Поэзия

"Когда Харальд Прекрасноволосый был королем Норвегии,

произошло заселение Исландии.

У Харальда были скальды, и люди еще помнят их стихи,

а также стихи обо всех королях,

которые потом правили Норвегией…

Мы признаем за правду все, что говорится

в этих стихах о походах или битвах королей,

ибо, хотя у скальдов в обычае всего больше

хвалить того правителя, перед лицом которого они находятся,

ни один скальд не осмелился бы приписать ему

то, что, как всем известно, кто слушает,

в том числе самому правителю, ложь и небылица.

Эта было бы издевательством, а не похвалой".

Снорри Стурлусон

Исландию называют страной поэтов. Сочинение стихов действительно очень широко распространено в Исландии. По любому случаю сочиняется шутливое или сатирическое четверостишие, так называемая ферскейхтла, которая, как говорится в одной из них, бывает первой детской игрушкой исландца и со временем становится в его руках смертоносным оружием. Страсть к мастерству в стихосложении – исландская национальная черта (1). До сих пор поэт, допускающий хотя бы малейшие ошибки в стихосложении, не может добиться популярности в Исландии, не может прослыть "большим поэтом". Очень популярна в Исландии импровизация стихов, а также вообще всякая рифмовка. Рифмуется все: даже правила, словари, счета. Процент поэтов в Исландии по отношению к общему количеству населения, по-видимому, намного превышает соответствующий процент в любой другой стране. Иностранцу, приезжающему в Исландию, остается совершенно непонятным, каким образом в стране, где нет и двухсот тысяч жителей, могут окупаться те многочисленные издания произведений поэтов этого или прошлых веков, которые он видит в витринах книжных магазинов в Рейкьявике. Но поэтов много не только в столице, но и в провинции, в глухих углах, далеко отстоящих от Рейкьявика.

О том, что Исландия – страна поэтов, свидетельствует, в частности, обилие памятников поэтам, поставленных там, где эти поэты жили или бывали, иногда в совсем глухих местах. Вся Исландия – это как бы заповедник поэтов. В одной долине на севере Исландии, около хутора Боула, где в прошлом веке жил в бедности поэт крестьянин Хьяульмар Йоунссон по прозвищу Боулу-Хьяульмар, стоит памятник: лира на высоком постаменте и на нем двустишие, в котором Хьяульмар – он был мастером едкой эпиграммы – сравнивает свое творчество с полуночным скитанием по мокрым снежным сугробам. За памятником – широкая долина, по ней несколькими руслами растекается река, дальше – горы. На пустынном перевале между этой долиной и соседней стоит памятник Стефану Стефанссону – поэту крестьянину, эмигрировавшему, как многие исландцы, в Канаду, жившему там суровой и трудной жизнью и в основном по ночам сочинявшему свои стихи. Памятнику придан вид "варды" – пирамиды из камней, показывающей во время снежных заносов, где проходит дорога. В такую варду было принято вкладывать четверостишие, сочиненное в дороге, с тем чтобы другой путник прочел его и, может быть, вложил свое. На юге Исландии, около хутора Хлидарендакот, где родился Торстейтн Эртлингссон, стоит бюст этого поэта-бунтаря, выступавшего в своих отточенных стихах против христианской церкви и власти богатых. Грустное лицо поэта вырисовывается на фоне черного обрыва, с которого, правее бюста, водопадом низвергается ручей. Напротив расстилается широкая долина, по которой текут две реки, а за ними высятся горы со снежными вершинами. На хуторе Рейкхольт, на западе Исландии, перед современным двухэтажным зданием школы стоит во весь рост на высоком постаменте Снорри Стурлусон, автор самого знаменитого из всех учебников поэзии – "Младшей Эдды". Семьсот лет тому назад Снорри был убит на этом хуторе.

Нет в Исландии памятника только Эгилю Скаллагримссону, самому знаменитому из исландских поэтов. Но живой памятник ему – это хутор Борг, у Боргарфьорда, на западе Исландии. Тысячу лет тому назад хутор Борг принадлежал Эгилю. Одно время на этом хуторе жил Снорри Стурлусон. Многие считают, что именно он был автором "Саги об Эгиле". В одной из древних могил около хутора похоронен, по преданию, Кьяртан, герой "Саги о людях из Лаксдаля". При хуторе есть малюсенькая церковка. Пастор церкви прочувствованно рассказывает посетителям о хуторе. Церковь здесь была впервые построена при сыне Эгиля, отце Хельги Красавицы, героини "Саги о Гуннлауге Змеином Языке". Сам Эгиль еще был язычником. Теперешняя церковка – середины XIX в. Другие постройки на хуторе еще новее. Но древнее здесь то, что, как и тысячу лет тому назад, хутор с церковью принадлежит одному хозяину. Ну и, конечно, то, что позади хутора возвышается холм с плоским верхом и обрывистыми скалистыми баками, – такой холм называется по-исландски "борг", по нему и назван хутор, – а перед хутором простирается низина, поросшая кое-где мелким ивовым кустарником, а дальше виднеется фьорд, а за ним высокие горы с голыми вершинами – трава с них сдута ветром.

В эпоху "народовластия" поэтическое творчество было распространено в Исландии едва ли не еще больше, чем в новое время. В "Книге о заселении страны" приводятся строфы, сочиненные по тому или иному поводу уже в самые первые десятилетия после заселения Исландии. О сотнях исландцев, живших в эпоху "народовластия", известно, что они сочиняли стихи, и многие из этих стихов приводятся в "сагах об исландцах" или других древнеисландских произведениях. Среди этих исландцев и средние бонды, и хёвдинги, и бедняки – люди самого разного социального положения. Сочиняли стихи и женщины.

Из "саг об исландцах" известно, что на праздниках и сходках исполнялись строфы, недавно сочиненные по тому или иному поводу. В "Саге о Бьёрне из Хитардаля" рассказывается, например, что однажды Бьёрн и Торд устроили лошадиный бой – обычную для того временя забаву, – и туда собрался народ со всей округи. Торда попросили позабавить собравшихся чем-нибудь, и он сказал строфы, сочиненные им о жене Бьёрна. После этого Бьёрн сказал свои строфы о жене Торда. Неясно, понравились ли эти стихи женам, но авторам стихи друг друга явно не понравились. Хорошо известен рассказ "Саги о Стурлунгах" о том, как на многолюдной свадьбе в Рейкьяхоларе в 1119 г. священник Ингимунд сказал много строф и целый флокк – сюиту из строф, – которые он сам сочинил. О том, что было принято импровизировать строфы стихов на пиру, за пивом, видно также из "Саги об Эгиле". В "Саге о Стурлунгах" приводится ряд таких строф, сочиненных на той же свадьбе в Рейкьяхоларе.

Возможно, конечно, что не все стихи, которые приводятся в сагах, подлинны или сочинены тем, кому их приписывает сага, и при тех именно обстоятельствах. Но и в этом случае эти стихи свидетельствуют об огромной распространенности поэтического творчества. При чтении "саг об исландцах" создается впечатление, что чуть ли не все могли тогда сочинять стихи, так как в сагах сплошь и рядом человек, о поэтических способностях которого ничего не было сказано, вдруг сочиняет строфу, как нечто само собой разумеющееся. Стихи сочинялись на пиру и в поле, за работой и в путешествии, на суше и на море, в самых обыденных и в исключительных обстоятельствах, по случаю потравы луга или поединка, торговой сделки или убийства и т. д. и т. п.

Все такие стихи называются "скальдическими", так как по-древнеисландски автор любого стихотворного произведения – это "скальд" (2). Скальдическая поэзия была как бы диффузна в обществе, ее распространение в нем не имело определенных границ. Но существовала еще не скальдическая поэзия, песни "Старшей Эдды" и другие "эддические" произведения. В них рассказывалось о языческих богах и древних героях. Об этих сказаниях шла речь в предыдущей главе. Ничего неизвестно о том, кто сочинял эддическую поэзию и как она бытовала. Скальдическая и эддическая поэзия – это не два разных жанра или направления, а два различных вида литературы, хотя, конечно, это не исключает того, что существовали произведения, промежуточные между этими двумя видами литературы.

Из сообщений в сагах очень часто следует, что скальдические стихи импровизировались и что уменье их импровизировать ценилось. Как высшая похвала говорится в "Хеймскрингле" о скальде Сигхвате, что, хотя он обычно говорил медленно, стихами он говорил так же свободно, как прозой. В сагах даже импровизируют стихи, нанося друг другу удары мечом, как Скегги и Гисли в "Саге о Гисли", или, будучи смертельно раненным, как тот же Гисли или как Тормод в битве при Стикластадире. В "Саге о Стурлунгах" приводится строфа, сказанная Ториром Ёкулем, когда он клал голову на плаху (3).

Едва ли, конечно, все, что приводится в сагах как импровизация, действительно было импровизацией. Но, по-видимому, понятия "сочинение" и "исполнение" вообще были не всегда четко разграничены. Характерно, что сочиненная кем-либо строфа часто вводится в сагах выражением, которое можно перевести и "он сказал следующую строфу", и "он сочинил следующую строфу". Но до сих пор импровизация стихов – специфически исландское искусство. По словам одного копенгагенского врача, когда он делал серьезную операцию какому-то исландцу, тот импровизировал стихи в одном из трудных исландских размеров.

В продолжение трех с половиной веков, с середины X в. до конца XIII, исландцы поставляли правителям Норвегии, а иногда и других скандинавских стран и даже Англии хвалебные песни, так называемые "драпы", – в то время наиболее высоко ценимый вид поэзии или, вернее, единственный вид поэзии, обратимый в материальные ценности. Судя по сохранившимся драпам в честь норвежских правителей, исландские скальды начиная со второй половины X в. вытеснили в Норвегии местных скальдов. В "Перечне скальдов" называются сто сорок скальдов, сочинявших хвалебные песни в честь разных скандинавских правителей. По-видимому, не меньше ста из этих скальдов были исландцами. Исландские скальды бывали не только в Норвегии, но также и в Швеции, Дании, Англии, на Руси, в Испании, Сицилии, на Крите, в Византии. Одна скальдическая строфа была сочинена даже в Северной Америке. Сохранилось множество драп, сочиненных исландскими скальдами в честь различных правителей. В сагах часто рассказывается об исландцах, которые во время своих морских поездок посещали норвежских и других правителей, исполняли им свои драпы, получали в награду золотое запястье, дорогое оружие, плащ из драгоценной ткани, корабль, груженный товаром, и т. п., оставались на некоторое время или надолго при дворе, занимая почетное положение и подчас играя важную политическую роль. Нередко один скальд слагал хвалебные песни в честь правителей разных стран. Из "Перечня скальдов" следует, например, что Халльдор Болтун прославлял, кроме норвежского короля, четырех датских королей, шведского короля и трех шведских ярлов. Правителям приходилось, по-видимому, мириться с тем, что скальд, прославлявший их, слагал потом хвалебные песни в честь других правителей, нередко – их врагов. Правда, случалось, что правитель выражал недовольство тем, что скальд был у враждебного ему, другого правителя, как например недоволен был норвежский король Олав Толстый тем, что его скальд Сигхват посетил датского короля Кнута Могучего. Дело, однако, обычно не доходило до репрессий по отношению к скальду. Наоборот, рассказывается, что когда скальд Эйнар по прозвищу Звон Весов, пригрозил ярлу Хакону, что перейдет к его врагу ярлу Сигвальди, Хакон, чтобы задобрить Эйнара, поспешил подарить ему драгоценные весы с гирями из золота и серебра, издававшими особый звон, откуда и прозвище скальда.

Все это свидетельствует о том, что уже в эпоху "народовластия" поэзия была очень широко распространена в Исландии, Но исландская поэзия нового времени – преемница древнеисландской поэзии не только в этом. Есть в исландской поэзии нового времени и другие черты, которые восходят к поэзии эпохи "народовластия".

Что такое поэзия? По-исландски поэзия называется "связанной речью". Если действительно поэзия отличается от обыденной речи тем, что она речь "связанная", т. е. формально подчеркнутая, известным образом ритмически организованная и стилизованная, связанная рядом традиционных условностей или, во всяком случае, воспринимаемая на фоне этих условностей, то исландская поэзия отличается от поэзии других народов примерно так же, как у других народов поэзия отличается от обыденной речи. Исландская поэзия – это как бы поэзия в квадрате.

Мощь и многообразие языка исландской поэзии можно уподобить только мощи грандиозных исландских водопадов с радугой, появляющейся в их брызгах на солнце. Непрерывная поэтическая традиция существует в Исландии больше тысячи лет, и язык всех этих прошлых поколений поэтов до сих пор понятен исландцам. Потому в распоряжении исландского поэта не только современный повседневный язык, но и очень многое из языка поэзии прошлого. В силу всеобщего знакомства с древней литературой многие старые слова в поэзии не выходят из употребления, а если и выходят, то нередко со временем вновь входят в оборот. Показательно, что в первый толковый словарь исландского языка, вышедший в 1963 г. и предназначенный, как значится на титульном листе, "для школы и широкой публики", в большом количестве включены слова, которые уже в древности употреблялись только в поэзии! Они помечены в словаре как "поэтицизмы". Включены в этот словарь и многие так называемые кеннинги (4), т. е. характерные для древнеисландской поэзии условные поэтические обозначения типа "липа золота", "сосна наряда", т. е. женщина, "буря мечей", "вьюга копий", т. е. битва, и т. п. В самом деле, в так называемых "римах" – поэтическом жанре, существующем в Исландии уже шестьсот лет, – такие обозначения широко употребляются до настоящего времени.

Но в распоряжении исландского поэта нового времени не только огромные, накопленные веками словарные богатства, но также и почти неограниченная возможность создавать новые слова, соединяя два слова в одно. Вот три примера, взятые наугад. В стихотворении "Лед океана" Махтияса Йокумссона – самого выдающегося поэта второй половины XIX в. – встречается тридцать девять сложных слов в восьмидесяти строчках. Десяти из этих слов нет ни в одном исландском словаре. Они, видимо, были придуманы Махтиясом, но не стали употребительными. Вот некоторые из тех сложных слов этого стихотворения, которые поддаются буквальному переводу: "среброфлот", "гневопламя", "смелосила", "призракоцарство", "адоподобный", "молчеречь". В первых восьми строчках стихотворения "Островок Гуннара" Йоунаса Хатльгримссона – самого выдающегося поэта первой половины XIX в. – встречается восемь сложных слов: "сребросиний", "златокрасный", "небосинь", "прекрасно-прозрачный" и т. п. Двух из этих восьми слов нет в словарях. А в первых восьми строчках стихотворения "Лед океана" Эйнара Бенедихтссона – самого выдающегося поэта XX в. – встречается семь сложных слов, из которых трех нет в словарях.

Благодаря всем этим языковым возможностям, в распоряжении исландского поэта оказывается очень много созвучных слов, и это позволяет сделать стих более отличным от обыденной речи, чем это возможно в поэзии других народов. Исландские поэты нового времени, как правило, связывают строки своих стихов не только обычной рифмой, т. е. созвучием концов строк, как поэты других стран, но еще и аллитерацией, т. е. созвучием начал слов в двух соседних строках. Когда-то, в глубокой древности, у всех народов, говорящих на германских языках, стих был аллитерационным, другими словами – аллитерация регулярно связывала в нем две соседние строки. Но только у исландцев аллитерационный стих жив до сегодняшнего дня. С исландской точки зрения, строки, только рифмованные, но не аллитерирующие, – это не настоящие стихотворные строки. Но исландские поэты нового времени применяют, кроме конечной рифмы и аллитерации, еще и внутреннюю рифму, т. е. созвучие слогов внутри строки. Внутренняя рифма широко применялась уже в древнеисландской поэзии. Как случайные украшения стиха или средства выразительности аллитерация и внутренняя рифма встречаются и в поэзии других народов, в частности в русской поэзии. Но в исландском стихе все эти созвучия и их сочетания могут быть регулярны, т. е. так же повторяться из строки в строку, как количество слогов в стопе или стоп в строке в русском силлабо-тоническом стихе. Особенно разработаны все эти способы украшения стиха регулярными созвучиями в уже упомянутом выше жанре рим (смотри примеры дальше). Едва ли на каком-нибудь другом языке, кроме исландского, можно было бы сочинять строфы с таким количеством созвучий.

Наконец, исландский стих отличается от обыденной речи тем, что в нем допускаются различные отступления от обычного порядка слов, а надо сказать, что в исландском языке порядок слов вообще свободнее, чем в других германских языках. Иногда в исландском стихе бывает даже так, что сложное слово разрывается, и между его членами вставляется другое слово (5). Например, у Махтияса Йокумссона есть сочетание hlífa-finnur-stálin, где hlífastálin "доспехи", a finnur "находит", а у Эггерта Оулафссона есть сочетание Ísa-köldu-landi, где Ísalandi "Исландии", a köldu "холодной". Более сложные переплетения слов не встречаются в исландской поэзии нового времени. Однако всякий исландский ребенок знает шуточное четверостишие, в котором переплетаются семь предложений. "Петух, ворон, собака, свинья, лошадь, мышь, воробей, кукарекает, каркает, лает, хрюкает, ржет, пищит, чирикает". Подчеркнутость формы, резкое отличие от обыденной речи были характерны и для скальдической поэзии, причем даже в еще большей степени. Эта поэзия требовала поэтому огромного напряжения внимания от слушателя. Она – самая трудная поэзия, которая когда-либо и где-либо была записана. Если исландская поэзия нового времени – это поэзия в квадрате, то скальдическая поэзия – это поэзия в кубе.

Сложный и трудный стихотворный размер – это первое, что характерно для скальдической поэзии. Пять шестых того, что сохранилось от нее, сочинено так называемым "дротткветтом", или "дружинным размером". В строфе дротткветта восемь обычно шестисложных строк, и в каждой строке в определенном месте аллитерация – две в нечетной строке и одна в четной – и полные или неполные внутренние рифмы – неполные в нечетной строке и полные в четной. Конечная рифма первоначально была вообще неизвестна в Скандинавии, и в древнеисландской поэзии она встречается редко. Вот две строки дротткветта:

Тебя шлет ныне в изгнанье

Князь, поправший право.

или:

Владыке ратной гадюки

Дело его не приспело.

Аллитерации выделены жирным шрифтом, внутренние рифмы – курсивом. Строфа состояла из четырех двустиший с точно таким же узором созвучий. Выдержать его на протяжении строфы, не говоря уже о десятках строф, было нелегко. Но исландцам всего больше импонировал именно этот размер. В XIX и XX вв. некоторые исландские поэты пробовали писать дротткветтом – например, Махтияс Йокумссон. Но господствовали, если не считать рим, более простые размеры.

Сложный и трудный поэтический язык – это второе, что характерно для поэзии скальдов. Такие наиболее важные для поэзии понятия, как "воин", "битва", "корабль", "золото", "меч", "щит", "кровь", "ворон", обозначались поэтическими синонимами, так называемыми "хейти", и поэтическими фигурами, так называемыми "кеннингами". Хейти – это либо слово, вышедшее из употребления в обыденной речи, либо собственное имя, ставшее нарицательным, либо обозначение части вместо целого, рода вместо вида и т. п. Так, в русской классической поэзии "ланиты" – это хейти щек, "зефир" – хейти ветра, "лира" – хейти поэзии и т. д. В скальдической поэзии для некоторых понятий хейти насчитывались десятками. Никакой аналогии кеннингу в русской поэзии нет. Кеннинг – это совершенно условное обозначение из двух или больше существительных, из которых одно определяет другое. Так, кеннинг воина или мужчины – это "Бальдр щита", "Фрейр меча", "древо битвы", "куст шлема" и т. п., кеннинг корабля – это "конь мачты", "олень моря", "бык штевня" и т. д., кеннинг ворона – это "чайка ран", "глухарь битвы", "кукушка трупов" и т. п., кеннинг крови – это "море меча", "река трупа", "напиток ворона" и т. п.

Подставляя различные хейти вместо составных частей кеннинга, можно было варьировать его, а подставляя целые кеннинги вместо его составных частей, можно было сделать его многочленным и тем самым бесконечно увеличить возможность его варьирования. Трех- и четырехчленные кеннинги довольно обычны в скальдической поэзии. Встречаются иногда даже семичленные кеннинги, например "метатель огня вьюги ведьмы луны коня корабельных сараев", где "конь корабельных сараев" – это корабль, "луна корабля" – щит, "ведьма щита" – копье, "вьюга копий" – битва, "огонь битвы." – меч, "метатель меча" – воин. Для того чтобы расшифровать такой кеннинг, приходилось "переводить" его составные части и таким образом сводить его к элементарной схеме. Нередко, впрочем, и двучленные кеннинги – своего рода загадки. Не сразу догадаешься, что "снег тигеля" – это серебро, "змея тетивы" – стрела, "море телеги" – земля, а "небо песка" или "поде тюленя" – море. На загадки похожи и замены составных частей собственных имен синонимами или кеннингами. Так, Ísland, буквально "страна льда", превращается в Snægrund, буквально "земля снега". Такие зашифровки собственных имен довольно обычны в скальдической поэзии. В средневековой поэзии других стран тоже нередко встречаются разные зашифровки, ребусы, причем нередко всем этим занимались выдающиеся поэты. Однако нигде эта тенденция не получила такого развития, как в скальдическом кеннинге. Форма скальдического кеннинга имела эстетическую ценность сама по себе и часто не зависела непосредственно от того, что данный кеннинг выражал. В основе кеннинга могло не лежать никакого живописного образа, либо этот образ мог совершенно не соответствовать конкретной ситуации. Кеннинги воина, или мужчины, "расточитель сокровищ" или "раздаватель золота" могли быть применены и тогда, когда речь шла о бедняке. Эпитет при кеннинге мог противоречить буквальному смыслу кеннинга, как в сочетании "нищий расточитель сокровищ". Кеннинги с именами языческих богов могли употребляться для описания христианских персонажей. Да, в сущности, и любой кеннинг воина, или мужчины, был, как правило, не богаче содержанием, чем местоимение "он". Но зато кеннинги давали возможность нагромождать существительные в таком количестве, какое не засвидетельствовано ни в какой другой поэзии, и это делало язык поэзии необычайно богатым и пышным. Кеннинги подчеркивали поэтическую форму, они казались тем красивее, чем более изобретательно и замысловато они были разработаны.

Наконец, для скальдической поэзии характерен очень своеобразный порядок слов. В науке долго господствовало представление, что в дротткветтной строфе никакого порядка в расположении слов вообще нет. Слова, составляющие отдельные предложения, – так представляли себе ученые – разбрасывались в пределах дротткветтной строфы совершенно произвольно, и слушатель – ведь скальдическая поэзия существовала и в дописьменное время! – должен был сложить эти слова в предложения, подобно тому, как в детской игре произвольно разбросанные кубики надо сложить так, чтобы получилась требуемая картинка и лишних кубиков не оказалось. Никому не приходило в голову усомниться в возможности такого словорасположения, и это любопытный пример того, как явно абсурдное допущение в продолжение долгого времени принимается в науке за абсолютную истину. Только сравнительно недавно стало понятно, что, хотя порядок слов в дротткветтной строфе действительно необычен, дело обстояло все же не совсем так плохо, как представляли себе раньше ученые. Отступления от обычного словорасположения подчинялись определенным закономерностям. Так, слова, составляющие кеннинги, могли быть расположены не в том порядке, который необходим, чтобы кеннинг в целом был максимально понятным. Например, вместо "расточитель огня волны", т. е. "золота", можно было сказать "расточитель волны огня". Предложения могли быть определенным образом переплетены друг с другом: одно предложение можно было в определенном месте прервать другим предложением и потом в пределах той же полустрофы закончить его. Например, можно было сказать

Славен был бы повелитель воинов,

Если бы он был

– Мало какой народ мог бы вскормить –

Подобен отцу – такого короля.

Слова, набранные курсивом, образуют вставное предложение. Неясно, как смысл стихов с таким порядком слов доходил до слушателей. Может быть, вставное предложение произносилось с особой интонацией? Неизвестно также, как возник такой порядок слов. Сохранилось свидетельство о том, что при дворе Аттилы двое произнесли хвалебную песнь в честь него, и считается, что это древнейшее свидетельство об исполнения стихов по германскому обычаю. В поэме "Видсид" – одном из древнейших памятников английской литературы – тоже есть указание на исполнение хвалебной песни двумя поэтами. В "Саге о Стурлунгах" дважды рассказывается о том, что двое исполняют строфу, каждый свою строчку, причем в обоих случаях такое исполнение снится кому-то. Наконец, Гиральд Камбрийский – английский средневековый автор – упоминает исполнение песни в два голоса в Нортумбрии и высказывает предположение, что оно идет от скандинавских викингов. Может быть, переплетение предложений в дротткветтной строфе объясняется тем, что первоначально ее произносили двое, перебивая друг друга? Вставное предложение было в таком случае своего рода припевом. Но такого предположения никто почему-то до сих пор не высказывал. Припев – так называемый "стев", – который обычен в дротткветтных хвалебных песнях, действительно похож на вставное предложение, но он более регулярен. Несомненно, во всяком случае, что исконное применение дротткветта, т. е. "дружинного размера", – это хвалебная песнь.

Таким образом, если подчеркнутость формы – это сущность поэзии, то скальдическая поэзия – это действительно своего рода поэзия в кубе. Но что же такое поэзия? Можно ли ее определять, как речь, "связанную", т. е. формально подчеркнутую, ритмически упорядоченную, известным образом стилизованную и т. д.? Ведь такое определение не учитывает функции поэзии. Нельзя ли дать такое определение поэзии, которое учитывало бы также ее функцию? Ведь возможны и даже очень обычны стихи, в которых, как принято говорить, "нет поэзии", и возможны стихотворения в прозе, т. е. проза, в которой "есть поэзия". Правда, по-исландски так сказать нельзя. По-исландски поэзия – это только "то, что сочинено" (skáldskapur) или "связанная речь" (bundið mál).

Попытки дать определение поэзии, которое учитывало бы ее функцию, бесчисленны. По словам поэтов, поэзия – это "музыка души", "душа вещей" и т. д. и т. п. Но беда в том, что такие определения подразумевают не только некоторую условную фразеологию ("музыка", "душа" и т. п. – это условные обозначения того, что не поддается определению), но и некоторый ограниченный этап в развитии поэзии. В процессе развития поэзии ее функция претерпевает настолько большие изменения, что нельзя дать такое ее определение, которое годилось бы на всем протяжении ее истории. Значение древней поэзии в том, в частности, и заключается, что она делает очевидным, насколько изменчива функция поэзии. Правда, историки литературы, как правило, игнорируют эту изменчивость, рассматривают древнюю поэзию с точки зрения современных критериев и не делают никакой попытки понять критерии, применявшиеся к поэзии в древности. И это странно: получается, что историки литературы не интересуются историей литературы.

Скальдические стихи сохранились как фрагменты, цитируемые в произведениях XIII в. Как правило, эти стихи были записаны только в XIII в., между тем древнейшие из них были сочинены в IX в. Таким образом, эти стихи очень долго – до трех с половиной веков – бытовали в устной традиции, и не исключена возможность, что, несмотря на строгость их формы, они подверглись некоторым искажениям за это время, так как уже тогда они могли быть непонятны. Они, как правило, непонятны и современному человеку, даже исландцу. Но не потому, что они плохо сохранились, и не потому, что их форма очень сложна, а потому, что современному человеку непонятна функция этой поэзии. Между тем ученых эта поэзия никогда и не интересовала как поэзия: достаточно хлопот доставляла им она просто как тексты, подлежащие прочтению.

Традиция скальдических хвалебных песен прослеживается на протяжении около полутысячелетия – от первой половины IX в. до самого конца XIII в. Никаких существенных изменений в их форме или содержании не произошло за это время, если не считать некоторых колебаний в частоте и сложности кеннингов. Хвалебная песнь всегда построена по одной и той же схеме. Она может начинаться с предложения выслушать сочиненные скальдом стихи. Дальше всегда следует перечень событий в хронологическом порядке, прославляется храбрость и щедрость того, кому посвящена песнь, упоминаются походы и битвы, приводятся собственные имена и географические названия, причем повторяются все те же традиционные детали – бег украшенных щитами кораблей, сверканье мечей, потоки крови, пожирание трупов волками, воронами и орлами. Заключение может содержать просьбу скальда о награде за его произведение. Ничего "поэтического" в современном смысле в содержании такой хвалебной песни нет. Если, устранив кеннинги, передать это содержание в прозе, то оно оказывается чрезвычайно скудным. Но, тем не менее, оно всегда содержит только невымышленные факты, потому что, как сказал Снорри Стурлусон, приписать кому-нибудь то, чего он не совершил, было бы не хвалой, а насмешкой – суждение, поражающее в наше время своей наивностью (почему бы, в самом деле, не приписать живому правителю то, чего он не совершал?), но в то время несомненно истинное и основанное на понимании функции поэзии, закономерном для того времени.

Недаром скальдические хвалебные песни давно оценены как наиболее надежный исторический источник и в значительной мере именно потому и сохранились, что уже в XIII в. цитировались в исторических произведениях. Содержанием их могли быть только невымышленные факты, так как возможность говорить в поэзии о сознательно вымышленном была вообще неизвестна. Понятий "художественный вымысел" и "художественная правда" не существовало. Невозможно было ни обобщить сознательно действительность в художественный вымысел, ни искать художественной правды в вымысле. В отношении поэзии речь могла идти только о "правде" и "лжи" в самом прямом смысле, и поэтому граница между ними была абсолютно четкой. Отношение автора к содержанию его стихов было как бы совершенно пассивным: он не мог ни прибавить чего-нибудь к фактам, ни отнять от них. Его творчество было поэтому направлено в основном на форму.

Все это еще более очевидно в строфах к случаю, или отдельных строфах, которые составляют не менее важную часть скальдической поэзии, чем хвалебные песни. У скальдических отдельных строф содержание значительно разнообразней, чем у скальдических хвалебных песен. В них может идти речь не только о беге кораблей, потоках крови и пожирании трупов волками и воронами, но также и о встрече в пути, торговой сделке, украденной застежке, свидании с женщиной, чистке овечьего загона от навоза, праве на наследование имущества, вареной колбасе и т. д. и т. п. Однако и в отдельной строфе содержание, если его, устранив кеннинги, изложить в прозе, оказывается крайне скудным и сводится к констатации каких-то невымышленных фактов, которые сообщаются как объяснение причины поступка, предупреждение, совет, угроза, похвальба или просто как информация. При этом сообщаются имена конкретных людей, названия конкретных местностей, даже цифры. Ничего "поэтического" в современном смысле в содержании отдельной строфы, как правило, нет. Оно обычно настолько отрывочно, случайно, индивидуально и конкретно, что без сопровождающего прозаического текста так же непонятно, как могут быть непонятными перехваченное чужое письмо или подслушанный разговор. Крайне условная форма сочетается с содержанием, свободным от каких-либо литературных условностей и потому не говорящим ничего современному читателю. Никакого художественного обобщения, никакой типизации, никакого художественного вымысла в скальдических отдельных строфах не бывает. Вот суть некоторых из них, выбранных наугад: "Я отнял когда-то землю у Стейнара своим решением, я думал, что это будет к лучшему для Торгейра, но он обманул меня, он мне обещал, что будет все по-хорошему, но не мог удержаться от плохого поступка, и это меня удивляет"; "Бери эту марку, а то не получишь ничего"; "Меня вырвало на голову Армода"; "Я убил Торгрима, Лодина, Торкеля, Торда и Фальгейра".

С точки зрения наших, современных представлений о "поэтическом" может показаться, что именно преобладание индивидуального и конкретного в содержания, его необщий характер, и особенно в тех строфах, где речь идет о личной жизни автора, его отношении к какой-то определенной женщине и т. п., приближают скальдическую поэзию к современной лирике, в которой отсутствие общих мест и конкретность ситуации может быть сознательным художественным приемом. Но это, конечно, иллюзия. "Необщее" в лирике нового времени – это результат преодоления уже достигнутого "общего". Предпосылка этого "необщего" – уже выработанные лирические общие места и типические лирические ситуации, от которых автор отталкивается. Это "необщее" – результат обобщения, так сказать, второй степени. "Необщее" в скальдической поэзии определяется только конкретной ситуацией. Оно результат того, что автор еще не способен на художественное обобщение. Авторство еще как бы неполноценно: оно направлено на изощренную разработку формы, в известной мере независимой от содержания, на словесное орнаментирование, внешнее по отношению к тому, о чем идет речь. Но такое отношение автора к форме – это лишь обратная сторона его отношения к содержанию. Содержание не выбрано им, а предопределено действительностью. Поэзия для автора скальдических стихов – это способ констатации фактов, лежащих вне сферы его творчества. Но это не потому, что у него нет "поэтической фантазии". Он неспособен на художественный вымысел потому, что не может отличить его от обыкновенной лжи. Его авторское сознание еще не поднялось на ступень, на которой возможен сознательный отбор фактов действительности, их обобщение и преобразование в художественное произведение. Его творчество связано по рукам и ногам фактами необобщенной действительности.

Функция литературного жанра определяется его местом в системе литературных жанров данного общества, точно так же как функция искусства определяется его местом в существующей системе идеологических форм. Чтобы понять, чем был в прошлом тот или иной литературный жанр, надо рассмотреть всю совокупность жанров, существовавших в данном обществе. Нет "лирики вообще", "стихов к случаю вообще". В разные эпохи эти жанры были совершенно разными по своей функции. В современном обществе функции стихов к случаю ограничивает то, что наряду с ними существуют корреспонденции в прессе, очерки, публицистика, докладные записки, политические доклады и отчеты, передовицы и т. д. и т. п. Ничего этого в древнеисландском обществе не было. Поэтому функция скальдических отдельных строф была чрезвычайно широкой и нерасчлененной. Этому способствовало и то, что в них могли сообщаться только невымышленные факты. "Строфы о путешествии на восток", в которых скальд Сигхват рассказывает о своей поездке в Швецию с дипломатической миссией, были одновременно и поэзией, и путевым очерком, и дипломатическим отчетом, а его знаменитые "Строфы откровенности", в которых ему пришлось докладывать норвежскому королю Магнусу о недовольстве его политикой в некоторых слоях норвежского общества и о необходимости изменить ее, были одновременно и поэзией, и политическим докладом. Скальдические отдельные строфы были гораздо актуальней, чем это возможно для современной поэзии, и гораздо литературней, чем это возможно для современного политического документа. Скальдические отдельные строфы, как видно из саг, в которых они цитируются, могли, оставаясь поэзией, выполнять также функцию военного донесения или юридического документа. Примеры этого – строфа Тормода, скальда Черных Бровей, в которой он подает свое мнение на военном совете перед битвой при Стикластадире, или строфа Глюма Битвы, содержание которой послужило достаточным основанием, чтобы считать его виновным в убийстве Торвальда Крюка.

Вместе с тем, в силу того, что в скальдической поэзии форма была в известной мере независима от содержания, самой поэтической форме приписывалась действенная сила. Хотя, как уже было сказано, скальдические хвалебные песни давно были оценены как наиболее надежный исторический источник, в действительности в своей хвалебной песни скальд отнюдь не ставил себе историографических целей, да и фактическое содержание ее было обычно очень скудным. Ее назначением было прославить того, к кому она была обращена, обеспечить ему славу. Сочинить хвалебную песнь о ком-нибудь – значило сделать его обладателем славы. Не случайно в древнеисландском поэтическом языке слова "слава" и "поэзия" синонимы. Решающим было в хвалебной песни не содержание, а форма. Важны были не битвы, которые перечислялись, а то, что эти битвы описывались по всем правилам поэзии, – замысловато, пышно, изобретательно. Сочинялись и такие хвалебные песни, в которых вместо актов, свидетельствующих о храбрости прославляемого, перечислялись его знатные предки или даже просто описывались изображения на щите, подаренном прославляемым скальду. Древнейшее из скальдических произведений – щитовая драпа, сочиненная Браги Боддасоном в честь некоего Рагнара, – было именно таким.

Представление о действенности поэтической формы самой по себе отчетливо проявляется в рассказах о тех хвалебных песнях, которые были "выкупами за голову". В этих рассказах тот или иной правитель меняет свое право убить провинившегося перед ним скальда на хвалебную песнь, сочиненную скальдом в его честь. Хвалебная песнь в таких случаях была явно вынуждена, но, тем не менее, считалась вполне действенной. Исландская традиция рассказывает о целом ряде таких "выкупов за голову". Браги Боддасон – древнейший из скальдов, чьи произведения сохранились, – выкупил свою голову у шведского конунга Бьёрна, сочинив хвалебную песнь о нем в течение одной ночи. Примерно то же самое рассказывается о семи других скальдах IX-XI вв. Самая знаменитая из этих историй известна из "Саги об Эгиле". По пути в Англию – рассказывает сага – Эгиль был застигнут бурей и потерпел кораблекрушение у берегов Нортумбрии, где правил его злейший враг – Эйрик Кровавая Секира. Эгиль раньше имел с ним столкновения и убил его сына. По заступничеству Аринбьёрна, друга Эгиля и приближенного Эйрика, расправа откладывается до утра. Следуя совету Аринбьёрна и примеру своего предка Браги, Эгиль сочиняет в течение ночи хвалебную песнь в честь Эйрика и наутро исполняет ее перед ним, за что получает жизнь.

Вот одна типичная строфа из "Выкупа за голову" Эгиля:

Серп в жатве сеч –

сек жадно меч,

был ран резец

клинка конец.

И стали рдяны

от стали льдяной

доспехи в рьяной

потехе бранной (6).

В этом произведении впервые в Исландии применена конечная рифма. По содержанию оно не отличается от обычных скальдических хвалебных песен. Неизвестно, о какой именно битве здесь идет речь. Неизвестно также, конечно, все ли происходило в действительности так, как рассказывает сага. Если сага верно описывает внешность Эгиля – его огромный рост, могучие плечи, безобразное лицо, выдающийся подбородок, толстый нос, густые сросшиеся брови, – то возможно, что на Эйрика произвели впечатление не только необыкновенная звучность стихов, но и пугающая внешность их автора. Несомненно, во всяком случае, что обычай стихотворного "выкупа за голову" действительно существовал.

Представление о действенности поэтической формы самой по себе отчетливее всего проявляется в рассказах о магических свойствах, которыми якобы обладали стихи, сочиненные не с целью прославления, но, наоборот, с целью поношения. Такие стихи назывались "нид" (níð) Впрочем, значение этого слова не совсем ясно. По-видимому, оно могло означать не только хулительные стихи, но и жердь с насаженной на нее лошадиной головой. Жердь воздвигалась с той же целью, с какой сочинялись такие стихи. В "Саге об Эгиде" так рассказывается о его знаменитом ниде против Эйрика и его жены Гуннхильд. Прежде чем покинуть Норвегию – это было, еще когда Эйрик правил в Норвегии, а не в Нортумбрии, – Эгиль высадился на пустынную шхеру, вблизи норвежского побережья, взобрался на скалу, обращенную к материку, насадил лошадиную голову на орешниковую жердь и сказал: "Я воздвигаю эту жердь и обращаю нид против конунга Эйрика и его жены Гуннхильд, – и он повернул лошадиную голову в сторону материка. – Я обращаю нид против духов, населяющих страну. Пусть они все блуждают без дороги и не находят себе покоя, пока не изгонят Эйрика и Гуннхильд из Норвегии". Потом он всадил жердь в расщелину скалы и вырезал на ней рунами сказанное им заклятие. Несколько раньше в саге приводятся две строфы Эгиля, которые по своему содержанию в общих чертах совпадают с этим заклятием. В этих строфах выдержаны магические числовые соотношения между рунами; в каждом четверостишии по семьдесят две руны – трижды общее количество рун в руническом алфавите. Вероятно, эти строфы и вырезал Эгиль на жерди. Что касается Эйрика, то известно, что он вскоре был действительно вынужден покинуть Норвегию вместе с Гуннхильд и обосновался в Нортумбрии. Там Эгиль и выкупил у него свою голову хвалебной песнью.

В саге рассказывается дальше, что Эгиль вернулся к своим спутникам на корабль, и они вышли в море. Ветер крепчал, и Эгиль сочинил такую строфу:

Ветер храпящий рубит

море лезвием бури,

волны сечет крутые –

дорогу коня морского.

Ветер в одеждах снежных

рвет, как пила, зубцами

крылья морского лебедя,

грудь ему разрывая (7).

Скальдическая поэзия – самая непереводимая поэзия, которая когда-либо существовала. В приведенном выше переводе строфы Эгиля не выдержан обычный скальдичный размер, кеннинги устранены или упрощены, порядок слов тоже упрощен. Все же этот перевод дает некоторое представление о звучности строфы дротткветта и ее насыщенности иносказаниями.

О том, как представляли себе возможные последствия нида, видно из рассказа о скальде Торлейве. Норвежский ярл Хакон отобрал у Торлейва его товары, сжег его корабль и повесил его спутников. Переодетый нищим, Торлейв пробрался в палаты ярла и получил разрешение сказать сочиненные им стихи. Ярлу сначала показалось, что Торлейв прославляет его и Эйрика, его сына. Но вдруг на ярла напал страшный зуд, и он понял, что стихи Торлейва – скрытый нид. Торлейв начал тогда говорить центральную часть своего нида:

Туман поднялся с востока,

Туча несется к западу.

Дым от добра сожженного

Досюда уже долетает…

В палате стало темно, все оружие пришло в движение, многие были убиты, а ярл упал без сознания. У него отгнила борода и волосы по одну сторону пробора, и он долго пролежал после этого больной.

Снорри Стурлуеои рассказывает в "Хеймскрингле" о ниде, сочиненном коллективно всеми исландцами против Датского короля Харальда Синий Зуб и его наместника Биргира в отместку за то, что датчане захватили груз исландского корабля, разбившегося у берегов Дании. Было постановлено собрать по строфе нида "с носа". Коллективный нид – своего рода народное ополчение – должен был, как представляли себе исландцы, доставить немало хлопот датчанам. В сохранившейся строфе этого нида говорится, что Харальда и Биргира видели спаривающихся в образе жеребца и кобылы – высшее оскорбление по тогдашним представлениям. Датский король принял направленный против него нид очень всерьез: он собрался в поход против Исландии. Однако, как рассказывает Снорри, он сначала послал на разведку одного колдуна. Колдун этот подплыл в образе кита к Исландии с востока и увидел, что все горы и холмы полны там духами страны, а когда он заплыл в Вохпна-фьорд, то ему навстречу появился из долины громадный дракон, а за ним – множество дышащих ядом змей, жаб и ящериц. Тогда колдун подплыл к Исландии с севера, но из Эйя-фьорда навстречу ему вылетел огромный орел, а за ним – множество других птиц. Колдун подплыл к Исландии с запада, но из Брейда-фьорда навстречу ему с ревом пошел в брод по морю большущий бык, а за ним – множество духов страны. Колдун обогнул мыс Рейкьянес и хотел подплыть к Исландии с юга, но тут навстречу ему вышел великан с железной палицей, а за ним – много других страшилищ. А дальше на восток – песчаный берег и сильный прибой, так что боевым кораблям не пристать, как сообщил колдун. Харальд Синий Зуб вернулся со своим флотом восвояси не солоно хлебавши. Дракон, орел, бык и великан – объясняет Снорри – это четыре наиболее выдающихся исландца того времени: Бродд-Хельги, Эйольв Вальгердарсон, Торд Геллир и Торрод Годи. Вот почему дракон, орел, бык и великан – духи-хранители Исландии и эмблема ее независимости. Они изображены на стене здания альтинга, исландского парламента, в Рейкьявике. Дракон, орел, бык и великан – это государственный герб Исландской республики.

О том, насколько всерьез принимались хулительные стихи, свидетельствуют также многочисленные сообщения об убийствах в отместку за них. Даже один христианский миссионер не преминул убить двух исландцев, сочинивших о нем нид. Наконец, о том, насколько всерьез принимался нид, свидетельствует запрещение в "Сером гусе" – древнеисландском своде законов – сочинять, исполнять или заучивать хулительные стихи под страхом объявления вне закона или штрафа в зависимости от объема стихотворения. Стихи о женщине, т. е., конечно, определенной женщине, так как вымышленных женских образов или "женщины вообще" в стихах быть не могло, – тоже были запрещены по закону. По-видимому, считали, что такие стихи могут подействовать как приворот или нанести телесный ущерб женщине. Правда, такие стихи все же сочинялись…

Последняя вспышка веры в магическую силу поэтической формы была в Исландии в XVII в., когда возникло множество народных сказок о магических стихах так называемых сильных поэтов. В сказках этих рассказывается о том, как строфа "сильного поэта" вызывала проказу или другую тяжелую болезнь, даже смерть, поднимала мертвеца из могилы и т. д. Такие строфы обычно импровизировались, причем считалось, что, если человек сможет сразу же ответить на обращенные к нему стихи, подхватив рифму или завершив строфу, то тем самым магическое действие стихов парализовалось. Сочинялись также длинные стихотворения, которые были по существу заклинаниями. Многие такие стихи сохранились. "Сильным поэтом" считался, в частности, Хатльгрим Пьетурссон, наиболее знаменитый исландский поэт XVII в., автор рим, сатирических стихов и особенно псалмов и вообще религиозной поэзии. В народной сказке рассказывается, что однажды Хатльгрим убил своим четверостишием лисицу, которая причиняла много вреда. Он увидел ее в окно церкви во время службы – он был священником – и не мог удержаться от того, чтобы сочинить о ней тут же уничтожающее четверостишие.

И форма, и содержание, и функция скальдической поэзии очень своеобразны. Но есть у этой поэзии еще одна черта, по ней она и называется поэзией скальдической, или поэзией скальдов, и, в сущности, именно эта черта – основная: все скальдические стихи приписываются определенным скальдам, или авторам, и все древнеисландские стихи, приписываемые авторам, – это и есть скальдические стихи. Возможно, правда, что автор скальдического произведения был забыт или что оно приписывалось не тому, кто его в действительности сочинил. Но в отношении всех скальдических произведений – и только в отношении них! – непременно подразумевалось сознательное индивидуальное авторство. Эддическая поэзия никогда не приписывалась определенным авторам. Прозаические произведения в дописьменное время тоже никогда не приписывались определенным авторам. С появлением письменности в Исландии появляются и прозаические произведения, авторы которых известны. Но известны эти авторы только случайно, и авторы огромного большинства древнеисландских прозаических произведений неизвестны. Это и понятно: существовало понятие "автор стихов", и оно выражалось словом "скальд", но понятия "автор" не существовало, и не было такого слова. Соответственно есть в древнеисландском языке слово "сочинять стихи" (yrkja), но нет слова "сочинять".

Разумеется, древнеисландское слово "скальд" и современное "поэт" совсем не однозначны. Быть "скальдом" не значило обладать душевным обликом "поэта" – фантазера, мечтателя и т. д. Сочинять стихи было просто уменьем, таким же как стрелять из лука, плавать, ездить верхом, и все эти уменья назывались тем же словом, что и поэтическое искусство, а именно – словом íþrött. В современном исландском языке это слово означает "спорт" или "физическая культура". Скальд сознавал себя автором своих стихов, гордился ими и даже замечал заимствование из своих стихов у другого скальда, как об этом свидетельствует название одного скальдического произведения – "драпа с украденным припевом" (stolinstefja). Но скальд осознавал поэтическое творчество только как владение поэтической формой. Другими словами, это было не полностью осознанное авторство.

Таким образом, в древнеисландской литературе становление осознанного авторства еще не завершилось. Оно развилось в поэзии раньше, чем в прозе, но в поэзии определенного характера. До того как оно возникло в скальдической поэзии, где оно еще неполноценно, его не было нигде. Процесс его возникновения был несомненно сложен и длителен и происходил еще в дописьменное время. Тем не менее основные черты этого процесса очевидны.

Хвалебная песнь – это самый консервативный жанр скальдической поэзии. Древнейший памятник скальдической поэзии, возникший еще в Норвегии, за четыре века до того, как он был записан в Исландии, – это хвалебная песнь. Все особенности скальдической поэзии сложились несомненно в хвалебной песни, и это особенно очевидно в скальдических кеннингах с их лейтмотивами – бегом боевых кораблей, сраженьем, сокровищами. Поэтому, всего вероятнее, что сознательное индивидуальное авторство возникло сначала именно в хвалебной песни. Содержание в хвалебной песни – имя прославляемого, его происхождение, имена врагов, с которыми он сражался и т. д. – задается действительностью, и потому не дает простора для творчества. Но это содержание каждый раз разное. Поэтому, хотя форма хвалебной песни очень традиционна, она все же должна каждый раз воссоздаваться заново. Необходимость бесконечно варьировать ту же традиционную форму, импровизировать ее, делает ее особенно ощутимой. Отсюда и осознание этого творчества. Но отсюда же и особая подчеркнутость формы в скальдической хвалебной песни и в скальдической поэзии вообще.

Осознанное авторство возникает в хвалебной песни раньше, чем в других видах поэзии, потому что в хвалебной песни форма особенно ощутима, и оно возникает в поэзии раньше, чем в прозе, потому что в поэзии форма ощутимее, чем в прозе, ведь поэзия – это и есть речь, формально подчеркнутая. Подчеркнутость формы, подобная той, которая характерна для скальдической поэзии, – это первый шаг на пути творческого освобождения автора от связанности традицией, закономерная стадия в развитии самосознания поэта. Особая подчеркнутость формы, ее гипертрофия – это трамплин, благодаря которому совершается скачок из неосознанного в осознанное авторство – один из самых больших скачков в истории человечества. Возникновение творческого самосознания в поэзии и ее формальная гипертрофия – это две стороны одного и того же процесса. Сознательное творчество возникает сначала только по отношению к поэтической форме – сознательного художественного вымысла еще нет, содержание задается действительными фактами – отсюда ее гипертрофия. Впрочем, для самих скальдов понятий "форма" и "содержание" вообще не существовало.

Обязателен ли именно такой путь возникновения сознательного авторства в литературе? Скальдическая поэзия – это явление исконное и очень древнее в Скандинавии. Особенности этой поэзии развились в результате закономерного внутреннего развития, а не под влиянием какой-либо иноземной, более высокой культуры. На это указывает ряд фактов – исторических и лингвистических – и, в частности, само слово "скальд" (skáld или skald). Слова, со значением "поэт", "автор", т. е. подразумевающие существование сознательного личного авторства, – это обычно слова, сравнительно новые, заимствованные из других языков, как например соответствующие слова в русском языке, либо образованные из старых слов тем или иным способом. Между тем слово "скальд" – несомненно очень древнее в Скандинавии. Оно, по-видимому, ниоткуда не заимствовано и ни от чего не образовано. Его первоначальное значение неизвестно. Правда, всего вероятнее, что это слово как-то связано со словами, которыми обозначался нид, т. е. хулительные стихи. Но никаких явных соответствий в других языках у этого слова нет. Многочисленные попытки установить его этимологию, или происхождение, не увенчались успехом. Известно только, что слово это искони среднего рода, так же как некоторые слова, обозначавшие сверхъестественные существа (tröll, goð, regin и др.). В современном исландском языке принадлежность этого слова к среднему роду может быть использована для комического эффекта: "Оно долго отказывалось, но в конце концов оно сказало свое новое стихотворение". Возможно, что первоначально принадлежность этого слова к среднему роду была связана с представлением о безличной силе, проявляющейся в поэтической форме и в том, кто ее создает. В таком случае осознание авторства в поэзии было вместе с тем преодолением ложных представлений о природе поэтических способностей.

Нельзя сравнить процесс возникновения осознанного личного авторства в Скандинавии с его возникновением в других странах: процесс этот в других странах либо происходил в эпоху, от которой не сохранилось никаких памятников, – ведь от дописьменных эпох, как правило, ничего не сохраняется, – либо был результатом влияния литературы – иноземной или местной, в которой осознанное авторство уже существовало. Так, все европейские средневековые литературы, кроме древнеисландской, попадают в поле зрения историка уже как письменные литературы, сложившиеся в результате влияния более древней и более высокой культуры.

Все же кое-где сохранились памятники древнейшей и при том исконной личной поэзии, и эти памятники, как правило, отличаются теми же особенностями, что и скальдическая поэзия. В древнейшей ирландской личной поэзии содержание – это необобщенные факты действительности, господствующие жанры – хвалебная песнь и хулительные стихи, а форма этой поэзии исключительно вычурна, и это всегда приводило в изумление исследователей – они ожидали в древнейшей личной поэзии найти первобытную простоту или, во всяком случае, бо́льшую простоту, чем в позднейшей поэзии. Еще в эпоху романтизма был придуман образ древнейшего личного поэта – старца с седыми кудрями, который, бряцая на арфе, исполнял свои песни, исполненные простоты и лиризма. Такого старца всегда ожидают найти. Но, по-видимому, ничего подобного ему в действительности никогда не существовало. В древнейшей арабской личной поэзии, которая бытовала еще в устной традиции, до введения ислама, господствующие жанры – это хвалебная песнь и хулительные стихи. Так же, как в Скандинавии, хвалебная песнь у арабов могла быть "выкупом за голову", а хулительным стихам приписывалась магическая сила. Трафаретность содержания сочеталась в этой поэзии с формальной изощренностью, которая ставила исследователей в тупик: она явно противоречила представлению о развитии поэзии от первобытной простоты к большей формальной изощренности.

Черты сходства со скальдической поэзией можно обнаружить и в некоторых других литературах Востока, где архаичные черты были устойчивее, чем в литературах Запада, и где хвалебная песнь была основным поэтическим жанром. В сущности, гипертрофия формы, характерная для жанра хвалебной песни, продолжает жить до сих пор в том, что принято называть "восточной витиеватостью". Следы того отношения к форме и содержанию, которое было характерно для скальдической поэзии, можно обнаружить и в западноевропейских средневековых литературах, – в пристрастии к разного рода формалистическим трюкам и аллегорическому способу выражения, в преобладании исторически бывшего над вымышленным в содержании, в неумении отличить правду историческую от правды художественной.

Черты, вытекающие из сущности определенного этапа развития культуры, могут в известных условиях стать чертами национального своеобразия культуры на последующих этапах ее развития. Характерные черты скальдической поэзии вытекали из роли поэтической формы в развитии авторского самосознания. Но некоторые из этих черт, уже в другой функции, стали характерными для поэтического жанра, который был популярным в Исландии в течение всего последующего шестисотлетнего периода, а именно, для рим – самого исландского из поэтических жанров, – а тем самым в значительной степени и для исландской поэзии вообще.

Римы – это длинные стихотворные повествовательные произведения (8). Иногда рима – это целое произведение. Но обычно рима – это часть целого произведения, цикла рим. Поэтому "римами" называется и отдельное целое произведение, и все такие произведения вместе. От скальдической поэзии римы унаследовали подчеркнутость формы, ее строгость и условность. В римах всегда широко употреблялись поэтические синонимы и кеннинги из арсенала скальдической поэзии. Многие из этих кеннингов – мифологического содержания. Но постепенно эти кеннинги стали еще трафаретнее, чем они были в скальдической поэзии. Таким образом, язык рим очень богат, но вычурен и условен.

Стихотворная форма рим, строфа с конечными рифмами, – из народных баллад, датских или норвежских. Но в римах всегда есть не только конечная рифма, но и аллитерация, а часто и внутренняя рифма. Для того чтобы соблюсти такой чрезвычайно богатый созвучиями и строгий размер на протяжении целой римы, т. е. десят­ков строф, нужно огромное стихотворное мастерство. Не меньшее мастерство нужно для того, чтобы владеть не одним, а многими такими размерами. Дело в том, что в пределах каждого цикла рим структура строфы – узор конечных и внутренних рифм, длина и количество строк – меняется от римы к риме, так что в одном цикле рим используется до нескольких десятков размеров. Постепенно выработалось громадное количество строфических вариаций, применимых в римах. В "Ключе размеров" Хельги Сигурдосона, вышедшем в 1888 г., их свыше двух тысяч. В свое время Снорри Стурлусон в своем перечне размеров в "Младшей Эдде" привел только сто две вариации стихотворных размеров. Сочинялись римы в десятки и сотни строф, в которых строго выдерживался заданный узор созвучий. Вот в транскрипции русскими буквами строфа из одной римы Боулу-Хьяульмара, где внутренние и конечные рифмы повторяются по четыре раза в строфе:

Флоуда брима Фриггян глау,

Фьярар грима иггяр лау

Хвильдар тима тигг ег тау,

Тротин рима лиггя мау (9).

Аллитерации выделены жирным шрифтом, а рифмы, внутренние и конечные, – курсивом. А вот строфа из "Перечня размеров" Свейнбьёртна Бейнтейнссона, опубликованного в 1953 г. в его руководстве по исландскому стихосложению, – такие перечни и ключи размеров сочинялись в Исландии со времен "Младшей Эдды" и продолжают сочиняться. В этой строфе узор созвучий охватывает все слова, кроме одной безударной частицы:

Минди киндум хаум хьяу

Хайдум, глайдаст крафтур;

Техкар брехкур трау ад сьяу

Таунгад лаунгар афтур (10).

В отличие от скальдической поэзии в римах всегда есть сюжет. В этом отношении они похожи на средневековые баллады или рыцарские романы. Но римы гораздо длиннее баллад, в них больше имен и событий, а от рыцарских романов римы отличаются своей вычурной и условной формой. В основе сюжета рим обычно лежит прозаическое произведение всего чаще – сага более или менее фантастического и романического содержания или рыцарский роман, реже – волшебная сказка или сага исторического содержания. Таким образом, римы, как правило, имеют литературный источник, и сюжеты их неоригинальны. Общее с содержанием скальдической поэзии в римах разве только то, что описания битв – излюбленный мотив в них. Но в римах эти битвы фантастичны: сражаются легендарные герои, великаны, боги.

Авторы многих рим – и в частности большинства древнейших рим – неизвестны. Но некоторые из авторов уже древнейших рим известны. В новое время многие выдающиеся поэты сочиняли римы, например Махтияс Йокумссон, Боулу-Хьяульмар, Торстейтн Эртлингссон, Эйнар Бенедихтссон и др. Впрочем, личное начало проявляется в римах обычно только в так называемом мансёйнге – лирических строфах в начале римы, в которых автор, пересыпая стих мифологическими кеннингами поэзии (например, "вино Рёгнира", "ладья Фьялара") и женщин (например, "Биль золота", "Гевн запястий"), говорит о своей несчастной любви к женщине или сетует на свою старость и неуменье слагать стихи, по-видимому, впрочем, с целью не столько разжалобить слушателей, сколько позабавить их своим остроумием, так как тут обычны сентенции общего содержания о женщинах и т. д. С течением времени мансёйнг все больше удалялся от своей первоначальной любовной темы, заимствованной из средневековой куртуазной литературы, и мог содержать что угодно: и посвящение патрону, и комментарий к риме, и т. д.

Таким образом, римы – это авторские произведения имеющие литературные источники. Они, следовательно, не фольклор. Но они и не литература в обычном смысле слова. Они – народная литература, нечто специфически исландское.

Поэтическая традиция никогда не прерывалась в Исландии, хотя жанры менялись (11). Уже в XII в. скальдические размеры и кеннинги стали использоваться в поэмах христианского содержания. В последующие века сочинялись поэмы о святых и Марии Деве. К католической эпохе относятся также первые сатирические поэмы о пороках мира. Стихи сочинял последний католический епископ Исландии Йоун Арасон, казненный в 1550 г. Ему принадлежит, в частности, первая "лошадиная строфа", т. е. стихотворение о лошадях, – жанр, ставший впоследствии популярным в Исландии. С XIV по XVI век в Исландии в большом количестве слагались баллады по образцу датских средневековых баллад. В XVI в. появились лютеранские гимны и псалмы, а также так называемые викиваки – танцевальные песни сложной строфической формы. В XVIII в. – веке Просвещения – дидактическая поэзия получила распространение в Исландии. Ряд новых поэтических жанров был введен исландскими поэтами-романтиками в XIX в., и много замечательных произведений было создано этими поэтами. Но римы оставались популярными все время, и в XIX в. они были популярнее, чем когда-либо, несмотря на то, что крупнейший поэт романтик Йоунас Хатльгримссон обрушился на них с жестокой критикой с позиций высокой поэзии и осудил их как бессодержательное и безвкусное рифмачество.

Слушание рим было излюбленным занятием исландцев в продолжение более полутысячелетия. Много поколений исландцев воспиталось на римах. Возможно, что первоначально их танцевали. До сих пор в Исландии на танцевальных вечерах принято перемежать вальс с веселой музыкой в быстром темпе, под которую все топчутся и поют римы. Но, по-видимому, уже издавна римы обычно пели, а не танцевали. В долгие зимние вечера собирались в бадстове – тесном жилом помещении крестьянского дома – и, сидя на нарах, при тусклом светильнике, занимались каким-нибудь рукоделием, рассказывали сказки, читали саги и пели римы. Кто сучил шерсть, кто вязал, кто мастерил какую-нибудь утварь или снасть. Существовали профессионалы, которые записывали саги и римы и зимой ходили с хутора на хутор. Такой профессионал читал риму с рукописи и пел ее на специальный мотив, а остальные подпевали ему. Когда в Исландии получила распространение печатная Библия, ее иногда читали вместо рим, но она не выдерживала конкуренции рим, и к этому именно времени относится высказывание одной старушки, ставшее поговоркой: "Евангелие не забавно, там нет битв". В длинных вереницах богатых созвучиями строф, в пышных скоплениях необычных слов и кеннингов, в полуэлегическом, полушутливом мансёйнге, в описаниях героических подвигов и великолепных битв много поколений глухой и нищей страны поэтов находило удовлетворение своей ненасытной страсти к "связанной речи", к поэзии – тому искусству, которое, как сказал Эгиль Скаллагримссон в поминальной песни о своих сыновьях, искупает все несчастья.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Об исландской поэзии нового времени см.: Stef á n Einarsson. A history of Iselandic literature. New York, 1957; R. Beck. History of Iselandic poets, 1800-1940. Ithaca, New York, 1950 ("Islandica", 34); Kristinn E. Andrésson. Íslenzkar nútímabókmenntir, 1918-1948. Reykjavík, 1949 (русский перевод: К. Андерссон. Современная исландская литература, 1918-1948. М., 1957); Bjarni M. Gíslason. Islands litteratur efter sagatiden, ca. 1400-1948. København, 1949; М. И Стеблин-Каменский. Исландская литература. Л., 1947; S. Nordal. Udsigt ove Islands Litteratur i det 19. og 20. Århundrede. Reykjavík, 1927; Halldór Hermannsson. Icelandic authors of today. Ithaca, New York, 1913 ("Islandica", 6); J. C. Poestion. Isländische Dichter der Neuzeit. Leipzig, 1897. Антологии новоисландской поэзии: Kristinn E. Andrésson og Snorri Hjartarson. Íslenzk nútímalýrikk. Reykjavík, 1949, Einar Ól. Sveinsson, Páll E. Ólason, Snorri Hjartarson, Arnór Sigurjónsson og Tómas Guðmundsson. Íslands þúsund ár. 1-3, Reykjavík, 1947; S. Nordal. 1) Íslenzk lestrarbók, 1750-1930. Reykjavík, 1942. 2) Íslenzk lestrarbók, 1400-1900. Reykjavík, 1931. На русский язык переведено несколько стихотворений в книге: Современная скандинавская поэзия. М., 1959.

2. О древнеисландской (скальдической) поэзии см. истории древнеисландской культуры Фриса, Поске, Хельгасона, Хойслера, Нурена, Йоунсона, Могка (см. примечание к стр. 60). См. также: М. И. Стеблин-Каменский. 1) Лирика скальдов? "Ученые записки ЛГУ, серия филол. наук", № 308, вып. 62, 1961, стр. 108-123 ("Scandinavica", 1); 2) Происхождение поэзии скальдов. "Cкандинавский сборник", 3, 1958, стр. 175-201. Есть два издания всей скальдической поэзии: 1) Den norsk-islandske skjaldedigtning udg. af Kommissionen for det Arnamagnæanske Legat ved Finnur Jónsson, 1A-2A (tekst efter håndskrifterne), 1B-2B (rettet tekst med tolkning). København, 1912-1915 (в томах 1B-2B есть подстрочные переводы на датский язык); 2) Der norsk-isländska skaldediktningen reviderad av E. Kock, 1-2. Lund, 1946-1950. Есть множество работ, посвященных толкованию тех или иных скальдических стихов или частным вопросам скальдического стиля и т. д. См.: L. M. Hollander. A bibliography of scaldic studies. Copenhagen, 1958 (далеко не полная). Ряд скальдических строф в русском переводе есть в книге: Исландские саги. Л., 1956. Перечень более старых переводов скальдических стихов есть в книге: М. И. Стеблин-Каменский. Исландская литература. Л., 1947, стр. 49.

3. Вот эта строфа в переводе С. В. Петрова:

Лезь на киль без страха!

Холодна та плаха.

Пусть метель морская

мчит, с тобой кончая!

Не тужи от стужи,

Духом будь потуже!

Дев любил ты вволю –

Смерть лишь, раз на долю.

4. Есть целый ряд работ о скальдическом кеннинге. Самая обстоятельная из них: R. Meissner. Die kenningar der Skalden. Bonn und Leipzig, 1921 (Rheinische Beiträge und Hilfsbücher zur germ. Philologie und Volkskunde). На русском языке: М. И. Стеблин-Каменский. О некоторых особенностях стиля древнеисландских скальдов. "Известия Академии Наук, отд. литературы и языка", 16, 2, 1957, стр. 143-155.

5. По поводу порядка слов в поэзии скальдов в продолжение около двадцати лет шел спор между исландским ученым Финном Йоунссоном и шведским ученым Эрнстом Альбином Кокком. Йоунссон защищал традиционную точку зрения во множестве работ, посвященных толкованию различных скальдических стихов. Все эти толкования сведены вместе в его издании скальдической поэзии (см. выше). Э. А. Кокк опровергал толкования Йоунссона и доказывал, что в поэзии скальдов порядок вовсе не такой замысловатый, какой он получается у Йоунссона. Его толкования публиковались под названием "Notationes norroenare" в журнале "Lunds universitets årsskrift" с 1923 по 1943 г. и сведены вместе в его издании поэзии скальдов (см. выше). Итоги дискуссии были подведены, в частности, в рецензиях на работы Кокка: S. Nordal, "Arkiv för nordisk filologi", 51, 1935, стр. 169-181; H. Kuhn, "Beiträge zur geschichtte der deutschen Sprache und Literatur", 66, 1936, стр. 133-160. См. также: М. И. Стеблин-Каменский. Древнеисландский поэтический термин "дротткветт". "Научный бюллетень ЛГУ", 1946, 6, стр. 21-24, где переплетение предложений в скальдической строфе истолковывается как результат ее первоначального исполнения двумя скальдами.

6. Стихи из "Выкупа за голову" переведены С. В. Петровым.

7. Стихи Эгиля переведены А. И. Корсуном.

8. О римах см. истории литератур Фриса, Хельгасона, Нурена, Йоунссона, Могка (см. выше). Ср. также: Einar Ól. Sveinsson. Um rímur fyrir 1600 og fleira. В его кн. Við uppsprettungar, Reykjavík, 1956, стр. 200-217. Антология рим: W. A. Craigie. Sýnisbók íslenzkra rímna, 1-3. London, 1952.

9. А вот прозаический перевод этой строфы: "Богини огня морей (т. е. женщины) сияют, море рогов Одина (т. е. поэма) кончается, я собираюсь отдохнуть, рима кончена".

10. Вот прозаический перевод этой строфы: "На высоких холмах у овец окрепли бы силы; желание увидеть милые склоны, туда тянет снова".

11. Об исландской средневековой поэзии после падения "народовластия", кроме работ, названых в примечании к стр. 90, см: Stefán Einarsson. Icelandic popular poetry of the Middle Ages. В кн.: Philologica, the Malone anniversary studies. Baltimore, 1949, стр. 342-353; Jón Þorkelsson. Digtningen på Island i det 15. og 16. Árhundrede. Reykjavík, 1888. Антология: S. Nordal, Guðrún P. Helgadóttir og Jón Jóhannesson. Sýnisbók íslenzkra bókmennta til miðrar átjándu aldar. Reykjavík, 1953.

ОГЛАВЛЕНИЕ