. Томсен (37). Его работа хотя и не внесла в дискуссию ни новых аргументов, ни источников, но, написанная ясно, имела научный аппарат и, особенно благодаря убедительному разбору источников, оказала большое влияние на дальнейшее развитие историографии и представляет до сих пор классическое норманистское направление (38), хотя автор несравним с А. Куником ни по уровню критики источников, ни по знанию фактов и выводы его в некоторых отношениях более консервативны. В. Томсен поддержал положение Тунмана о происхождении названия ruotsi > pycь от Рослаген; согласно с первым предположением Куника, Томсен связывал их с наименованием жителей шведской области Рослаген, которые должны были, по его мнению, называться Rods-karlar или Rods-maen (39).

Но и сам Куник, отказавшийся от этой этимологии, заменил ее не менее ошибочной – готской, производя название русь от готского hrodh – "слава" (отсюда определение черноморских готов как хредготов). Это слово, по его мнению, входило в состав имени Рюрик (Hródhrekr) и первоначально обозначало династию, а потом было перенесено на страну, где эта династия правила (40). Еще дальше продвинулся В. Васильевский, признавая готами существовавший в IX в. в Причерноморье народ Rhos (41), в чем его поддержал А. Будилович (42). Эта теория переоценивала [65] роль готов в северном Причерноморье после ухода их основной массы на запад, не находила она определенного подтверждения и в источниках*.

Научные достижения в XIX и начале XX в. состояли не только в переработке, отчасти бесплодной, норманнской концепции или же в противопоставлении ей еще незрелых опытов антинорманистов, а в расширении источниковой основы проблемы и проведении основательного анализа главного источника – "Повести временных лет". Хотя среди исследователей норманнского вопроса в XVIII в. был востоковед Байер, а знаниями в области арабистики обладал также Шлёцер (43), однако только X. М. Френ более широко ввел в русскую историографию восточные источники, касающиеся как самой руси (особенно благодаря публикации текста с переводом Ибн Фадлана и др. (44)), так и ее ближайших соседей, хазар и волжских булгар (45). Издатель искал в этих источниках подтверждения норманнской концепции. Позднейший же исследователь, А. Котляревский, рассматривая арабские известия о руси, пришел к выводу, что они имеют в виду славянскую Русь (46). Использование этих известий было облегчено изданием их свода (в русском переводе), подготовленным А. Гаркави, кстати, не слишком критически. Д. Хвольсон опубликовал, также по-русски, сведения Ибн Русте (47). Эти источники были широко учтены норманистами, о чем свидетельствует хотя бы сотрудничество Куника с Дорном и Розеном (48), но в не меньшей степени они [66] были использованы и для обоснования противоположной концепции (Гедеонов и уже упомянутый Котляревский). Антинорманистами объявили себя также упомянутые издатели восточных источников Д. А. Хвольсон и А. Гаркави (49). Однако арабские авторы, сохранившие известия преимущественно не слишком точные, дошедшие к тому же в пересказах и позднейших переделках, черпали информацию часто из вторых рук, как правило, не были знакомы непосредственно с экзотической для них Восточной Европой и потому предоставляли исследователям широкие возможности для обоснования различных теорий и не могли содействовать выяснению происхождения руси без скрупулезного анализа других, особенно местных источников*.

Гораздо больший результат был достигнут в области археологических разысканий, особенно со второй половины прошлого века, о чем свидетельствовали основание в 1859 г. Археологической комиссии, в 1864 Московского археологического общества, в дальнейшем организация археологических съездов 1869-1911 гг., и, наконец, возросшее число научных публикаций (50). К концу XIX в. материалы раскопок уже сделали возможным исторический синтез, создав основу для сопоставления со сведениями летописей о расселении восточнославянских племен в период формирования Древнерусского государства (51). Археологи не забыли упомянуть проблему инфильтрации норманнского элемента, причем норманнская теория встретила определенные возражения (52). Тем не менее [67] норманисты старались использовать результаты археологических исследований в свою пользу. Т. Арне попытался свести воедино все археологические находки на территории России и на этой основе пришел к выводу о существовании нескольких скандинавских колоний в разных частях Восточной Европы (53)*. Его работа представляет как бы продолжение труда Томсена на материалах археологии и существенно дополняет его. И позднее археологи пытались найти следы норманнов в некоторых районах Руси, прибегая к вольной – скорее в пользу иноземного элемента – интерпретации находок, недостаточно считаясь с возможностями местного населения приобретать скандинавские предметы путем торговли. Этот метод, который распространен также и для чешских и польских материалов, был пересмотрен лишь в послевоенный период в советской историографии (54)**. Однако значение археологических данных для обсуждаемой проблемы состоит не столько в определении их этнической принадлежности, сколько и прежде всего в отображении развития производительных сил и материальной культуры, а в определенной мере и социальной структуры. Именно эти возможности археологии широко использовала советская наука.

К сожалению, материальные предметы, которыми оперирует археология, не дают достаточного основания для [68] всесторонней характеристики социально-экономического развития (55), еще меньше пригодны они для исследования политической истории формирования государства. Этой цели прежде всего служат письменные источники, поэтому их анализ и интерпретация являются существенным условием решения норманнского вопроса. В чисто теоретическом плане наибольшее значение принадлежит прямым источникам, т. е. написанным в среде народов, непосредственно принимавших участие в исследуемом процессе, в данном случае славян и скандинавов. При этом данные скандинавских источников крайне ограниченны. Известия скандинавских саг, записанных в XIII-XIV вв.*, не могут быть достоверными для характеристики хода скандинавской экспансии на востоке в VIII-IX вв. (56), хотя и содержат ценные – при применении ретроспективного метода – данные для понимания организации этой экспансии, как и вообще скандинавских общественных отношений. Относительно многочисленные, хотя и фрагментарные, известия саг об истории Руси, которые опираются на песни скальдов, заслуживают наибольшего доверия лишь в описаниях событий времен Владимира Святославича, Ярослава Мудрого и до последней четверти XI в. (57); напрасной была бы попытка искать в них непосредственные данные о более раннем этапе формирования [69] Древнерусского государства (58). Аналогичной представляется и другая категория скандинавских источников весьма лаконичного содержания – рунические надписи*. Основная масса надписей относится к XI в. (59) Таким образом, они также не содержат непосредственных данных о генезисе государства и возможном участии в нем норманнов. Следовательно, из источников, по своему происхождению наиболее близких к описываемым событиям, исследователям для рассмотрения остаются лишь русские, имеющие еще то достоинство, что они были созданы на месте непосредственных событий, и потому лучше других отражающие среду. Русские летописи – единственный источник, который дает по-своему систематический, хотя и не лишенный ощутимых пропусков обзор главных политических событий IX в. на Руси. Правда, текст "Повести временных лет" (Нестора) был отредактирован во втором десятилетии XII в. (1113-1118 гг.), поэтому он может быть использован лишь как основа для установления событий за 150-200 лет и только при условии основательной источниковедческой критики. Исследователи давно осознали, что Нестор, собирая известия, восходящие к IX в., насколько их можно проверить с помощью иностранных источников, пользовался не одной устной традицией, возможно, дополненной собственными соображениями, но располагал различными материалами, написанными как на месте, так и вне Руси. Исследования источников "Повести временных лет" особенно продвинулись в третьей четверти прошлого века благодаря М. И. Сухомлинову, а также работам И. И. Срезневского и К. Н. Бестужева-Рюмина. При этом обозначились две тенденции в оценке происхождения этого памятника. Сухомлинов видел в летописи Нестора однородное произведение, причем от начала до конца литературное (60); он заметил, однако, что Нестор использовал прежде всего письменные источники, состоящие, кроме иностранной [70] литературы, из коротких датированных записей, вносимых в пасхальные таблицы (61), которые, таким образом легли в основу русского летописания; кроме того, Нестор располагал обширнейшими повестями о Владимире Святославиче, Борисе и Глебе и других князьях (62). Бестужев-Рюмин не соглашался с Сухомлиновым в вопросах об однородном характере "Повести временных лет" и о роли пасхальных таблиц (63); он полагал, что автор "Повести" в первую очередь использовал погодные записи, ведшиеся в Киеве с начала правления Олега (882 г.) (64), а также многочисленные повести, уже записанные к его времени или передававшиеся устно (65). Тем не менее он признавал, что "Повесть временных лет" – это первый русский летописный свод. Срезневский же искал в летописи не столько нарративные элементы, сколько хронологические наслоения и допускал, что древнейшая редакция кончалась годом смерти Святослава (по летописи 972 г.), после чего была продолжена и перерабатывалась позднейшими летописцами (66).

Наиболее плодотворным было изучение начального русского летописания, предпринятое А. А. Шахматовым. Этот исследователь не только установил существование сводов, предшествующих "Повести временных лет" и использованных ею, но и определил их происхождение и состав. Непосредственно "Повести временных лет" предшествовала летописная компиляция, составленная, по его мнению, в 1093-1095 гг. и сохранившаяся во фрагментах, охватывающих древнейший период до 1015 г., в так называемой Первой новгородской летописи. В дальнейшем Шахматов пошел по пути реконструкции текста древних летописных сводов, восходящих к первой половине XI в. (67) Его выводы встретили сначала критическое отношение, вызванное нетерпением читателей, которых утомляла [71] сложная аргументация автора и изменения некоторых частностей в его концепции начала русского летописания (68); особенно возражал ему В. М. Истрин. Соглашаясь, что первый летописный свод был создан уже в первой половине XI в., он не принял предложенную Шахматовым реконструкцию древнейших летописей (так называемых киевского 1039 г. и новгородского 1050 г. сводов). Истрин полагал, что первоначальный текст сохранился в "Повести временных лет" в оригинальном виде, а текст в Первой новгородской летописи представляет его сокращенную редакцию. Однако исследование Истрина было неубедительным (69) и не получило признания. Концепция [72] Шахматова, без сомнения, была более продуманной и в общих чертах выдерживает критику, хотя во многих частных вопросах источниковедения этот исследователь ошибался. Вместе с тем, проявляя необыкновенный талант в анализе источников, он не смог с таким же успехом реконструировать на их основе исторические факты. Он также не понимал, как и все норманисты и антинорманисты досоветской поры, истинного содержания процессов образования Древнерусского государства. Его заслуга состоит в том, что он дал ключ для дальнейших исследований начал русского летописания, для поисков его древнейшей основы и выявления последующих этапов развития текста.

Главные выводы Шахматова о древнейшем русском летописании, не оспариваемые и за пределами СССР, были приняты советской наукой, и в работах М. Н. Тихомирова, Д. С. Лихачева, Л. В. Черепнина и др. (70) [73] исследование развития русского летописания в XI в. продвинулось вперед. Эти исследования показали, что Начальному своду 1093 г. непосредственно предшествовал свод, законченный монахом Никоном в 1073 или 1072 г. Д. С. Лихачев, а потом и М. К. Каргер полагают даже, что "Никон создал первую систематическую историю русского народа" (71), хотя и не отрицают, что он опирался на какое-то более раннее историографическое произведение, посвященное, как доказывает Лихачев, началам христианства на Руси и написанное сразу после 1040 г. митрополитом Илларионом (72). В соответствии с этим мнением, сведения о начале Киева, а также о древнейших отношениях с варягами должны были войти в летописание только у Никона, который приступил к работе над летописью не позднее чем в 1061 г. (73) Есть, однако, указания, что первый свод был создан еще до Никона, но был доведен не до 1039 г., как полагал Шахматов, а до 996 г., как это справедливо отметил Л. В. Черепнин (74). Древнейшая часть "Повести [74] временных лет" отличается от последующих частей даже терминологией. Наконец, исследователи соглашаются, что древнейшая часть "Повести" (до 945 г.) была значительно расширена Никоном, в том числе географическим вступлением, а также, что эти дополнения можно выделить при сравнении этого памятника с текстом свода 1093 г., сохранившимся частично в Первой новгородской летописи.

Археологические исследования и анализ "Повести временных лет" создают основу для пересмотра норманнской теории; однако прошло много времени, прежде чем ученые осознали значение новых достижений. В конце XIX – начале XX в. украинский историк М. Грушевский возродил антинорманистскую концепцию, близкую концепции Гедеонова. Автор не отрицал скандинавского происхождения варягов, но считал, что слово Русь первоначально обозначало киевскую землю полян (75). Эта точка зрения имела определенное влияние на дальнейший ход дискуссии, несмотря на ее решительное неприятие норманистами (76). Грушевский нередко пользовался сомнительными этимологиями и опирался на проблематичный, хотя и дополняющий положения Шахматова, анализ "Повести временных лет" (77). Еще большей произвольностью, чем взгляды Грушевского, отличались другие построения начала века, связывавшие название русь с днепровскими славянами. Так, Л. Падалка доказывал, что это название происходит от этнонима рокс-аланы (что, по его мнению, обозначало белых или вольных аланов), живших по Днепру и смешавшихся со славянами (78). По В. Пархоменко, первоначальные поселения полян, которые носили (скорее, получили из Византии) название русь, находились у Азовского моря; там еще ими правил Олег как князь тмутараканский, и только Игорь, после поражения в [75] борьбе с Византией, перешел вместе со своим народом на Днепр (79). Несмотря на произвольные выводы, Пархоменко все-таки исходил из материалов источников; но в дискуссии о начале Руси выдвигались также и неквалифицированные гипотезы, вроде происхождения руси от хорватов (Япушевский), от кельтов (С. Шелухин), от франков (Фритцлер) и т. п. (80)* "Теории" подобного рода лишь тормозили развитие дискуссии.

Еще около 1930 г. антинорманисты не использовали важных объективных данных, какие им могла дать критика письменных источников, а также археологические исследования. И В. А. Мошин, подводя итоги 200-летнего исследования проблемы (81), признавал доказанным норманнское происхождение руси и Русского государства. Он основывался на местной русской традиции, на обозначении шведов в финском языке словом ruotsi (финском соответствии слову русь), а в греческих и западных источниках словом рос и считал, что основание Русского государства Рюриком в Новгороде было эпизодом в широкой норманнской колонизации на востоке. Другое дело, что [76] он впал в определенное противоречие с предшествующими выводами, справедливо признавая слабое влияние скандинавской культуры на славян, поскольку ее уровень не был выше славянской, а варяжские отряды, не имеющие женщин*, вряд ли могли, расселяясь, создать устойчивые колонии (82). Одновременно этот исследователь соглашался, что этимология слов русь и даже варяг выяснена еще недостаточно.

В приведенных выводах Мошина характерно выдвижение на первый план колонизации как существенного фактора, объясняющего причину решающей роли норманнов в создании Русского государства. Эта концепция не была новой. О колонизации, правда готской, на территории финских племен говорил уже Байер. Археологические материалы, собранные Арне, должны были подкрепить тезис о шведской колонизации. Некритичная интерпретация скудных археологических свидетельств порождала такие вымыслы, как гипотеза П. Смирнова о волжском русском каганате (83), и отнюдь не вела к выяснению процессов формирования главных центров русской государственности в Новгороде и Киеве. Тем более ценным должно было представляться с точки зрения норманнской теории обращение к топонимике, которое благодаря исследованиям Р. Экблума и особенно М. Фасмера и Е. А. Рыдзевской выявило относительно большое число названий скандинавского происхождения на русских землях. Оценкой материалов топонимики мы займемся дальше; заметим лишь, что и они не способствовали действительному упрочению норманнской теории.

Если дискуссия по норманнскому вопросу в последние 25 лет вступила в переломный период, то это произошло благодаря углублению понимания исторических процессов, которые привели к образованию Древнерусского государства, не только как политических изменений, но в первую очередь как социально-экономических преобразований. Тенденция, наблюдаемая в советской науке, выражается прежде всего в применении новых методологических основ, но она имеет также предпосылки в предшествующей историографии. Ведь факт внутренних [77] преобразований в обществе, предшествовавших формированию государства, не ускользнул полностью от внимания старых представителей русской историографии. Можно даже сказать, что мысль о внутренних предпосылках образования Русского государства столь же древняя, как и норманнская теория, поскольку уже современный Байеру русский историк В. Н. Татищев (84) говорил, что государственная власть развилась из семейной власти путем эволюции в результате роста населения и благодаря объединению поселений в большие территориальные союзы (85). Более четко сформулировал теорию родового происхождения государства уже упоминавшийся Эверс, а Карамзин не сомневался, что княжеская власть образовалась до норманнов и что славянские элементы ее строя были восприняты "норманнским" государством (86). Если, по С. Соловьеву, норманнские дружины сыграли решающую роль в образовании классов общества и княжеской власти (87), то такие исследователи, как В. Лешков, утверждали (88), что государственный строй создали сами восточные славяне, а варяги только способствовали их объединению в единое государство.

Не меньшую роль приписывал семейным факторам автор наиболее тщательного в дореволюционной русской науке анализа истоков русского государства В. О. Ключевский (89). Возникновение политической организации [78] Руси он связывал с внутренними потребностями общества: развитием торговли с каспийскими и черноморскими рынками в VIII-X вв., а также с необходимостью охраны дорог и торговых центров. Решающую роль в происходивших переменах сыграла, на его взгляд, военно-купеческая аристократия, состоявшая сначала из местных элементов, а потом также и из варягов, которые, оставаясь на их службе, со временем сами пришли к власти. Признание факта передачи власти варягам было со стороны Ключевского уступкой господствовавшей тогда норманнской теории; однако автор, по существу, не разделял мысли о завоевании извне, допуская захват власти изнутри. Теория Ключевского пользовалась большим успехом у дореволюционных исследователей; ее основные положения принял М. Грушевский, и в западной литературе встречаются ее реминисценции (90). Однако в этой теории, справедливо указывавшей на внутренние истоки государства, основной причиной общественных и политических изменений ошибочно признавалось развитие внешней торговли, хотя торговля при натуральном хозяйстве играла второстепенную роль в экономике страны, поставляя в основном знати предметы роскоши из-за границы; более того, она достигла значительных размеров только в результате образования государственного аппарата, который в форме даней отбирал у населения продукты, вывозимые потом за границу (91).

Поскольку теория Ключевского была принята тогда как наилучшая, не следует удивляться, что в начале нашего столетия наметилось усиление теории норманнского завоевания как в работах Н. Рожкова, так и одного из лучших знатоков средневековой Руси А. Е. Преснякова (92). [79] Чтобы оценить связь между отношением этого исследователя к теории завоевания и его знанием внутренних процессов, следует отметить характерное явление: в то время, как на Западе господствовала норманнская теория, известный знаток общественной истории средневековой Польши К. Тыменецкий высказал мнение, что роль варягов на Руси переоценивается (93).

Обращаясь к области внутренних отношений, чтобы выяснить истоки государственности, мы не можем усмотреть их в торговле, которая в экономике вообще является второстепенным фактором, зависимым от производства (хотя и оказывающим на него некоторое влияние), а при низком развитии хозяйства, охватывающим лишь малую часть продукции*. Причины эволюции надо искать в самом производстве, от роста которого, несомненно, зависит переход к более высоким формам общественной и политической организации. При экстенсивных формах хозяйства, когда производители с трудом могли удовлетворить свои самые необходимые потребности, не было условий для создания господствующего класса, который получал средства к жизни от земледельцев, и для организации государственного аппарата. Этим и объясняется, почему общества, находящиеся на низших ступенях экономического развития, не имеют государственности. Известно по опыту, и это согласуется с логикой вещей, что рост производства углубляет общественные различия, дает возможность благодаря излишкам производимого земледельцем продукта выделиться специалистам-ремесленникам и одновременно обеспечивает средства для содержания класса, который не принимает непосредственного участия в производстве, занимаясь войной и политикой и подчиняя себе массу производителей для обеспечения собственных материальных потребностей. С этой целью, а также для противостояния внешним попыткам грабежа или завоевания неизбежно создание организации, которая определяется как государство. Общество, разделенное на [80] классы, неодолимо стремится к формированию государства и использует в этих целях каждую возможность, каждое политическое событие. И было бы большой исследовательской ошибкой признать случайный фактор основной причиной возникновения государства.

Эти новые методологические установки были использованы для решения норманнской проблемы. Однако само понимание общего механизма исторического процесса не может заменить анализа конкретных проблем, для чего необходимы факты. В данном случае неоценимую услугу оказывает археология. Широко организованные в СССР раскопки позволили представить хотя бы в общем виде постепенное развитие земледелия у восточных славян в I тысячелетии н. э., особенно во второй его половине (94), когда они перешли от экстенсивной подсечной формы к употреблению пахотных орудий (95). С созданием постоянных полей, несомненно, возрастала плотность населения, страна покрылась сетью оборонительных пунктов, укреплений (96), а при самых крупных из них появились торгово-ремесленные центры, они имели уже характер городов (97)*. Результаты современных исследований убеждают в существенных преобразованиях хозяйственной и политической структуры восточных славян во второй половине I тысячелетия (98)**. Показательно, что с типологически сходным [81] развитием, хозяйственным и общественным, встречаемся мы и в других славянских странах (99).

Но одновременно как на Руси, так и вообще в славянских странах наблюдается и другой процесс: формирование политических центров, возникающих в тех самых пунктах, где позднее сложились города. Также повсюду на славянских землях проявилась тенденция к объединению этнически родственных групп в большие политические организации, принимающие государственные формы; это явление известно и на Балканах, и у западных славян, где образуется государство Само, Моравское, Чешское, Польское государство. Могло ли быть иначе на Руси, которая не только обнаружила такое же социально-экономическое развитие, как и остальные славяне, но и была передовой в Восточной Европе? Кроме того, у древнерусского государства были и давние предшественники, в частности на ее территории в IV в. существовало славянское государство антов во главе с "королем" Бозом (100).

Неправдоподобно, чтобы эти два процесса, социально-экономический и политический, развивались независимо один от другого (101). Сопоставление данных археологии и письменных источников свидетельствует, что политическое развитие опережалось ростом сельскохозяйственного производства, а в результате изменений в социальной структуре возникал господствующий класс, опирающийся, помимо военно-грабительской деятельности, на владение землей, обрабатываемой зависимым, прежде всего несвободным, населением*. И хронологическая последовательность, и логика показывают, где следует искать причины, а где видеть следствия. Рассмотрение общественного развития славян во второй половине I тысячелетия приводит к выводу, что появление Русского государства, как и других славянских государств, – результат внутреннего [82] процесса. Уже в этих общих наблюдениях содержится вывод, что норманнский элемент мог играть на Руси только второстепенную роль, а приписывание норманнам заслуги создания Русского государства не находит подтверждения, если учитывать внутреннее развитие древнерусского общества, в первую очередь повсеместный на славянских землях рост производительных сил и социальные изменения, отраженные как в археологических, так и в письменных источниках. Сведение процессов возникновения Русского государства к интервенции норманнов означало бы замену научных исторических исследований анекдотическими рассказами. Другое дело, если бы было установлено, что норманны не были чуждой силой, а являлись бы одной из местных этнических групп, издавна и в большом числе осевшей в Восточной Европе и создавшей какие-то собственные политические организации типа русского волжского каганата (102). В связи с вопросом о норманнской колонизации на Руси ограничимся лишь замечанием, что, даже по мнению норманистов, она имела локальный характер и потому не могла служить источником преобразований, происходивших на всей территории восточных славян. Однако советская наука начала полемику и с теорией норманнской колонизации (103).

Археологические данные и письменные известия об экономических и социальных отношениях на Руси заложили основу для пересмотра норманнской теории происхождения Русского государства – в тот момент, когда, объяснявшаяся в основном в рамках политической истории, она достигла, казалось бы, повсеместного признания. Уже в 1937 г. Б. Д. Греков сформулировал новый взгляд, приняв за исходный пункт общественно-политических перемен изменения в сельскохозяйственной технике и ее совершенствование; объясняя становление феодального строя внутренним развитием общества, автор утверждал, что варяги подчинились существующей на Руси социально-экономической структуре, влились в нее и сыграли в истории Руси лишь эпизодическую роль (104). Новая точка [83] зрения была развита Дальше в многочисленных работах советских историков послевоенного периода (105) – С. В. Юшкова, В. В. Мавродина, Б. А. Рыбакова, М. Н. Тихомирова и других. Расходясь в деталях, они обосновывают общее главное положение, признающее Древнерусское государство органичным результатом развития восточнославянского общества*. Этот вывод основывается на объективных данных, так же как и точка зрения польских и чешских историков – о местных предпосылках возникновения Польского и Чешского государств, хотя ситуация на Руси много сложнее из-за значительно большей инфильтрации норманнского элемента и требует особенно тщательного исследования политических факторов, недостаточно объясненных антинорманистами досоветского периода. Тем не менее благодаря выдвижению на первый план проблем внутреннего развития восточнославянского общества и политическая сторона вопроса представляется более ясной ныне, чем несколько десятилетий назад. В прежней литературе норманнской теории противопоставлялся антинорманизм в виде попыток решить вопрос о происхождении названия русь, связав его с финнами, хазарами, литовцами, западными славянами, аланами и т. п. (что, кстати, не означало признания решающей политической роли на Руси кого-нибудь из них). В этом разнообразии решений видели один из доводов ложности антинорманистского направления и истинности норманнской теории. Ныне положение в корне изменилось: единственно научной основой антинорманизма стала славянская теория происхождения русского государства**, и [84] разногласия об этимологии названия русь утратили актуальность.

Встает вопрос, чем объяснить, что, несмотря на результаты современных исследований внутреннего развития восточных славян, в сущности предрешивших итоги норманнской проблемы и тем самым потребовавших пересмотра сведений источников, на которые опирается норманнская теория, западные исследователи до сих пор по преимуществу придерживаются именно ее, объявляя славянскую теорию искусственной конструкцией, созданной ad hoc*. Этому способствовало несколько поводов. Важным препятствием на пути признания последней является методологическая сложность в использовании важнейшего источника – русского летописания (106), и отсюда происходит устойчивость влияния самого Нестора или же тех иностранных источников, которые не свободны от неточностей, особенно в этнонимике.

Еще более важна методологическая позиция исследователя: переоценка роли политических сил, в особенности роли личности в истории, нередка и ныне, так же как и недооценка решающего значения внутреннего развития общества и деятельности широких общественных масс (ведь историю творят не только потребители, но также и в первую очередь производители). Историко-политическая точка зрения преобладает на Западе. В плане захвата власти завоевателями рассматривал происхождение Русского государства Г. Заппок, не отличается по существу от него М. Хеллманн (107); М. Таубе и Н. Баумгартен объединяли проблемы генезиса Русского государства и христианизации восточных славян, вольно обращаясь с [85] материалами источников (108). Ф. Дворник видит политический и культурный аспекты создания государства, но недооценивает экономический и социальный (109). По существу, обходит экономические и общественные предпосылки возникновения государства также Г. Вернадский (110). Недавно X. Пашкевич отказался от исследования социальных проблем генезиса государства, ссылаясь на недостаток источников, и ограничился изучением политических событий, а также историко-географическими наблюдениями (111), хотя состояние источников по двум последним проблемам так же фрагментарно, как и по первой, а специфический характер политической истории делает невозможным применение сравнительного и ретроспективного метода, так расширяющего исследовательские возможности в социально-экономической области. А. Стендер-Петерсен признает, что метод, игнорирующий значение внутреннего развития в генезисе государства, недостаточен, однако сам он ставит во главу угла политические факторы (112). Декларируя свое промежуточное положение между норманистами и их противниками (113), в конкретных выводах он рисует начало Русского государства скорее согласно норманнской теории (114). Более того, он пытается возродить норманнскую теорию, развивая положение, известное, кстати, с XVIII, если не с XII в. (115) и разделявшееся Л. [86] Нидерле (116) и М. Фасмером (117), о существовании на севере, в треугольнике Белоозеро – Ладога – Изборск, области скандинавского крестьянского расселения, из которой должны были выйти основатели русского государства.

Наконец, одним из важных поводов живучести норманнской теории следует признать отсутствие полного критического свода источников, касающихся появления и деятельности норманнов на Руси. Направление исследований прежде всего на изучение внутреннего процесса увело в какой-то мере внимание представителей славянской теории от источниковедческих проблем*.

Обзор обширной и бурной дискуссии позволяет утверждать, что норманисты при значительных расхождениях в деталях единодушны в двух принципиальных вопросах: 1) считают, что норманны добились господства над восточными славянами путем внешнего захвата, как полагают одни, или, по мнению других, с помощью "мирного покорения", которое состояло в заключении славянскими племенами добровольного соглашения с норманнами и признании их власти (118), или же в проникновении норманнов в славянскую среду и захвате власти изнутри. И в том, и в другом случае норманны должны были организовать местное население, представляющее скорее пассивную, с политической точки зрения, массу; 2) полагают, что слово русь первоначально означало норманнов, которые передали в дальнейшем это название славянскому [87] населению, находящемуся под их властью. В одном пункте с норманистами сегодня соглашаются и их противники, а именно признают факт проникновения норманнского элемента на земли восточных славян, однако они понимают формы, масштабы и политическое значение этого проникновения иначе. Задачей, которая еще ждет своего решения, является, как сказано выше, анализ источников для выяснения, действительно ли существует несоответствие между результатами исследования внутреннего развития восточных славян и известиями источников, свидетельствующих (в интерпретации норманистов) о решающей роли скандинавов в образовании Древнерусского государства; иначе говоря, действительно ли содержание этих источников позволяет оспорить местные истоки экономических и социальных предпосылок образования Древнерусского государства. В свете этой задачи рассмотрим четыре проблемы, бывшие до сих пор предметом дискуссии, и проверим их источниковую основу. Эти проблемы таковы: 1) проникновение норманнов на восточнославянские земли на фоне общей экспансии скандинавских народов в раннем средневековье, 2) завоевание Руси норманнами, 3) происхождение названия русь, 4) происхождение династии и господствующего класса на Руси в связи с участием в нем норманнов. [88]

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Мошин В. А. Варяго-русский вопрос. – Slavia, 1931, t. 10, с. 109-136, 343-379, 501-537. Автор сопоставил давнюю литературу, начиная с Гедеонова (1862 г.). Из не упомянутых им позднейших работ следует назвать: Tomaszewski S. Nowa teoria о początkach Rusi. – KH, 1929, t. 43, s. 261-324 (это рецензия на работы Пархоменко, где приводятся сведения о более ранних исследованиях); Вriem В. Alt-Skandinavien in der neueren russischen Wissenschaftlichen Literatur. – APhS, 1930, t. 5; Korduba M. Les théories les plus récentes sur les origines de la Russie. – Le Monde Slave, 1931, vol. 8, № 3, p. 213-235; idem. Najnowsze teorie o początkach Rusi. – PH, 1932, t. 30, s. 58; Forssman J. Der nordische Einschlag in der russischen Staatswerdung. – Deutsche Wissenschaftliche Zeitschrift im Wartheland. 1941, Bd. 2, S. 19-22, 38-44; Portal R. Quelques problèmes d'histoire Russe et Slave. – Revue Historique, 1948, vol. 149, p. 56-80; Stökl G. Russisches Mittelalter und sowjetische Mediaevistik. – JGO, 1955, Bd. 3, S. 8-9, 23-25. Почти все приведенные работы рассматривают проблему с норманистской точки зрения (кроме Кордубы). Советскую точку зрения представляет В. В. Мавродин (Мавродин В. В. Борьба с норманизмом в русской исторической науке. Л., 1949). В польской историографии эту проблему осветил еще С. Кучиньский (Kuczyński S. O początkach Rusi. – Nauka i Sztuka, 1946, marzec). Ср.: Stender-Petersen A. The Varangian Problem. – In: Stender-Petersen A. Varangica, 1953, Aarhus, p. 3-20. Автор указал на отсутствие разработанной методики исследований в современной норманистскои литературе, субъективно интерпретирующей источники и принимающей a priori положение о решающей роли скандинавского элемента в образовании Древнерусского государства; еще более решительно он выступил против советской науки, обвиняя ее в упрощении норманнской теории, в сужении рамок исследования генезиса государства внутренними процессами и в отрицании творческого вклада скандинавов. В своих выводах автор решительно поддерживает положения норманистов; полагаю, что он не преодолел тех недостатков методики, в которых сам упрекает сторонников этой теории.

2. Грушевський М. С. Icтopiя Украïни Руси, т. 1, вып. 2. Львiв, 1904, с. 579; Куник А., Розен В. Известия ал-Бекри..., ч. 2, с. 38.

3. Bayer S. Т. (heophilus-Gottlieb). De Varagis. – Commentarii Academiae Scientiarum imperialis Petropolitanae, t. 4. Petropoli, 1735, p. 275-311.

4. Bayer T. S. Origines Russicae. – Ibid., t. 7/8, 1741, p. 388-436. Эта работа была опубликована посмертно.

5. Ibid., p. 411. При этом он ссылался на слова С. Сарницкого: "Споров иные не без основания изъясняют как россов, то есть рассеянных" (Sporos quidam Russos, nоn inepte id est disperses exponunt).

6. Вауеr Т. S. De Russorum prima expeditione Constantinopolitano. – Ibid., t. 6, 1738, p. 341-365; idem. Geographia Russiae vicinarumque regionum circiter a. C. 948 ex scriptoribus septentrionalibus. – Ibid., t. 20, 1747, p. 371-419. Библиографию работ Т. С. Байера см.: Пекарский П. История Академии наук в Петербурге, т, 1, СПб., 1870, с. 194; т. 2, с. 997.

7. Там же, т. 1, с. 359.

8. Montesquieu Ch. L. L'Espri des lois. Paris, 1748, 1. XXVIII.

9. Schlözer A. L. Nestor. Russische Annalen in ihrer slavonischen Grundsprache vergleichen, übersetzt und erklärt, Bd. 1-4. Gottingen, 1802-1804; Шлёцер А. Л. Нестор. Русские летописи на древнеславянском языке, ч. 1-3. СПб., 1809-1819; см.: Указ. соч., ч. 1, с. 267-433. О происхождении Руси этот автор писая ранее в другой работе (Schlözer A. L. Allgemeine nordische Geschichte. – In: Allgemeine Welthistorie, Bd. 31. Halle, 1771, S. 220-223, 501-503), но не говорил в ней о связи названия русь с Ruotsi и Рослаген.

10. Шлёцер А. Л. Указ. соч., ч. 2, с. 168.

11. Там же, с. 171.

12. См.: "Очерки истории исторической науки в СССР", т. 1. М., 1955. с. 319-321.

13. Погодин М. П. Исследования, замечания и лекции... о русской истории, т. 1-3. М., 1846.

14. Там же, т. 2. с. 175-195.

15. Там же, с. 199-217.

16. Там же, с. 23.

17. Там же, с. 38. См.: Погодин М. П. С. Гедеонов и его система о происхождении варягов и Руси. – ЗАН, 1864, т. VI, № 2. Приложение, с. 4.

18. Дорн Б. А. Каспий. О походах древних русских в Табаристан, с дополнительными сведениями о других набегах их на прибрежья Каспийского моря. – ЗАН, 1875, т. XXVI, № 1. Приложение.

19. Куник А., Розен В. Указ. соч.

20. Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956, с. 7.

21. Куник А., Роден В. Указ. соч., ч. 2. С. 32.

22. Куник А. Замечания. – ЗАН, 1862, т. I кн. 2, с. 122.

23. См. подробнее гл. 4.

24. Еwеrs J. F. G. Kritische Vorarbeiten zur Geschichte der Russen. Dorpat, 1814, S. 28. Свои положения автор впервые выдвинул в работе "Ursprung des Russischen Staats". Riga, 1808.

25. Ewers J. F. G. Kritische Vorarbeiten..., S. 166.

26. Ibid., S. 202.

27. Гедеонов С. А. Варяги и Русь. Историческое исследование, ч. 1-2. СПб., 1876.

28. Там же, ч. 2, с. 446.

29. Розенкампф Г. Объяснение некоторых мест в Несторовой летописи в рассуждении вопроса о происхождепии древних руссов. – ТОИДР, 1828, кн. 4, с. 139-166.

30. Гедеонов С. А. Варяги и Русь..., ч, 2, с. 401. Автор опровергал вывод Куника о происхождении названия русь от hrodh.

31. Там же, ч. 1, с. 170.

32. Там же, ч. 2, с. 430.

33. Ламанский В. И. Исторические замечания к сочинению "О славянах в Малой Азии, в Африке и в Испании". – Ученые записки второго отделения имп. Академии наук. СПб., 1859, кн. 5, с. 39.

34. Там же, с. 71.

35. Щеглов Д. Первые страницы русской истории. – ЖМНП, 1876, апрель, с. 221; май, с. 1.

36. Иловайский Д. Разыскания о начале Руси. М., 1882, с. 78, 169.

37. Томсен В. Начало русского государства. – ЧОИДР, 1891, кн. 1, с. 231-244.

38. Даже через 50 лет после ее издания А. Е. Пресняков не возражал против основных выводов этой работы (Пресняков А. Е. Вильгельм Томсен о древнейшем периоде русской истории. – Пресняков А. Е. Лекции по русской истории, т. 1. М., 1938, с. 260-268).

39. Томсен В. Указ. соч., с. 84.

40. Дорн Б. А. Каспий, с. 155; он же. Балтийские и понтийские хродготы. – Там же, с. 434; Куник А., Розен В. Указ. соч., ч. 2, с. 105.

41. Васильевский В. Русско-византийские отрывки. VIII. Житие Георгия Амастридского. – ЖМНП, 1878, март, с. 180; он же. Жития св. Георгия Амастридского и Стефана Сурожского. – ЛЗАК, 1893, т. 9, с. CXVI.

42. Шмурло Е. Восьмой археологический съезд. – ЖМНП, 1890, май, с. 25-29. Будилович полагал, что на территории племени полян когда-то существовала готская земля под названием Ros-Gotlandia.

43. Крачковский И. Ю. Очерки по истории русской арабистики. М.-Л., 1950, с. 45, 49.

44. Там же, с. 101. Frаеhn С. М. Ibn Foszlan's und anderer Araber Berichte über die Russen älterer Zeit. СПб., 1823**.

45. Fraehn C. M. Die ältesten arabischen Nachrichten über die Wolga-Bulgaren aus ibn-Fosslans Reiseberichten. – Mémoires de l'Académie des Sciences. SPb., VI-е ser. Sciences politiques, histoire, philologie, t. 1, 1832, p. 527-577.

46. Котляревский А. О погребальных обычаях языческих славян. М., 1868. Здесь опубликованы сведения о славянах и руссах у древних арабских писателей.

47. Гаркави А. Сказания мусульманских писателей о славянах и руссах. СПб., 1870; Хвольсон Д. А. Известия о хазарах, буртасах... славянах и руссах... Ибн-Даста. СПб., 1869.

48. С позиции норманистов известия арабских авторов интерпретировал и Ф. Вестберг (Westberg F. Ibrâhîm's-ibn-Jackûb's Reisebericht über die Slawenlande. – 3AH, VIII серия, 1898, т. З, № 4; idem. Beiträge zur Klärung orientalischer Quellen über Osteuropa. – Там же, V серия, 1899, т. 11, с. 211; он же. К анализу восточных источников о Восточной Европе. – ЖМНП, 1908, февраль, с. 364-412; март, с. 1-52.

49. Хвольсон Д. А. О происхождении слова Русь. – Труды первого археологического съезда в Москве, 1869, т. 1. М., 1871, с. 130-134. Автор доказывает, что в арабских источниках слово русь означало вообще народы, населявшие Россию: русов, финнов, а также и норманнов, поселившихся на этой территории.

50. Монгайт А. Л. Археология в СССР. М., 1955, с. 40.

51. Спицын А. Расселение древнерусских племен по археологическим данным. – ЖМНП, 1899, август, с. 324.

52. Сизов В. И. Курганы Смоленской губернии. Вып. 1. Гнездовский могильник близ Смоленска. СПб., 1902, с. 119, 125. Автор делает осторожный вывод, что данные раскопок показывают присутствие варягов в Гнездове, но не позволяют признать норманнский элемент господствующим в этой местности; они лишь придают части кладбища характер, по мнению автора, "варяжско-аристократический или дружинный". Представляется, что и этот исследователь не был свободен от влияния норманизма, что заставило его считать скандинавский элемент аристократическим. См. также: Спицын А. Гнездовские курганы в раскопках С. И. Сергеева. – Известия археологической комиссии, 1905, т. 15, с. 7. Интересно, что Ф. Браун, характеризуя состояние исследований норманнской проблемы, считал, что решение ее надо искать не в исторических условиях, а в данных лингвистики, и ни словом не вспоминал об археологических источниках. Они, без сомнения, являются новым источником по норманнской проблеме XIX-XX вв. (Браун Ф. Варяжский вопрос. – Энциклопедический словарь, т. 5а. СПб., 1892, с. 570-573).

53. Аrnе Т. La Suède et l'Orient. Études archéologiques sur les relations de la Suède et de l'Orient pendant l'âge des Vieings. Upsal, 1914. О возможной колонии норманнов под Черниговом см.: Аrnе Т. Skandinavische Holzkammergräber aus der Wikingerzeit in der Ukraine. – AA, 1931, t. 2, S. 285; idem. Schweden in Russ land in der Wikingerzeit. – CSAB, 1931, S. 225-232.

54. Равдоникас В. уже давно опроверг метод, применяемый Т. Арне, и в какой-то мере ограничил его выводы. См.: Raudonikas W. J. Die Normannen der Wikingerzeit und das Ladogagebiet. Stockholm 1930, S. 128; Равдоникас В. Древнейшая Ладога в свете археологических исследований 1938-1950 гг. – КСИИМК, 1951, т. 41, с. 36.

55. См.: Монгайт А. Л. Указ. соч., с. 9-20, 35-37.

56. Labuda G. Saga о Styrbjörnie. – SAnt., 1954, t. 4, s. 330.

57. Вraun F. Das historische Russland im nordisclien Schrifttum des X-XIV Jahrhunderts. – Festschrift für Eugen Mogk 70. Geburtstag. Halle, 1924, S. 167; Cross S. H. La tradition islandaise de Saint Vladimir. – RES, 1931, t. 11, p. 133; idem. Jaroslav the Wise in Norse Tradition. – Speculum, 1929, vol. 2, p. 127. См. также: Pыдзевская Е. А. Сведения о Старой Ладоге в древнесеверной литературе. – КСИИМК, 1945, т. 11, с. 51-65. Кроме "Хеймскринглы", Русь упоминают три саги, проанализированные Брауном (Braun F. Op. cit., S. 172-189). Среди них "Сага о Бьёрне" рассказывает о борьбе между Владимиром Кальдимаром (см.: Vries J. de. Altnordische Literaturgeschichte, S. 305); "Сага об Ингваpe" – компиляция, составленная не ранее XIV в. (Braun F. Op. cit., S. 186); больше известий содержит "Сага об Олаве Трюггвасоне" написанная Оддом Сноррасоном в 1170-1180 гг. (Vries J. de Altnordische Literaturgeschichte, S. 176). Наконец, больше всего исторических сведений о Руси, правда, очень путаных, содержит поздно записанная "Сага об Эймунде", где сохранились, однако, сведения о тесных русско-скандинавских отношениях в XI в. (Cross S. Н. Jaroslav the Wise..., p. 186-189; Рыдзевская Е. А. Указ. соч.)**

58. Скандинавские источники, касающиеся Руси, были опубликованы (с латинским переводом) в издании: Rafn С. Antiquités Russes d'après les monuments historiques des Islandais et des an ciens Skandinaves, t. 1-2. Copenhague, 1850-1852.

59. Braun F. Op. cit., S. 162.

60. Сухомлинов М. И. О древней Русской летописи, как памятнике литературном. – Ученые записки второго отделения имп. Академии наук, 1856, кн. 3, с. 1-230; он же. Исследования по древней русской литературе, СПб., 1908, с. 27.

61. Сухомлинов М. И. Исследования..., с. 31.

62. Там же, с. 56.

63. Бестужев-Рюмин К. О составе русских летописей до конца XIV в. СПб., 1868, с. 38.

64. Там же, с. 49.

65. Там же, с. 44.

66. Срезневский И. И. Чтения о древних русских летописях. – ЗАН, 1862, т. 2. Приложение, с. 1-19, 31.

67. Из многих работ по этой теме главными являются две: Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908; он же. Повесть временных лет, т. 1. Пг., 1916 (реконструкция 2-й и 3-й редакции текста летописи Нестора).

68. Brückner A. Historia literatury rosyjskiej, t. 1. Lwów, 1922, s. 51; idem. Rozdżiał z "Nestora". – Записки наукового товариства iм. Шевченка, 1925, т. 141-143, с. 1. См. также: Приселков М. Д. Русское летописание в трудах А. А. Шахматова. – ИОРЯС. 1920, т. 25, с. 128-135; Платонов С. Ф., А. А. Шахматов как историк. – Там же, с. 136-140; Пресняков А. Е. А. А. Шахматов в изучении русских летописей. – Там же, с. 163-171. Глубокий анализ работ А. А. Шахматова по летописанию дал Д. С. Лихачев. (Лихачев Д. С. Шахматов как исследователь русского летописания. – В кн.: Шахматов А. А. (1864-1920). Сборник статей и материалов. М.-Л., 1947, с. 253-293).

69. Истрин В. М. Замечания о начале русского летописания. – ИОРЯС, 1921, т. 26, с. 78. Автор считал, что текст Комиссионного списка Новгородской первой летописи (НПЛ, с. 103-201) является сокращением текста Нестора, а ее начальная часть – сокращением какого-то другого, раннего источника (Истрин В. М. Летописные повествования о походах русских князей на Царьград. – ИОРЯС, 1916, т. 21, с. 215-236). Истрин признавал архаичный характер тех начальных частей ПВЛ, авторство которых Шахматов приписывал Нестору. Эта концепция была не новой, подобное мнение высказывалось в литературе и раньше (Грушевський М. Указ. соч., с. 239; Соболевский А. Древняя переделка начальной летописи. – ЖМНП, 1905, март, с. 100-105), а позднее мнение Истрина разделял Филипп (Рhilipp W. Ansätze zum geschicht lichen und politischen Denken im Kiewer Russland. Breslau, 1940, S. 30). Истрин в своих выводах указывал на аналогии летописи Переяславля-Суздальского (см.: Оболенский М. А. Летописец Переяславля-Суздальского, составленный в начале XIII в. М., 1851) – источника, который, несомненно, является сокращенной обработкой ПВЛ. Однако сравнение Комиссионного списка НПЛ с переяславской летописью решительно опровергает положение Истрина. Отношение обоих сравниваемых источников к ПВЛ имеет существенные различия: 1) переяславская летопись в принципе является сокращением текста Нестора и по крайней мере в нескольких словах упоминает о всех важнейших событиях, которые были в ее источнике (например, не обходит молчанием ни одного из русско-византийских договоров, хотя не приводит их текстов); Комиссионный же список одни известия не сокращает, а, наоборот, приводит in extenso, другие – по сравнению с ПВЛ – совсем опускает (нет и намеков на русско-византийские договоры), как будто в его источнике не было этих документов; 2) переяславская летопись отбирает сокращаемый материал по его содержанию (например, опускает или сокращает детали, касающиеся иностранных событий), а Комиссионный список опускает или приводит те или иные известия не по их содержанию (так, не отбирает известия, касающиеся Новгорода, хотя и представляет новгородское летописание. См.: Шахматов А. А. Разыскания..., с. 6; он же. Обозрение русских летописных сводов XIV-XVI вв. М.-Л., 1938, с. 361), но по их происхождению из того или иного источника (например, не приводит известий из полного текста "Хроники" Георгия Амартола и вообще обходит почти все греческие и другие иностранные источники, так обильно использованные Нестором). Из этого ясно, что Комиссионный список не обнаруживает сокращения первоначального текста; он сам представляет текст более архаичный, дополненный потом Нестором, использовавшим иностранные (греческие) и славянские источники, русско-византийские договоры, привлекшим некоторые сведения из устной традиции и внесшим собственные рассуждения. Есть явные расхождения между Нестором и Комиссионным списком, например, в хронологии походов на Византию (920, 922 гг. в Комиссионном списке) и некоторых фактах (князь Олег в Комиссионном списке назван воеводой).

70. Тихомиров М. Н. Происхождение названий "Русь" и "Русская земля". – Советская этнография, 1947, т. VI-VII, с. 63; Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.-Л., 1947, он же. Повесть временных лет (Историко-литературный очерк). – В кн.: ПВЛ, ч. 2, с. 5-148; Черепнин Л. В. "Повесть временных лет", ее редакция и предшествующие ей летописные своды. – ИЗ, 1948, т. 25, с. 293-333. Выводы Шахматова поддерживал М. Д. Приселков (Приселков М. Д. История русского летописания XI-XV вв. Л., 1940).

71. Лихачев Д. С. Русские летописи..., с. 90; Каргер М. К. К характеристике древнерусского летописца. – ТОДРЛ, 1955, т. 11, с. 59-71.

72. Лихачев Д. С. Русские летописи..., с. 70. Это произведение состоит из пяти частей: о крещении и смерти Ольги, о первых русских мучениках-варягах, о крещении Руси, о князьях Борисе и Глебе и похвалы Ярославу Мудрому (там же, с. 62).

73. Лихачев Д. С. Русские летописи..., с. 70. Каргер своими интересными наблюдениями доказал определенное единство текста до 1073 г. благодаря частым вставкам, актуализирующим описываемые факты и реалии. Думаю, автор полностью доказал, что часть этих вставок, хотя, как мне кажется, не все, вышла из-под пера Никона. Так, упоминание под 1072 г. о церкви: "яже стоить и ныне" (ПВЛ, ч. 1, с. 121) – наверняка не может происходить от Никона, писавшего тогда же. Во вступительной части ПВЛ, на
писанной около 1113 г., также видим аналогичные упоминания, например, в рассказе об апостоле Андрее: "идеже ныне Новъгородъ" (ПВЛ, ч. 1, с. 12), в рассказе о Киевце на Дунае: "еже и доныне наречють" (ПВЛ, ч. 1, с. 13), и т. п. Эти вставки, очевидно, исходят от автора ПВЛ.

74. Этот вывод вытекает из расположения в летописи Нестора "пустых" лет (или же с лаконичными непреложными упоминаниями). Самый длинный перечень такого типа начинается с 997 г. (6505 г., под которым записана интерполяция Нестора. – Шахматов А. А. Разыскания..., с. 161) и кончается 1013 (6521) г., после чего идет повесть о Ярославе. На этот пробел в цепи летописных записей обратил внимание Шахматов (там же, с. 487). То, что древнейший свод кончался 996 г., показал Л. В. Черепнин (Черепнин Л. В. Указ. соч., с. 332), полагая одновременно, что свод создан в связи с закладкой десятинной церкви Богородицы, В связи с критикой источников по норманнской проблеме Тихомиров (Тихомиров М. Н. Указ. соч., с. 65) высказал мнение, что древнейший летописный источник был создан при Святополке (1015-1019 гг.) и охватывал события до времени Ярополка.

75. Грушевский М. Указ. соч., с. 346.

76. Brückner A. Dogmat normański. – КН, 1906, t. 20, s. 664-679. Автор признавал "исторической ересью" опровержение "догмы" о норманнском происхождении Древнерусского государства.

77. Грушевский М. Указ. соч., с. 556-578.

78. Падалка Л. В. Происхождение и значение имени "Русь". – Труды пятнадцатого археологического съезда в Новгороде, 1911 г., т. 1. М., 1914, с. 365.

79. Свои положения В. Пархоменко развил в двух больших работах (Пархоменко В. Начало христианства Руси. Полтава, 1913; он же. У истоков русской государственности VIII-IX вв. Л., 1924). Кроме того, автор опубликовал на эту же тему ряд статей (Пархоменко В. К вопросу о хронологии и обстоятельствах жизни летописного Олега. – ИОРЯС, 1914, т. 19, с. 220). На основании документа, найденного в 1912 г. в Кембридже, он признал Олега тмутараканским князем. Но из документа вытекает только то, что этот князь был современником Романа Лакапина (919-944 гг.) и начал поход в Византию примерно в то время, когда, по другим данным, в Киеве должен был править Игорь. Текст и анализ документа см. в работе: Коковцов П. Новый еврейский документ о хазарах и хазаро-русско-византийских отношениях в X в. – ЖМНП, 1913, ноябрь, с. 161; Mošin V. Les Khazares et les Byzantins d'après l'Anonyme de Cambridge. – Byzantion, 1931, t. 6, p. 310. Позднее П. К. Коковцев поставил под сомнение, и не без основания, подлинность этого источника. (Коковцев П. К. Еврейско-хазарская переписка в X в. Л., 1932, с. 30; Насонов А. Н. Тмутаракань в истории Восточной Европы X в. – ИЗ, 1940, т. 6, с. 94). Пархоменко попытался защитить подлинность документа (Пархоменко В. Когда жил вещий Олег. – Slavia, 1936, t. 14, p. 170; он же. Хельгу хазарского документа. – Slavia, 1937, t. 15, p. 191-200)**. Очевидно, живший позднее описанных им событий автор документа, опираясь на книгу Иосиппон и, возможно, византийские источники, рассказал о походе Олега, спутав его, однако, с походом Игоря.

80. Мошин В. А. Указ. соч., с. 528-530.

81. Там же, с. 534-537.

82. Там же, с. 536 со ссылкой на работу: Сыромятников С. Древлянский князь Мал и варяжский вопрос. – ЖМНП, 1912, июль, с. 120-139.

83. Смiрнов П. Волзькii шлях i стародавн i Руси (нарiси о русской истории VI-IX вв.). Киïв, 1928.

84. Бестужев-Рюмин К. Биографии и характеристики. СПб., 1882, с. 170; Очерки истории исторической науки в СССР, т. 1, с. 184. Подробнее проблема генезиса Древнерусского государства в старой русской историографии разобрана в статье: Łowmiański Н. Stan badań nad podłożem gospodarczym i społecznym genezy państwa ruskiego. – PH, 1952, t. 43, s. 3.

85. Татищев В. Н. История российская с самых древнейших времен, т. 1. М., 1768, с. 132. Говоря об истоках государственности на Руси, Татищев рассматривал проблему скорее статично, принимая, что "по пришествии славян в Русь из Вандалии были славенские государи; когда же оное колено мужеска рода пресеклось, по женскому варяжский Рюрик, наследственно и по завещанию престол русский прияв, наипаче самовластие утвердил...". Варягов Татищев считал финнами.

86. Карамзин Н. М. История государства Российского, т. 1. СПб., 1818, с. 71, 112.

87. Соловьев С. М. История России с древнейших времен, т. 1. М., 1866, с. 143, 266.

88. Лешков В. Н. Русский народ и государство. История русского общественного права до XVIII в. М., 1858, с. 97-134.

89. Ключевский В. О. Боярская дума древней Руси. СПб., 1919; он же. Курс русской истории. – Сочинения, т. 1. М., 1956, лекция 8 и 9.

90. И сегодня она находит признание не только в публицистическо-исторических работах, как у М. Т. Флоринского (Florinsky M. Russia – a History and an Interpretation, vol. 1. New York, 1953, p. 15-18), но и в работах научных (Ваlоdis F. Handelswege nach dem Osten und die Wikinger in Russland. – Antikvariska studier, 1948, b. 3, s. 347; Hellmann M. Grundfragen..., S. 390).

91. Критику теории Ключевского в свое время дал Н. Рожков. См.: Рожков Н. Обзор русской истории с социологической точки зрения, ч. 1. Киевская Русь. СПб., 1903, с. 24.

92. Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси. Очерки по истории X-XII ст. СПб., 1909; он же. Лекции по русской истории, т. 1. М., 1938, с. 62. Скорее антинорманнской теории придерживался Д. М. Одинец (Одинец Д. М. Возникновение государственного строя у восточных славян. Париж, 1935). Этот автор, хотя и признавал норманнское происхождение варягов и династии Рюриковичей и даже существование норманнской колонии на Волге, но отрицал ведущую роль норманнов в создании государства и даже считал их фактором, тормозившим развитие восточных славян. Они выступали на Руси, по его мнению, в роли наемных солдат и авантюристов; истоки же восточнославянского государства уходят в преднорманнские времена.

93. Tymieniecki К. Społeczęństwo Słowian lechickich, s. 155.

94. Общий анализ результатов дал В. И. Довженок (Довженок В. И. К истории земледелия у восточных славян в I тысячелетии н. э. и в эпоху Киевской Руси. – Материалы по истории земледелия СССР, т. 1. М., 1952, с. 114-159)***.

95. Третьяков П. Н. Подсечное земледелие в Восточной Европе. – ИИМК, 1932, т. 14, № 1.

96. Результаты исследований обобщил Н. Н. Воронин (Воронин Н. Н. К итогам и задачам археологического изучения древнерусского города. – КСИИМК, 1951, т. 41, с. 5-29). См. также: Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956, с. 6-39; Монгайт А. Л. Указ. соч., с. 344-378. О высоком уровне развития культуры в русских городах уже в XI в. говорят недавние находки берестяных грамот (Арциховский А. В. Новые открытия в Новгороде. М., 1955).

97. Большое значение имеет работа Б. А. Рыбакова (Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси. М., 1948; он же. Древнерусский город по археологическим данным. – ИАН, сер. истории и философии, 1950, т. 7, с. 239-249). Общий обзор социально-экономического развития восточнославянских племен в период возникновения государственности в VII-IX вв. см.: Третьяков П. Н. Восточнославянские племена. М., 1953, с. 260-296.

98. В принципе с этими выводами согласился Г. Людат (Ludat H. Vorstufen und Entstehung des Städtewesens in Osteuropa. Köln, 1955, S. 17-19).

99. Łowmiański H. Podstawy gospodarcze formowania się państw sіowiańskich. Warszawa, 1953**.

100. Jordanes. De origine actibusque Getarum. Berolini, 1882, p. 121***.

101. Г. Шмидт, с одной стороны, правильно утверждает, что в Киеве и Новгороде существовало высокоразвитое ремесло, но, с другой стороны, он полагает, что центры государственности в Киеве и Новгороде создали варяги-язычники при помощи славян. Поразительные параллели в строе Новгорода и городов Италии и Далмации он приписывает лишь передаче на Русь римских традиций через Византию (Schmid H. F. Grundrichtungen und Wendepunkte der europäischen Ostpolitik. – JGO, 1953, № 1. S. 102).

102. Смiрнов П. Указ. соч.

103. Д. А. Авдусин резко критиковал Т. Арне по этому вопросу (Авдусин Д. А. Неонорманистские измышления буржуазных историков. – ВИ, 1953, № 12, с. 114-120). См. также: Монгайт А. Л. Указ. соч., с. 328-330.

104. Греков Б. Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. М.-Л., 1937, с. 18; он же. Борьба Руси за создание своего государства. М.-Л., 1945, с. 50.

105. Кроме основного труда Грекова (Греков Б. Д. Киевская Русь), где развиваются положения, сформулированные в кн.: Греков Б. Д. Феодальные отношения..., следует назвать: Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945; Покровский С. А. О начале Русского государства. – ВДИ, 1946, № 4, с. 101-109. Проблемы общественного строя в связи с формированием феодализма и государства рассмотрены в кн.: Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.-Л., 1939; он же. Общественно-политический строй и право Киевского государства. Обзор экономических отношений дал: Лященко П. И. История народного хозяйства СССР, т. 1. М., 1952. Историко-географические проблемы см.: Насонов А. Н. "Русская земля" и образование территории древнерусского государства. М., 1951. Критические замечания об источниковой основе проблемы и спорных моментах см.: Рыбаков Б. А. Образование древнерусского государства. М., 1955.

106. Chadwick N. К. The Beginnings of Russian History – an Enquiry into Sources. Cambridge, 1946. Автор использовала летопись Нестора без учета исследований Шахматова, хотя этого требует само название работы.

107. Sappok G. Grundzüge der osteuropäischen Herrschaftsbildungen im frühen Mittelalter, S. 234; Laehr G. Die Anfänge des russischen Reiches – politische Geschichte im 9. und 10. Jahrhundert. Bern, 1930, S. 11 (автор лишь бегло упомянул о внутренних отношениях); Неllmann M. Staat und Recht in Altrussland. – Saeculum, 1954, vol. 5, p. 41-62. Из экономических отношений М. Хеллман учитывает торговлю как средство содержания аппарата власти (награды дружинникам), но признает, что характер Киевского государства, хотя и основанного, по его мнению, норманнами, не был германским. (Ibid., S. 51).

108. Тaubе М. de. Rome et la Russie avant Finvasion des Tatars (IX-XIII-e siècle). Paris, 1947; Baumgarten N. de. Aux origines de la Russie. Rome, 1949.

109. За исключением, очевидно, торговли, что обычно для буржуазной литературы. Dvornik F. The Making of Central and Eastern Europe. London, 1949, p. 63.

110. Vernadsky G. Ancient Russia. New Haven, 1943; idem. Kievan Russia. New Haven, 1948. Автор обратился к внутренним отношениям, рассмотрев период формирования Киевского государства.

111. Paszkiewicz H. Op. cit., p. 165.

112. Stender-Petersen A. Das Problem..., S. 167.

113. Stender-Petersen A. Die Vier Etappen der russisch-warägischen Beziehungen. – JGO, 1954, № 2, S. 137.

114. Stender-Petersen A. Das Problem..., S. 185.

115. Как уже упоминалось, Байер говорил о готской колонизации на севере Руси. Истинным творцом тезиса о скандинавской колонизации на Руси был Нестор, когда писал о прибытии из-за моря Рюрика с братьями в главе всей руси: "И избьрашася триебратия съ роды своими, и пояша по собе вьсю Русь, и приидоша" (ПВЛ, ч. 1, с. 19). Норманисты дословно понимали это известие и выводили норманнских колонизаторов: одни из Швеции из Рослагена (Куник), другие из Розенгау (Крузе Ф. О пределах Нормании и названии норманов и руссов. – ЖМНП, 1839, январь, с. 13-77).

116. Niederle L. Les théories nouvelles de Jan Peisker sur les anciens Slaves. – RES, 1922, t. 2, p. 26. Автор полагал, что северная, или норманнская, русь, о которой есть известия у арабских авторов, занимала территорию между Ладогой и верхним Днепром.

117. Vasmer M. Wikingerspuren in Russland. – SBPA, 1931, Bd. XXIV, S. 650.

ОГЛАВЛЕНИЕ