Сказка

"Немало узнает об исландской культуре прошлых веков тот,

кто углубится в исландские народные сказки,

хотя бы он не прочел ни одного

исторического исследования об этом времени.

Возможно, правда, что краски на картине,

которую он получит, будут не совсем натуральные,

суеверие окажется преувеличенным, и он увидит больше

привидений и мертвецов, чем видели люди того времени.

Но в большинстве народных сказок говорится

о сверхъестественном, таковы их природа и тематика, и это

должно отразиться на даваемой ими картине исландской культуры.

Тем не менее картина эта широка и глубока".

Эйнар Оулав Свейнссон.

Никакой другой литературный жанр не имеет в Исландии таких глубоких корней, как народная сказка. Но, как все в Исландии, исландская народная сказка очень своеобразна. Прежде всего, если сказка – это рассказ о событиях, который не претендует на достоверность, то большинство исландских народных сказок – это не сказки, так как они претендуют на достоверность, они рассказываются так, как будто рассказчик верит в то, что они правда, и раньше в самом деле все в это верили. Дело в том, что большинство исландских народных сказок – это так называемые сказки-былички, или сказки-бывальщины, т. е. наиболее архаичный вид сказок. В сказках-бывальщинах, в отличие, например, от волшебных сказок, трафаретом служит не сюжет, не последовательность мотивов, а только свойства того сказочного персонажа, о котором рассказывается. Поэтому такая сказка дает очень большой простор для творческой фантазии. Встреча со сказочным персонажем может происходить в самых различных условиях и самым различным образом. Более пли менее одинаковыми остаются только свойства этого персонажа. Вместе с тем в сказке-бывальщине всегда рассказывается о том, что произошло с конкретным лицом в конкретном месте. Поэтому такие сказки всегда особенно тесно связаны с бытом народа и страной, в которой он живет, другими словами – они реалистичны, в той мере, в какой сказка вообще может быть реалистична. По-видимому, именно этими свойствами сказок-бывальщин объясняется то, что у исландского народа, с его страстью к литературному творчеству и склонностью к историзму и правдивости, эти сказки заслонили все остальные виды народных сказок.

В исландских сказках-бывальщинах, как правило, сообщаются имена действующих лиц, их происхождение (иногда даже генеалогия), их социальное положение, состав семьи, место действия – хутор, долина и т. д. Правда, бывает, что в разных вариантах сказки эти данные оказываются разными, а иногда и в самой сказке сообщается, что, по словам разных лиц, эти данные то одни, то другие. Если имя действующего лица в сказке не сообщается, то обычно это оговаривается: "Имя его не было названо", "его звали Торир, а имя жены его неизвестно", "как звали третьего сына, не сказано" и т. п. Обычны также оговорки, вроде "неизвестно, о чем они разговаривали", "встречала ли она его после этого, не сказано" и т. п. В той мере, в какой это необходимо для понимания действия, сообщаются разные сведения о данном хуторе, его истории или расположении, о погоде, обычаях и т. п.

Иностранцу многие из подробностей, сообщаемых в исландских сказках-бывальщинах, могут показаться излишними. Но, с точки зрения исландца, который, возможно, хорошо знает данную долину или даже данный хутор и т. д., именно подробности делают эти сказки "самым исландским из всего, что есть в Исландии". Сказки эти настолько тесно связаны с местностью, в которой происходит их действие, что многое в них становится понятным, только если путешествуешь по Исландии и видишь эти местности своими глазами в разное время дня и ночи и в разную погоду.

Исландский пейзаж и быт исландского народа никогда не бывают целью описания в сказке-бывальщине, они только как бы проглядывают сквозь действие. Но тем естественней они находят себе место в такой сказке и тем богаче и разнообразней они в ней представлены. Снова и снова упоминаются долины и горы, озера и реки, дожди и туманы, метели и вьюги, снова и снова говорится о том, что крестьянин косит траву, ищет овец, пасущихся в горах, рыбачит, едет на лошадях за сушеной рыбой в торговый поселок, собирает весной исландский мох в горах вместе с девушками, сидит вечером за работой в бадстове, что крестьянка доит коров или овец, убирает сено, прядет, убаюкивает ребенка, снимает с гостя промокшую обувь и носки, готовит пищу. Вся крестьянская страна, такая, какой Исландия была до самого недавнего времени, встает в сказках перед глазами того, кто их читает. Единственные не крестьяне в сказках – это пасторы, и о них, а также об учениках из епископских школ в Хоуларе и Скаульхольте в сказках часто идет речь. О купцах, всегда иностранцах, говорится в сказках гораздо реже – их было ничтожно мало, и они жили только в торговых поселках.

Исландские народные сказки – это, конечно, устная крестьянская традиция. Но в Исландии никогда не было пропасти между народом и учеными людьми, и в Исландии устная крестьянская традиция не противоположна книжной, письменной традиции. Поэтому роль книги и письменности значительна в исландских народных сказках. Не случайно в них нередко упоминаются книги и письма. В сказках о колдунах большую роль играют магические книги "Серая Кожа", "Красная Кожа" и т. п. В одной сказке о великане крестьянин записывает его имя, чтобы не забыть его. Нередко упоминаются в исландских народных сказках псалмы и римы. Очевидно, конечно, что исландские народные сказки испытали влияние древнеисландских саг. Ведь списки с древних саг всегда были широко распространены в Исландии. Влияние саг сказывается и в стремлении сказок к достоверности, и в обилии собственных имен и всяких точных сведений, и в использовании определенных мотивов в сказках. Часто вообще неясно, что в сказке устная традиция, а что прочтенное и потом ставшее устной традицией. Влияние саг сказывается кое в чем и в стиле сказок. Наконец, сама запись народных сказок происходила в Исландии не так, как в других странах. Сказки знаменитого собрания Йоуна Ауртнасона, которое он издал в 1862-1864 гг., посвятив его Якобу Гримму, были записаны не самим издателем, а грамотными людьми с разных концов Исландии – крестьянами и пасторами, мужчинами и женщинами. Лучшие из таких записей Йоуну вообще не приходилось править. Только в некоторых записях ему приходилось немного править стиль. В результате, сказки, собранные им, оказались в общем ближе к устной традиции, чем сказки, которые в ту же эпоху собирались в других странах.

Так как сказки-бывальщины претендуют на достоверность, в исландских сказках такого рода не рассказывается о существах, явно фантастических, – говорящих животных, карликах, драконах, домовых, леших. Даже в исландских волшебных сказках всех этих существ, как правило, нет. Леших, правда, в Исландии и не могло бы быть из-за отсутствия леса. Но вот карлики и драконы были представлены в древнеисландской литературе и только потом исчезли. Сверхъестественные существа, которые встречаются в исландских сказках-бывальщинах, как правило, во всем похожи на людей и отличаются от них, в сущности, только тем, что они все-таки не люди. Их образы, однако, резко разграничены между собой, и все они специфичны для Исландии.

От языческих мифов сказки унаследовали только великанов. Но в сказках великаны не такие, как в мифах. Большинство исландских сказок о великанах возникло еще до Реформации, т. е. до середины XVI в., так что, по-видимому, в Исландии уже давно никто не верит в существование великанов. Великан по-исландски – трётль (tröll). Этимологически это, конечно, то же самое слово, что "тролль". Но дело в том, что соответствиями этого слова в разных скандинавских языках и в разные эпохи обозначались очень разные сверхъестественные существа, отнюдь не всегда великаны. Поэтому едва ли стоит исландских трётлей называть "троллями".

В отличие от мифов, в которых рассказывалось о встречах богов с великанами, в сказках рассказывается о встречах людей с великанами. Встречи эти могут быть самыми разнообразными. Постоянно в рассказах о них только то, что трётль гораздо больше и сильней людей, безобразен, глуп, свиреп, жаден и мстителен, но, когда ему оказывают услугу, он становится навсегда верным другом. Верность трётлей вошла во многие исландские поговорки. Трётли живут в одиночку в пещерах или скалах. В руках у них обычно железная палица или большой нож. Они похищают и убивают скот. Но нередко они и людоеды. Больше всего они боятся звона церковного колокола и вообще всего церковного. Так, рассказывается, что одна пастушка в Даласисле, вернувшись из церкви от причастия, сразу же, ничего не поев, отправилась одна за овцами в горы и вдруг услышала, как кто-то сказал: "Рагнхильд в Красных Скалах!" и другой голос ответил: "Чего тебе, великан в Трех Скалах?". Тогда первый голос сказал: "Тут прыгает жаркое по тропинкам, съедим его, съедим его!". Но второй голос ответил: "Ну ее, пусть себе прыгает, у нее рот запачкан". Пастушка не слышала продолжения разговора четы трётлей.

Трётли боятся также дневного света. С наступлением дня они превращаются в скалы. Впрочем, трётли, превращающиеся с наступлением дня в скалы, или "ночные трётли", – это, возможно, особая порода. В исландском языке есть специальный глагол, образованный от слова dagur "день", со значением "превращаться в камень с наступлением дня" (daga uppi). Многие сказки о трётлях представляют собой объяснение названия той или иной скалы, которая якобы образовалась таким образом. Исландская природа, с ее долгими зимними ночами, туманами и вьюгами, пустынными горами, оползнями, страшными пропастями, причудливыми скалами и нагромождениями лавы, – это, конечно, исключительно благоприятная почва для веры в трётлей.

Особенно часто в исландских сказках рассказывается о трётлях женского пола, или "скессах", безобразных, свирепых и глупых, но чадолюбивых и мужелюбивых. В исландских волшебных сказках злые мачехи обычно оказываются страшными и свирепыми скессами. Скессы нередко похищают мужчин, воспылав к ним страстью, и делают из них трётлей, если похищенному не удается убежать. А в одной сказке рассказывается о страсти трётля к поэзии: он очень любил, чтобы ему декламировали римы.

Больше, чем сказки о трётлях, распространены в Исландии сказки о сверхъестественных существах, которые собирательно называются "хульдуфоульк" (huldufólk) – буквально "скрытые жители". Раньше их называли также "аульвы" (álfar), и этимологически это, конечно, то же слово, что "эльфы". Но рассказывают, что скрытые жители обижаются, когда их называют "аульвами". В их существование верили в Исландии до недавнего времени. Высказывалось предположение, что вера в них – ирландского происхождения. Но возможно, что в этом предположении сказалась обычная среди ученых скандинавистов склонность во всех неясных случаях предполагать ирландское происхождение.

Скрытые жители ничем не отличаются от людей, ни по своей внешности, ни по своему быту. Единственное их внешнее отличие от людей это то, что у них нет вертикальной впадинки между носом и верхней губой. Они рождаются и умирают так же, как люди. У них такое же хозяйство, как у людей. У них есть коровы, лошади, овцы, собаки. Они косят сено, сучат шерсть, рыбачат. Иногда они живут богаче людей, иногда так же или даже беднее. У них есть священники, церкви и кладбища. Но мир их где-то рядом с миром людей, и люди их обычно не видят, разве что они ясновидящи, или глаза у них смазаны специальной мазью, или скрытые жители сами захотели, чтобы люди их увидели. Дома скрытых жителей – это то, что людям кажется зелеными пригорками или покрытыми мхом скалами. Поэтому в скалах часто слышен стук маслобойки – это скрытая жительница сбивает масло из молока от своих коров.

Мир скрытых жителей – это как бы зеркальное отражение мира людей, но отражение, подернутое какой-то дымкой, как будто оно сон или мечта. Сходство скрытых жителей с людьми настолько велико, что, например, если исландский крестьянин видит около своего хутора незнакомого человека, который гонит корову, или незнакомую женщину с ребенком, он считает, что это скрытые жители, так как незнакомых людей около его хутора обычно не бывает. Но может остаться неясным, была ли действительно такая встреча или нет.

Бывают, однако, и более тесные соприкосновения со скрытыми жителями. Так, они просят чего-нибудь у людей, например молока для ребенка и особенно часто помощи роженице – она не может разрешиться, пока человеческая рука не ляжет на нее, – и щедро благодарят за помощь, а за отказ мстят. Нередко скрытые жители являются людям во сне. Сон и действительность вообще как-то переплетаются в сказках о скрытых жителях. Подчас скрытые жители оказывают помощь людям, например лечат их ребенка или, наоборот, мстят за нанесенный им ущерб, например за то, что кто-то бросил камень в окно их жилья. Скрытые жители любят подкладывать людям вместо новорожденного ребенка своего дряхлого уродца или заманивать ребенка к себе. Бывают и романические связи между людьми и скрытыми жителями, и у женщины родится от скрытого жителя ребенок, или, наоборот, он родится у скрытой жительницы от человека. Такая связь обычно кончается трагически – смертью от разлуки или от родов, иногда смертью обоих участников связи. В сказках, где рассказывается о такой связи, часто есть мотивы из волшебных сказок: скрытая жительница налагает заклятье на человека, навлекая на него разные бедствия, или оказывается королевой скрытых жителей, на которую было наложено заклятье.

Скрытые жители любят появляться на рождество и в ночь под Новый год. У них тогда происходят празднества и перемена жилья. Хозяйки хуторов в ночь под Новый год ставили раньше свечи во все углы дома, открывали все двери и говорили: "Приходите, кто хочет". Но часто посещение скрытых жителей оказывалось смертельным для того, кто в эту ночь оставался дома. Вообще в скрытых жителях есть что-то завлекательное и вместе с тем опасное для людей: их покрытые зеленой травой и мхом жилища красивы, у них нарядные и яркие одежды, но в их власти многое, что непосильно людям, и встреча с ними может привести к гибели.

Еще больше распространены в Исландии сказки о людях, которые якобы живут в необитаемой части страны, или о так называемых утилегуманнах (útilegumaður, от liggja úti "спать под открытым небом" и leggjast út "бежать с родины"). Еще в древности рассказывалось о людях, которые, будучи объявлены на тинге вне закона, скрывались от преследования своих врагов в необитаемых местностях Исландии. В "Саге о Греттире" рассказывается о том, как Греттир – один из самых популярных персонажей "саг об исландцах" – скрывался таким образом в продолжение пятнадцати лет, много раз меняя свое убежище. Образ такого объявленного вне закона и скрывающегося от своих врагов встречается и в других "сагах об исландцах", и он несомненно имел реальную основу. Случаи бегства в глубь страны с целью избежать наказания за преступление бывали и позднее. Так, Фьятла-Эйвинд, или Эйвинд с Гор, который в середине XVIII в., скрываясь от преследования за воровство, в продолжение двадцати лет жил со своей женой Хатлой в разных необитаемых местностях, кое-как перебиваясь в лачуге из камней и кормясь в основном кражей скота, – это несомненно историческое лицо. Слухи о таких случаях преобразились в народной традиции в сказки о людях, которые живут богато и счастливо в каких-то долинах в глубине Исландии. Уже в "Саге о Греттире" рассказывается о подобной долине. Вера в существование утилегуманнов была очень распространена еще в XIX в., и сказки о них возникали до самого недавнего времени.

В сказках об утилегуманнах действующие лица всегда происходят из конкретных долин и хуторов, и действие в этих сказках локализуется в конкретных местностях. В сказках этих – вся Исландия и особенно та огромная пустыня, которая начинается сразу за "последним хутором" и которая знакома каждому исландцу. Обычно сказка об утилегуманнах начинается с того, что кто-то поехал в горы, то ли в поисках пасущихся там овец, то ли для сбора исландского мха, то ли в торговую поездку поперек страны, и на хейди, пустынном плоскогорье, его застиг туман, и он заблудился в горах, другими словами – попал в те дали, которые в ясные дни виднеются на горизонте и кажутся тогда такими манящими, такими фантастически красивыми, что естественно было связать их с мечтой о жизни, непохожей на ту, которую влачили исландские крестьяне на своих насиженных местах.

Пейзаж в Исландии, несмотря на суровость ее природы, нередко поразительно красочен, например, когда в ясный октябрьский день ивовый и березовый кустарник – его много в некоторых долинах – весь золотой, ягодник – в основном голубика, ее много по склонам гор – малиновый, вереск – лиловый, а завядшая трава – оранжево-бурая. Не менее красочны в солнечную погоду бугры лавы, сплошь поросшие пушистым мхом матово-зеленого цвета, или голые рыжие плиты лавы, покрытые разноцветными пятнами, или реки и озера, когда с их холодно-синей глади взмывают стаи белых лебедей. Но ничто не может сравниться с исландской солнечной далью: краски у нее такие нежные и чистые, что и назвать их невозможно.

Исландский пейзаж вообще фантастичен, и это, конечно, сыграло в развитии исландской живописи не меньшую роль, чем в развитии фольклорной традиции. Несмотря на то, что живопись начала развиваться в Исландии совсем недавно, в Рейкьявике очень много живописцев, постоянно устраиваются выставки живописи, и в квартирах исландцев всегда есть картины отечественных художников или репродукции с них. Живопись начала развиваться в Исландии, конечно, с горного пейзажа. Крупнейший исландский живописец Аусгрим Йоунссон открыл фантастическую красочность исландских гор. В Рейкьявике есть музей его произведений. Йоуханнес Кярваль, другой крупнейший исландский живописец, открыл фантастику исландских лавовых полей. Его лавовые пейзажи, будучи вполне реалистичными, в то же время граничат с абстрактной живописью. В исландском пейзаже деревья, поля, сады и вообще живая природа играют такую ничтожную роль, а лава и базальт с их причудливыми и как бы абстрактными очертаниями – такую большую роль, что понятным становится, почему исландская живопись так быстро перешла от пейзажа к абстракционизму и так долго на нем задержалась.

Сказочная долина, где живут утилегуманны, тоже фантастична. Она всегда зеленая. Посредине нее – река. В долине пасется много скота, и он крупнее и жирнее, чем в обитаемых местностях Исландии. Молоко у коров утилегуманнов гуще, чем обычно. Дома большие и красивые. Сами утилегуманны большого роста и очень сильные. Девушки у них красивые. В некоторых сказках утилегуманны – разбойники. Они крадут скот, похищают девушек, убивают всех, кто к ним попадает, иногда даже едят людей. Но часто они оказываются благородными разбойниками. Побежденный в поединке и пощаженный утилегуманн обычно рыцарски отплачивает за то, что ему оставили жизнь. Чаще всего, однако, они просто зажиточные крестьяне. У них есть свои пасторы и сельские общины или целые округи. Иногда они, неузнанные, появляются даже в Рейкьявике, чтобы закупить железо и соль.

В очень многих сказках об утилегуманнах есть романический элемент. На хуторе утилегуманнов пришелец встречает девушку и потом женится на ней. С ее помощью он побеждает хозяев или освобождает ее из их власти. Утилегуманн похищает девушку, но потом щедро одаривает ее родных и мирится с ними. Девушка попадает к утилегуманнам, но бежит с помощью одного из них и выходит за него замуж. Концы в таких романических сказках об утилегуманнах всегда счастливые. В ряде сказок чета утилегуманнов оказывается братом и сестрой, бежавшими от наказания за кровосмешение. Бывают в сказках об утилегуманнах и другие романические причины бегства с родины. В некоторых сказках утилегуманн может вызывать непогоду и болезнь, заманить странника к себе против его воли, обладает напитком, придающим силу, и т. п.

Действие в сказках об утилегуманнах, как правило, остается в пределах реально возможного. Фантастики, подобной той, которая обычна в волшебных сказках, в них никогда нет. Все же какой-то оттенок сказочности в них обычно есть. В утилегуманне нередко появляется какое-то отдаленное сходство то с трётлем, то со скрытым жителем, то с колдуном. В ситуации, как будто реалистической, прощупывается мотив волшебной сказки. Поэтому сказка об утилегуманне – это как бы сказка, перелицованная в реалистический рассказ, но перелицованная так, что нет, нет, да и проглянет в реалистическом рассказе какой-то фантастический подтекст.

Не меньше, чем сказки об утилегуманнах, распространены в Исландии сказки о колдунах. Вера в существование людей, которые могут вызывать сверхъестественные явления, – понятное проявление мечты нищего и беспомощного народа о богатстве и могуществе. На почве этой веры возникали в Исландии сказки-бывальщины о колдунах. Среди этих сказок есть оптимистические, или сказки о добрых колдунах, и пессимистические, или сказки о злых колдунах. В первых сверхъестественное служит на пользу людям или по меньшей мере не приносит никому вреда. Во вторых оно используется в злых целях. В этих сказках господствует представление, что зло – единственный путь к богатству и могуществу.

В исландских народных сказках колдун – это чаще всего священник, пастор, иногда даже епископ. Самый знаменитый из таких колдунов – это Сэмунд Мудрый. Из исторических источников известно, что Сэмунд Сигфуссон по прозвищу Мудрый был священником, учился в Париже, славился своей ученостью. Годы его жизни 1056-1133. Впоследствии ему приписывалась "Старшая Эдда". До сих пор существует хутор Одди, где когда-то жил Сэмунд, а в конце XII в. – Снорри Стурлусон, который там воспитывался. Сейчас это вполне современный хутор, расположенный среди широкой равнины на продолговатом холмике, похожем на кита, выброшенного на берег. На склоне холмика стоит церковь с белыми стенами из рифленого железа и коричневой крышей и такой же дом, где живет пастор, он же – хозяин хутора. Рядом расположены службы с ярко-красными с зеленым стенами, тоже из рифленого железа. Только овцы, которые стоят сгрудившись на вершине холмика, вероятно такие же, какие были во времена Сэмунда или Снорри. Нигде не видно ни одного деревца. В ясные дни отсюда, как и с Бергтоурсхвотля, где жил Ньяль, на горизонте видны горы, а на юге – скалы островов Вестманнаейяр. Но в пасмурный день кажется, что хутор расположен на островке среди туманного океана.

Хотя очевидно, конечно, что в сказках о Сэмунде нет ничего исторического, все же тот, кто знает их, невольно спрашивает себя, попав в Одди, а где же колодец, из которого Сэмунд заставил черта носить воду в дырявых сосудах? Где курган, в котором зарыто заклятое сокровище с корабля, разбившегося о берег неподалеку отсюда? А хлев, который черт чистил по приказанию Сэмунда? А камень, который черт ударил кулаком? А луг, с которого старуха Торхильд бросала целые стога сена на двор Сэмунда? А ров, образовавшийся, когда черт тащил по земле вязанку нарубленного им леса? А каменная плита, в которой есть впадина от того, что черт по приказанию Сэмунда вылизывал с нее навоз? Впрочем, наверно еще есть в Исландии старики, которые могли бы уверенно ответить на эти вопросы. Но едва ли ответит на них молодой парень в джинсах, который как раз собирается куда-то с хутора на джипе.

Сэмунд – типичный добрый колдун. Сэмунд, приготовившийся ударить книгой по голове черта, который в образе тюленя доставил его из Парижа в Одди (так изобразил Сэмунда Аусмунд Свейнссон в своей известной скульптуре), – это символ победы книги над темными силами. По-видимому, сказки о добрых колдунах, как правило, относятся к эпохе до XVII в., когда исландский народ еще не так страдал от нищеты и гнета, как в XVII в. Но позднее снова стали появляться сказки о добрых колдунах. Так, об Эйрике из Вохсоуса (годы его жизни – 1667-1716) рассказывается, в частности, что одного крестьянина, который не ходил в церковь, он проучил с помощью черта, хотя и был пастором. У него самого, судя по одной сказке, был только тот недостаток, что он любил выпить.

Сказки о злых колдунах характерны особенно для XVII века – эпохи наибольшего экономического и политического гнета, стихийных бедствий, пышного расцвета всяких суеверий, вообще – самой мрачной эпохи в истории Исландии. Суды над колдунами и колдуньями и сожжения их заживо, которые тогда неоднократно происходили, способствовали усилению веры в колдовство. В 1625 г., например, один человек был сожжен по приговору суда за то, что он "вызвал из могилы мертвеца, а тот напал на одного мальчика из Урдира, убивал там лошадей и устраивал другие штуки". Последний приговор о сожжении колдуна был вынесен в 1690 г. Лютеранство было в XVII в. сравнительно новой религией в Исландии. Оно было введено в 1550 г., и его введение было для исландцев, в сущности, новой формой политического гнета. Введение лютеранства привело, в частности, к захвату королем всех епископских и монастырских земель и к разрушению монастырей, а в монастырях хранились древние рукописи, и они были очагами культуры. Йоун Арасон – последний католический епископ в Хоуларе, одной из двух исландских епископских епархий – сопротивлялся введению лютеранства с оружием в руках и был казнен вместе со своими двумя сыновьями.

Пережитки католицизма сохранялись в Исландии почти так же долго, как в свое время пережитки язычества. По словам Йоуна Ауртнасона, знаменитого собирателя исландских народных сказок, стихотворные католические молитвы бытовали в устной традиции в Исландии еще в середине XIX в. По-видимому, лютеранство так и не заняло в исландской культуре того места, которое когда-то занимало язычество, а потом католицизм. И то, что исландский народ на протяжении своей истории видел три религии – язычество, католицизм и лютеранство – не сделало его особенно религиозным и преданным церкви. В исландских народных сказках пасторы нередко колдуны, и притом злые колдуны, а также стяжатели и скряги. В одной сказке рассказывается, что пастор взял однажды у бедной вдовы ее последнюю корову в счет десятины, но на возвратном пути на него свалился камень с горы и раздавил его, а корова вернулась к вдове. В другой сказке черт не мог выполнить просьбу умирающего – привести ему священника, который не был бы жаден, он нашел только одного такого священника, но в Германии, и к нему нельзя было добраться, так как вокруг него все время пылал огонь.

Суеверия, связанные с устной народной традицией, а также с древней литературой, всегда занимали в жизни исландского народа гораздо больше места, чем официальная религия. Кто-то в Исландии, кажется Сигурд Нордаль, сказал однажды такой каламбур: для исландца вера (trú) – это его жена (kona), но суеверие (hjátrú – буквально "побочная вера") –это его любовница (hjákona – буквально "побочная жена"). Если учесть, что в "сагах об исландцах" побочная жена нередко занимает почетное положение и жена пасует перед ней, то каламбур приобретает особый смысл.

В сказках о злых колдунах рассказывается о том, как они приготовляют себе из кожи мертвеца "дьявольские штаны" – такие штаны притягивают в свои карманы деньги, или уздечку, с помощью которой можно летать на ком угодно и куда угодно, добывают себе магическую книгу или духа, обладающего знанием будущего. Но больше всего в этих сказках рассказывается о том, как они вызывают мертвецов из могил, насылают их на кого-нибудь или борются против мертвецов, которых наслал другой колдун. В одной сказке про Тормоуда из Гвендарейяра говорится, впрочем, что он "забавлялся" с мертвецами, которых на него наслал другой колдун. Этот же Тормоуд выступал и в качестве доброго колдуна: раз он по просьбе голодных бедняков с помощью колдовства открыл двери лавки, в которой было много продовольствия. О колдуньях рассказывается также, что они приготовляют из кости мертвеца "тильбери" – существо, которое сосет молоко чужих коров и приносит его своей хозяйке, под платьем которой тильбери живет.

Самая известная и самая драматичная из сказок о колдунах – это сказка о Гальдра-Лофте, т. е. Лофте Колдуне. Об этом исландском Фаусте рассказывается, что он учился в епископской школе в Хоуларе и ревностно изучал колдовство. Однажды он надел уздечку из кожи мертвеца на служанку у себя дома и летал так из дома в школу и назад. Служанка потом долго болела, но никому ничего не посмела сказать при жизни Лофта. Одну служанку, которая забеременела от него, он умертвил, заставив стену открыться и потом снова закрыться в то время, как эта служанка шла через образовавшийся проход с корытом, полным золой. Много позднее, когда стену сносили, в ней нашли скелет с корытом в руках.

Лофт изучил всю "Серую Кожу", но ему было мало этого, он решил добыть "Красную Кожу" – магическую книгу, которую унес с собой в могилу епископ Гохтскаульк Злой. Товарищу, которого Лофт под страхом смерти принудил помогать себе, он сказал, что те, кто изучил колдовство, не могут использовать его иначе, чем во зло, и поэтому должны погибнуть, но если они знают достаточно много, дьявол не имеет над ними власти и должен служить им, как он служил Сэмунду. Они отправились в церковь, где похоронены все епископы, чтобы вызвать из могилы Гохтскаулька. Товарищ Лофта должен был по его знаку зазвонить в колокол. Луна светила, и Лофт стал говорить заклинания. Один за другим выходили из могилы епископы во всем облачении. Но Гохтскаульк не появлялся. Лофт усилил свои заклинания. Наконец, раздался страшный грохот, и появился мертвец с красной книгой в руках. "Хорошо ты поешь, сынок, но "Красную Кожу" ты не получишь", – сказал он. Лофт стал еще неистовей говорить свои заклинания, и вся церковь заскрипела и затряслась. Тут у товарища Лофта почернело в глазах от страха, ему показалось, что Гохтскаульк уже протягивает Лофту книгу, а тот подает знак рукой, и он дернул за веревку колокола, и мертвецы провалились в землю со страшным грохотом.

Оправившись от остолбенения, Лофт сказал своему товарищу: "Все вышло плохо, но я тебя не виню, потому что, когда я увидел книгу и услышал, как епископ издевается надо мной, я стал так неистово говорить заклинания, что, скажи я еще хоть один стих, церковь бы провалилась сквозь землю, а этого он и хотел". С тех пор Лофт стал очень молчаливым, боялся оставаться один и бормотал про себя, что в субботу в середине великого поста он будет в аду. Ему посоветовали переехать к одному пастору, который умел лечить помешанных и околдованных. Лофт переехал к нему, и тот брал Лофта с собой, когда шел к больным, и ни днем, ни ночью не оставлял его одного. Наступила суббота в середине великого поста. Лофт лежал больной, а пастора вызвали к одному его другу, который был при смерти. Лофт не мог поехать с пастором, он был слишком слаб, но обещал ему не выходить из дома в его отсутствие. Как только пастор ушел, Лофту вдруг стало лучше. Погода была хорошая, и он вышел прогуляться. Он попросил у одного старика лодку и сказал, что хочет покататься и половить рыбу. Весь день было тихо. Но лодки этой никто никогда больше не видел. По словам одного человека, когда лодка отплыла от берега, из воды поднялась мохнатая серая лапа и утащила лодку вместе с Лофтом в воду.

Известно, что некто Лофт Торстейнссон поступил в школу в Хоуларе в 1722 г. Епископ Гохтскаульк Никулауссон – тоже историческое лицо. Он жил еще до Реформации. Церковь в Хоуларе, под полом которой похоронены епископы, стоит и сейчас. Когда едешь "домой в Хоулар" – это выражение возникло когда-то давно, но до сих пор употребляется всеми исландцами, – то издали видишь высокую белую колокольню, которая красиво вписывается в панораму гор. Теперешняя церковь – она построена в XVIII в. – считается самым старым зданием Исландии, Но древнее в ней только кое-что из утвари (чаши и купель XIII в. и т. д.). А колокольня построена только в 1950 г., когда в Хоулар были перевезены останки епископа Йоуна Арасона, исландского национального героя, казненного в 1550 г. До конца XVIII в. Хоулар был резиденцией одного из двух исландских епископов и культурным центром севера Исландии. Сейчас тут сельскохозяйственная школа и церковь, вернее собор, да старый хутор, сохраняемый как музей. Впрочем, вероятно, и раньше здесь было не много народа, и таким же малолюдным был второй старый культурный центр Исландии – Скаульхольт, бывшая резиденция епископа юга Исландии. Там был казнен Йоун Арасон, и там только что построен большой новый собор, очень современный по материалу и отделке, с яркими абстрактными витражами, но по общим очертаниям повторяющий деревянную церковь, которая раньше стояла на том же месте. Этот собор как бы аналогичен роману Лакснесса "Герпла", который очень современен по своему идейному содержанию, хотя по изображаемым событиям повторяет одну из "саг об исландцах". В противоположность новой колокольне в Хоуларе, новый собор в Скаульхольте плохо вписывается в окружающую его местность. Это неудивительно, очень уж величествен и драматичен кругозор, открывающийся от него: три полноводные реки стекаются у Скаульхольта, блестя своей гладью, и горы, далекие и близкие, толпятся там кругом по всему горизонту.

Наиболее распространены в Исландии сказки о привидениях, и в этих сказках меньше всего трафарета, они самые разнообразные. И хотя они встречаются нередко уже в древнеисландской литературе, их до сих пор в Исландии придумывают и рассказывают. Все же, по-видимому, больше всего их возникало в XVII и XVIII вв., и они носили тогда наиболее мрачный характер. Поэтому обилие в Исландии сказок о привидениях нередко объясняют мрачностью исландской жизни в те века. Но такое объяснение оставляет непонятным, почему эти сказки были распространены также в древности и популярны и в наше время. В качестве объяснения указывали также на пустынность Исландии и ее длинные зимние ночи, благодаря которым якобы развивается страх темноты. Этот страх некоторые считают специфически исландской чертой и ссылаются на то, что еще Греттир – знаменитый герой древности, который, будучи объявлен вне закона, был вынужден пятнадцать лет прожить в необитаемых местностях Исландии, – боялся темноты и в свои скитания брал с собой одного мальчика для компании. Возможно, однако, что распространенность в Исландии сказок о привидениях объясняется тем же, чем объясняется распространенность в Исландии сказок-бывальщин вообще, а именно тем, что они оставляют наибольший простор для творчества и вместе с тем позволяют держаться конкретной действительности, называть определенных лиц, определенные хутора и т. п.

В исландских народных сказках привидение – это либо кто-то, погибший в результате несчастного случая, либо человек, которого и при жизни почему-либо боялись, либо кто-то, при жизни обиженный, не успевший воспользоваться приглашением, гонимый с того света любовью или ненавистью и т. д. Бывают даже привидения лошадей, овец и других животных. В исландском языке есть особые слова для обозначения привидения скряги, который и после смерти не может расстаться со своим богатством (fépúki), ребенка, загубленного родной матерью (útburður), привидения, вызванного из могилы колдуном и посланного куда-то со злой целью (uppvakningur, sending), привидения, всегда следующего за кем-либо (fylgja), привидения мужского (móri, lalli) или женского пола (skotta) и т. п. Каждое привидение, о котором рассказывается в сказке, имеет свой облик, свои повадки. У одного – серые штаны, коричневая куртка и широкополая черная шляпа, порванная у левого глаза, у другого – черный плащ и красные носки, одно – в лоскутьях, другое – в праздничном наряде, одно стоптало свои ноги до колен, другое всегда ходит в высоких сапогах, одно все время вяжет из тонкой шерсти коричневые чулки, другое любит сидеть на нарах или ящике и болтать ногами. Очень часто привидения имеют клички или уменьшительные имена, и многие привидения известны под этими кличками по всей Исландии. Многие местности Исландии могут похвалиться такими знаменитыми привидениями. Почти у каждого исландского хутора есть своя сказка о привидении. В сказках этих привидение большей частью причиняет вред, особенно часто убивает скот, что для исландского крестьянина очень чувствительно. Больше всего вреда причиняют привидения, вызванные из могилы колдунами. Такие привидения нередко убивают не только скот, но и людей. Рассказывается, однако, и о таком привидении, которое любило смотреть за сеном, и в частности лежать на нем, чтобы ветер его не разносил.

Сказки о привидениях – наиболее яркое свидетельство незатронутости исландского народа идеологией христианской церкви и его верности древнейшей устной традиции, связанной с язычеством. Представления о загробной жизни, которые проявляются в исландских сказках о привидениях, находятся в полном противоречии с учением христианской церкви о бессмертии души, рае, аде и т. п. Напротив, они мало чем отличаются от языческих представлений о жизни мертвых в могилах. За неимением другого русского слова приходится называть привидения исландских сказок "привидениями", но, в сущности, они совсем не "то, что привиделось". Они не призраки, не души людей, а телесные существа, обладающие всеми свойствами живого человека. Эти "живые мертвецы" не только дерутся, в частности и между собой, дают пощечины, бьют стекла и посуду, кидаются разными неприятными предметами, как-то камнями или навозом, убивают скот и людей, страдают от голода и холода – особенно часто у них мерзнут ноги, – вступают в любовные связи, но даже умирают. Пастор Йоун Торстейнссон – рассказывается в одной сказке – послал привидение за табаком в Акурейри, дав ему на дорогу достаточно еды. В другой сказке компания привидений съела своего товарища – им не дали еды на дорогу! Привидению по прозвищу Моури из Ирафетля всегда ставили пищу в определенное место, и ему была отведена лежанка для спанья. В нескольких сказках девушка становится беременной от привидения человека, которого она при жизни отвергла. Привидение по прозвищу Латли из Хусавика заставали в постели в объятиях его подруги – тоже привидения – по прозвищу Скохта с Мивахтна. В некоторых сказках привидение обезвреживают, связав его. Наконец, во многих сказках говорится, что привидение умерло, после того как ему воткнули иглы или гвозди в пятки или в могильный холм, сожгли его, отрубили ему голову и приложили ее к ляжке и т. п.

Многие исландские сказки о привидениях имеют параллели в древней литературе. В частности, самая драматичная из них – сказка о дьяконе из Миркау – повторяет ситуацию из "Второй песни о Хельги Убийце Хундинга": встречу женщины с ее мертвым возлюбленным. Но сказка драматичнее героической песни. Миркау, что значит "темная река" – это название реки и хутора на этой реке в одной из горных долин северной Исландии. Вот вкратце содержание сказки. У дьякона из Миркау была возлюбленная по имени Гвудрун. Она была служанкой пастора на другом хуторе. Дьякон ездил к ней на своем сером коне Фахси. Однажды незадолго до рождества дьякон поехал к ней и пригласил ее на праздники в Миркау, обещав заехать за ней в сочельник. Вечером в тот день началась сильная оттепель, и, когда дьякон возвращался в Миркау, реки вскрылись. Через одну он переехал по мосту, но, когда он переезжал через вторую, мост провалился, и дьякон свалился в реку. На следующее утро крестьянин соседнего хутора увидел серого коня дьякона у своего туна, а потом нашел на берегу и самого дьякона, мертвого. Льдина сильно повредила ему затылок. Труп отвезли в Миркау и похоронили. До самого сочельника никаких вестей об этом не дошло до хутора, где жила Гвудрун, – реки вышли из берегов, и была распутица. Но в сочельник погода улучшилась, за ночь вода в реках спала, так что Гвудрун рассчитывала попасть на рождество в Миркау. Когда наступил вечер, она начала собираться в дорогу. Вдруг она услышала стук в дверь. Другая женщина, которая была с Гвудрун, вышла на двор, но никого не увидела. Месяц плыл в облаках и то скрывался, то появлялся. Гвудрун сказала, что это, наверно, к ней, и вышла, но второпях сунула руку только в один рукав своего салопа. На дворе она увидела серого коня и около него – человека, как она полагала, – дьякона. Человек посадил ее на коня и сел сам впереди нее. Так они ехали некоторое время молча и подъехали к реке. Но, когда они стали спускаться к ней по крутому берегу, шляпа съехала с затылка всадника, и Гвудрун увидела голый череп. В эту минуту месяц выплыл из-за туч, и всадник сказал:

Месяц светит,

мертвый едет;

разве не видишь

мой череп, Гвудрун?

Гвудрун ужаснулась, но молчала. Так они приехали в Миркау, прямо к кладбищенским воротам. Всадник велел Гвудрун подождать его и пошел отвести коня. Она заглянула за ворота и увидела там открытую могилу. Тогда она догадалась схватить веревку церковного колокола, и в то же мгновение почувствовала, что кто-то хватает ее сзади за салоп. На ее счастье она так и не успела сунуть руку во второй рукав салопа, и поэтому, когда салоп лопнул по шву в том рукаве, который она уже надела, она вырвалась и увидела, что дьякон бросился с обрывком салопа в руках в открытую могилу, и земля с обоих боков могилы засыпала его. Гвудрун была в таком ужасе, что не могла ни сдвинуться с места, ни перестать звонить в колокол. Тут сбежались люди, и она узнала от них о смерти дьякона. В сказке дальше рассказывается еще о том, как дьякон преследовал Гвудрун после этого каждую ночь, пока одному колдуну не удалось завалить его камнем.

Сказки о привидениях придумываются и рассказываются в большом количестве и в современной Исландии. Но эти современные сказки о привидениях, конечно, не столько фольклор, сколько литература или вернее – литература, стилизованная под фольклор. Правда, и сейчас всякая сказка о привидениях претендует на то, что она достоверна, и это находит выражение, в частности, в том, что по-исландски все сказки-бывальщины называются "сагами" (sögur), т. е. так же, как произведения, которые отнюдь не обязательно вымысел. Только волшебные сказки, т. е. сказки, которые явно не претендуют на достоверность, называются по-исландски не "сагами", а заимствованным из нижненемецкого словом "айвинтири" (ævintýri). Но сказки, которые не претендуют на достоверность, не характерны для исландской народной традиции. Волшебных сказок в ней гораздо меньше, чем сказок-бывальщин. Многие наиболее распространенные в Европе типы волшебных сказок в Исландии совсем неизвестны. Совсем неизвестны в Исландии также сказки о животных. Все исландские волшебные сказки попади в Исландию откуда-то с континента, и обычно иностранное происхождение в них заметно. Начинаются они всего чаще с формулы "жил-был король с королевой в своем королевстве" или как-нибудь в этом роде, и тем самым действие локализуется вне Исландии, потому что всякому исландцу известно, что королей в Исландии никогда не было. В них нередко встречаются экзотические имена, например: Исоль, Фертрам, Ионидес, Горвёмб и т. п., и такая экзотика, как развесистые деревья, леса, замки, волки, змеи (ничего этого нет в Исландии). Своеобразие исландских волшебных сказок только в том, что среди них очень много сказок о злой мачехе, а также резче контрасты и больше стишков и прибауток, чем в континентальных волшебных сказках.

В современных исландских сказках о привидениях нет той мрачности, которая была часто характерна для этих сказок, когда все верили в реальность привидений. Мало того, в современных сказках о привидениях всегда есть что-то жизнеутверждающее: при отсутствии веры в привидения рассказ о них – это как бы преодоление страха темноты и смерти забавной выдумкой. Недаром в современной исландской аудитории сказка о привидениях всегда вызывает оживление, и обычно такая сказка рассказывается со своеобразным, чисто исландским юмором – таким юмором, который все время на грани полной серьезности. Кроме того, поскольку сказки о привидениях издавна были самыми распространенными в исландской народной традиции, сказки эти для всякого исландца – символ самобытности исландской национальной культуры и ее связи с народной традицией. Большой мастер рассказывать их – Тоурберг Тоурдарсон, "самый исландский" из современных писателей Исландии. Этот голубоглазый и светловолосый человек, небольшого роста, очень моложавый для своих семидесяти пяти лет и парадоксально сочетающий в себе ребяческую наивность и суеверие с обличительным пафосом передового политического деятеля и тонкой иронией, любит поражать своих посетителей тем, что демонстрирует им свою веру в привидения. "Меня спрашивают, – говорит он, – как я, будучи коммунистом, могу верить в привидения. Но как я могу не верить в них, если я несколько раз в жизни видел их так же ясно, как я сейчас вижу вас?". И он начинает рассказывать о своих встречах с замогильными жителями. Как художник он не может не следовать поэтике данного жанра, т. е. должен делать вид, что его сказка о привидениях правдива, что автор верит в ее достоверность.

Все в Исландии знают те или иные сказки о привидениях. Если, путешествуя по Исландии на машине с шофером-исландцем, спросить его как-нибудь с наступлением вечера, не приходилось ли ему в жизни встречать привидений, то, как бы он ни был флегматичен, он непременно оживится и окажется, что, если не он, то его товарищ по таксомоторному парку или знакомый шофер действительно встречались с привидениями. И он начнет с исландским юмором рассказывать о пассажирах, которые вдруг исчезают из машины или снимают с себя шляпу и вместе с ней голову или оказываются прозрачными и т. д., и т. п. И вы будете ехать по пустынной местности, где только изредка увидите стадо овец, сгрудившееся на склоне горы и как будто совершенно неподвижное, или мохнатых лошадок, бродящих на свободе по лугу, или одинокий хутор в отдалении от дороги, а у дороги "молочный помост" и на нем – почтовый ящик и бидоны с молоком, приготовленные к отправке в город. Но возможно, что вы вообще не увидите никаких признаков человеческого жилья и не встретите ни души. В вечернем освещении очертания гор станут призрачными. Всюду вокруг будет первозданная пустыня. И вы увидите, как в сумерках скалы начнут превращаться в ночных трётлей, или как два ворона Одина вдруг поднимутся с камня и полетят вслед за вами. И машина будет мчаться по черной, гравийной дороге, и фары будут выхватывать из хаоса ночи камни, мох, вереск, и туман поползет отовсюду, или начнет накрапывать дождь, и сквозь туман, дождь и мрак будет угадываться, как привидение, пустынное исландское плоскогорье, хейди…

ПРИМЕЧАНИЯ