M. Б. Свердлов, И. П. Шаскольский

КУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ РОССИИ И ШВЕЦИИ В IX-XVI вв.

Культурные связи России и Швеции ведут свое начало со времени формирования классового общества в обеих странах и существуют с тех пор более тысячи лет. В данной работе будут охарактеризованы первые два этапа: время интенсивного развития культурных связей в период существования Древнерусского и раннего Шведского государств (IX-XII вв.) и время резкого ослабления этих связей в XIII-XVI вв.

В исторической литературе для периода IX-XI вв. было принято рассматривать все проблемы русско-шведских взаимоотношений в расширительном плане – как проблемы отношений Руси со всей Скандинавией в целом (со всеми тремя скандинавскими странами и народами). В многоязычной исторической литературе господствуют термины: норманнская теория, норманнская проблема, норманнское завоевание Руси, норманнские (скандинавские) археологические памятники в Восточной Европе и т. д. Между тем, на территории Древней Руси до сих пор не найдено ни одной вещи или комплекса памятников IX-X вв. датского или норвежского происхождения (1); скандинавские археологические памятники IX-X вв., найденные на территории Древней Руси, в большей своей части определяются как шведские (2). Письменные источники IX-X вв., говоря о контактах Руси со скандинавами (варягами), также прямо называют (Вертинские анналы) или подразумевают шведов.

Культурные связи Древней Руси и Швеции в наибольшей степени прослеживаются в области материальной культуры.

Культурные контакты Древней Руси и Швеции восходят к началу эпохи викингов и неразрывно связаны с такой областью раннесредневековой материальной культуры, как иноземные серебряные монеты (в странах, где серебро не производилось). Они становились источником сырья для изготовления ювелирных изделий, использовались в качестве денег, украшений, употреблялись для обрядовых целей (при погребениях – "обол мертвых") (3).

На северо-западе и северо-востоке Восточной Европы скандинавские памятники появляются на важнейших транзитных торговых путях – на Волжском пути и на Днепровском пути "из варяг в греки". Социально-экономическое развитие этих регионов происходило в условиях расселения восточнославянского этноса и ассимиляционных процессов.

В новейшей историографии наметилась плодотворная тенденция к определению открытых торгово-ремесленных поселений, которые появлялись в результате объективных процессов общественного разделения труда, выделения ремесла и торговли (4). Эти поселения являлись протогородами, интегрирующими культуры различных этносов. Их исследование раскрывает содержание взаимодействия русско-шведских культурных контактов в данной системе.

Древнейшим из северорусских торгово-ремесленных поселений является Ладога: слой горизонт Е3 датируется 750-830 гг. В нем найдены отдельные предметы скандинавского происхождения (5), однако материальная культура Ладоги этого времени, прежде всего домостроительная техника, относится к финской и восточнославянской традиции (6). Важно, однако, отметить, что скандинавы появились в Ладоге тогда, когда поселение уже длительное время существовало как центр значительной области со славянским и финно-угорским населением, а Волжский транзитный торговый путь, включавший Волхов, уже сложился (7). Между тем, скандинавы, появившиеся в этот период в Ладоге, влились в процесс местного ремесленного производства, находившегося под влиянием балтской и финской культур. Об этом свидетельствуют находки скандинавского ремесленного комплекса 60-х гг. VIII в. и предметы скандинавского типа (бронзовый стержень со скульптурной головой бородатого мужчины) в предматериковом слое горизонта Ез среди набора кузнечных и ювелирных инструментов, характерных для инструментария североевропейского характера (8).

Таким образом, в конце VIII – первой трети IX в. скандинавское ремесло включилось в процесс сложения полиэтнической культуры Ладоги. Включение Ладоги в круг торгово-ремесленных связей народов Балтийского региона, скандинавов и балтийских славян, способствовало распространению производственных традиций других районов в производстве обуви и других кожаных изделий, предметов из кости и рога (9) (достаточно указать, что гребни, аналогичные ладожским, были распространены в огромном регионе стран Балтийского и Северного морей, от Ладоги до Дублина) (10).

Сложение протогорода, а в X в. и древнерусского города, увеличение производительности труда посредством применения в косторезном деле токарных станков, а также развитого инструментария, изготовление ремесленных предметов не только для города, но и для округи имели следствием интеградию разноэтнического по происхождению ремесла. Она выразилась в появлении "гибридных" ремесленных изделий (содержащих и скандинавские, и славянские черты), равно как и местных изделий, повторяющих скандинавские формы (11). Скандинавское ремесло, влившись в интегрирующие процессы городообразования, внесло определенный вклад в ассортимент и оформление ремесленных изделий, растворившись в местном ремесленном производстве.

Материальная культура Ладоги формировалась в контактах со Швецией не только посредством ремесленного производства, но и вследствие торговли. Предметом активного ввоза в Ладогу и Южное Приладожье, наряду с прочими ремесленными изделиями, стали стеклянные бусы, причем в Ладоге только в горизонте Д найдено столько же рубленого бисера, сколько бус во всем могильнике Бирки (12). Товарообмен серебра, мехов, бус, застежек и других товаров (13) Старой Ладоги и Южного Приладожья со Средней Швецией (Бирка) стал составной частью культурного обмена Руси и Швеции в древнейший период.

Другой комплекс русско-шведских культурных контактов в Ладоге сложился в результате развития политических отношений. Умерших варягов в Ладоге хоронили на отдельном кладбище (могильник Плакун). Насколько можно судить по его материалам (890-925 гг.), эти погребения не были значительными по богатству и знатности. Обращает внимание изолированное положение погребений скандинавской знати, что свидетельствует о сохранении в течение времени ее этнокультурной изоляции (14).

Аналогичными оказались этнокультурные контакты скандинавов и славян в Верхнем Поволжье и Поднепровье. Появление варягов в Верхнем Поволжье по археологическим данным относится одними исследователями ко второй половине IX в. (15), другими – к последней трети IX в. (16). Они проникли в этот регион финно-угорского этноса, вероятно, в процессе его славянской колонизации с Северо-Запада. Культурное взаимодействие разноэтничных элементов в Тимеревском, Петровском и Михайловском погребальных комплексах выразилось в сложении в X в. местного синкретического обряда захоронения – сожжение с деревянными погребальными конструкциями, глиняные лапы и кольца (финно-угорские элементы), русскими и привозными скандинавскими вещами (17). Ограниченные формы этнокультурных контактов, относящихся к торговле, накоплению восточного серебра, выработке единого погребального обряда, а не к ремесленному производству, свидетельствует о проникновении в Верхнее Поволжье лишь дружинно-торговых варяжских групп, которые быстро ассимилировались в славянофинской этнической среде уже в X в. Показательно в данной связи наблюдение о резком увеличении в X в. ассортимента и количества привозных северных вещей при сокращении числа погребений по скандинавскому обряду (18). Социально-экономическое, политическое и этнокультурное развитие региона продолжалось с начала XI в. в составе Древнерусского государства.

Близкими по формам являлись культурные контакты скандинавов с зоной балто-славянского синтеза в Верхнем Поднепровье – Гнездово. В характеристике здешних погребений отмечаются важные различия, от которых зависит определение русско-скандинавских контактов в Гнездово. По одному мнению, в зависимости от характера погребений, состава их инвентаря они могут разделяться на норманнские (не ранее X в.), на погребения скандинавов второго поколения и на недостаточные для окончательных выводов, хотя и содержащие скандинавские вещи (19). В этом случае погребения иллюстрируют процесс ассимиляции варягов.

По другому мнению, в Гнездове уже во второй половине IX в. не прослеживается обособленное существование различноэтничных групп населения (включая скандинавов). Поэтому характер погребения выражает социальное положение древнерусской знати, а не этническую принадлежность умершего (20). В этом случае информативное значение обряда погребения как источника для изучения культурных связей существенно меняется, поскольку обряд этот свидетельствует об участии скандинавского элемента в синкретической культуре господствующего класса многоэтничного Древнерусского государства. Аналогии гнездовским скандинавским материалам прослеживаются, в основном, в Средней Швеции.

Еще более ограниченной оказывается сфера скандинавских культурных контактов в области сплошного славянского заселения – в Среднем Поднепровье. Погребения в Киевском, Черниговском и Шестовицком могильниках свидетельствуют о дружинной принадлежности умерших, элементы скандинавских украшений и оружия широко вошли в дружинную культуру Южной Руси. На обряд погребения южнорусской знати (срубные погребения) оказали влияние, вероятно, погребальные камеры варяжских дружинников (21). На южнорусских материалах отчетливо видно, как скандинавские элементы стали составной частью разноэтничного по составу господствующего класса Древнерусского государства, в связи с чем они утратили значение этнокультурного определителя их владельцев. Наглядно видна синкретичность культуры господствующего класса Руси в объединении самых различных по происхождению видов оружия, среди которых были и скандинавские, наряду с западноевропейскими, славянскими и восточными (22).

Мало разработанной еще темой является обратное влияние древнерусской культуры на шведскую в IX-X вв. Уже Т. Арне поставил этот вопрос, но он свел его к анализу предметов, восточного импорта, в частности тканей, к влиянию "восточной" орнаментики. Он предположил также появление стилистически смешанных вещей, шведско-восточных, в шведских "колониях" на Руси (23). X. Арбман также выделял в материальной культуре Швеции IX-XI вв. отдельные предметы импорта – восточные (дирхемы, шелк, серебряные шейные гривны, серебряные и бронзовые украшения поясов, бронзовые пуговицы и т. д.), а также привезенные из Византии и Руси (шелк, изделия из стекла, украшения поясов) (24). Между тем, вопрос о культурных связях может быть разработан значительно глубже, если учесть русское влияние, включавшее восточные и византийские элементы, на костюм горожанина жителя Бирки, на одежду и вооружение членов господствующего класса Швеции. Но для этого требуется не только выделение отдельных импортов, а комплексное изучение археологических памятников.

В конце X-XI вв. в шведско-русских культурных связях наблюдаются качественные изменения. Они произошли вследствие образования мощного единого Древнерусского государства – самой крупной страны Европы этого времени. В XI в. торговые связи продолжались, но значительно активнее стали

политические контакты. Скандинавские конунги и их дружины просили защиты от врагов, становились наемниками великих киевских князей. Им поручались в управление отдельные области Русского государства (Рогнвальду и его сыну Эйлифу – Ладога, Эймунду – Полоцк). Установились династические связи (25). Отсюда – ограниченная сфера языковых контактов. Заимствования в русском языке относятся к области социальных и экономических отношений: 'гридь' – дружинник, телохранитель; 'тиун' – управляющий, староста; 'ябетник' – судебный чиновник; 'берковец' – мера веса и др. (26). И распространение в Скандинавии русских слов: 'полюдье', 'седло', 'лука' (часть седла), 'шелк', 'соболь' и более поздние заимствования 'граница', 'торг' (27). Особой формой отражения происходивших на Руси социально-политических процессов явились восточноевропейские топонимы с корнем gard – в скандинавской лексике (28), распространение в скандинавских сагах и географической литературе понятия "Великая Швеция" по отношению к Руси (29).

Появлением влияния культуры Руси на Швецию в области не только торгово-денежных, но, говоря шире, культурных и идеологических отношений стал чекан скандинавских подражаний серебряникам Ярослава Мудрого (30).

Представления о путешествиях на восток (austr, austaria, i austruiki), на Русь (austr i Gardum), через Русь – в Грецию (austr i krikum) и в "сарацинскую землю" – Серкланд широко вошли в круг культурно-географических понятий шведов, относящихся к торговым и военным предприятиям шведов в Восточной Европе (31).

Обогащение русско-шведских культурных контактов (включая церковь) совершались в XI в. самыми различными путями. Прибытие на Русь конунга Шимона (Симона) с дружиной, изгнанного из Швеции Хаконом и нашедшего приют при дворе Ярослава Мудрого, – типичный эпизод шведско-русских связей этого времени (32). После сражения на Альте в 1068 г. Шимон принял православие "со всем своим домом до 3000 душ и со своими священниками" (33). Изгнанный Шимон забрал с собой с родины золотые венец и пояс, распятия типа Volto Santo (одно из древнейших распятий этого вида в Скандинавии) (34). Этот пояс послужил, согласно преданиям, мерой длины при строительстве Успенской церкви в киевском Печорском монастыре, а также церквей в Ростове и Суздале, где Георгий Шимонович являлся тысяцким.

Русско-шведские культурные связи, которые являлись развитием торгово-экономических, политических, династических контактов, перерастали значение отношений двух стран, становясь составной частью культуры Северной Европы в целом. Об этом свидетельствует органическое включение историко-географической информации о Руси, ее политических, торговых, династических контактах со странами Балтийского региона, в том числе со Швецией, в знаменитой хронике Адама Бременского "Gesta Hammaburgensis ecclesiae pontificum", написанной, в основном, в 1073-1076 гг., а также в "Славянской хронике" Гельмольда, пресвитера из Вагрии.

В таком же широком контексте синхро-стадиально развивающихся обществ, конкретных форм их связей следует рассматривать отношения устного и литературного творчества в Швеции и на Руси, где появление однотипных сюжетов становилось следствием одинакового уровня общественного развития или являлось отражением устным народным творчеством исторических событий, причем скандинавские саги активно откликались на русские события (35). Однако признание культурных связей Руси и Швеции не является основанием для мнения об использовании варяжских преданий в древнейшей русской летописи "Повесть временных лет". Обстоятельный текстологический анализ, а также сравнение текстов не подтверждают этого мнения А. Стендер-Петерсена (36).

В начале XII в. в ходе культурных контактов Руси и Швеции происходят коренные перемены, вызванные важными социально-экономическими и политическими событиями на Руси.

К началу XI в. прекращается транзитная торговля со Швецией по волжскому пути, в начале XII в. – транзитная торговля по днепровскому пути; но в это же время расширяются торговые связи Руси через Балтийское море. В начале XII в. единое Древнерусское государство распалось и Новгородская земля стала самостоятельным государственным образованием. Новгород стал главным центром русской торговли через Балтику со странами Западной и Северной Европы. Новгородцы в XII в. развили собственное торговое мореходство и совершали плавания по всему Балтийскому морю до Дании.

Из письменных источников известно, что в XII в. новгородские купцы посещали в Швеции ее главный торговый город Сигтуну, города Нючёпинг и Торсхелла, а также остров Готланд. Оживленная торговля с Готландом стала развертываться еще в XI в.; тогда же в Новгороде появился торговый двор и церковь св. Олафа для купцов с Готланда (37).

В свою очередь, на Готланде в XII в. появились русские церкви, очевидно, сооруженные для обслуживания регулярно приезжавших на остров русских купцов. К настоящему времени обнаружены фундаменты двух церквей новгородского типа в единственном в XII-XIII вв. городе Готланда Висбю (38) и наличие остатков русской фресковой росписи в церквах в селениях Гарда и Челлунге и, по-видимому, также в Сундре, Хавдхем, Эке и Дальхем (39). Нет уверенности, что все эти церкви принадлежали русским купцам, возможно, русские живописцы привлекались для изготовления росписей в местных шведских храмах. Во всяком случае, недавнее открытие целой группы памятников русской живописи и архитектуры XII в. на Готланде – одно из самых крупных событий в изучении русско-шведских культурных связей раннего средневековья.

Во второй половине XII и начале XIII в. происходит коренное изменение политической обстановки на Балтике, приведшее к резкому и длительному ослаблению культурных связей Руси и Швеции, продолжавшемуся до XVII в. После сравнительно спокойной обстановки предшествующих столетий, когда на Балтике между Русью и странами Скандинавии существовали мирные отношения, со второй половины XII в. предпринимается наступление западноевропейского рыцарства на восточное побережье Балтийского моря. С середины XII в. начинается шведское завоевание Финляндии, ранее бывшей в большей ее части сферой влияния Новгорода; с конца XII в. немецкие рыцари начали завоевание Восточной Прибалтики (Ливонии), также в основном являвшейся сферой влияния Руси. Немецкая экспансия к 1230-м гг. привела к захвату всей Ливонии.

Шведское наступление на находившиеся в сфере влияния Новгорода земли финских племен привело к началу XIV в. к завоеванию почти всего северного побережья Финского залива. Новгородские приморские владения были оттеснены к восточной оконечности этого залива. Отныне собственное новгородское мореходство резко уменьшилось, основная часть новгородской морской торговли перешла в руки немецкого купечества. Враждебные действия со Швецией продолжались с перерывами 200 лет, с середины XII до середины XIV в. В это время, судя по отсутствию сведений в источниках, торговля Новгорода с материковой Швецией почти или совсем прекратилась, а вместе с торговлей прекратились и контакты между обоими народами, в том числе и культурные связи; продолжались лишь торговые поездки из Новгорода и Смоленска на Готланд и культурные контакты с ним.

Завоевание Швецией в конце XIII в. Западной Карелии и установление постоянной границы русских и шведских владений привело к появлению контактов по межгосударственной линии; в составлении текста Ореховецкого мирного договора 1323 г. участвовали с обеих сторон люди, знавшие и русский, и шведский языки и их письменность.

От конца XIV в. есть два случайных известия о русских торговых поездках в Швецию, но для XV в. таких сведений не найдено. За XV век имеются сведения о сношениях русских и шведских пограничных властей, но о сколько-нибудь заметных и постоянных культурных взаимоотношениях нет данных. В конце XV в. вновь обостряются межгосударственные отношения между Швецией и Русью в 1495-1497 гг., 1555-1556 гг. и с перерывами в 1570-1583 гг., а затем в 1589-1595 гг. ведутся войны. Торговые сношения с континентальной Швецией в XVI в. по-прежнему отсутствуют, идет лишь незначительная пограничная торговля со шведскими купцами Выборга. Поэтому мирное соприкосновение русского и шведского населения было редким, культурные связи – ограниченными. Русские посольства в Швеции и шведские в России собирали сведения о посещаемых странах, частично сведения собирались на соседних территориях. Видный шведский церковный деятель и писатель Олаус Магнус в своей "Истории северных народов" изложил собранные им в Финляндии и Польше некоторые данные о России и русско-шведских отношениях (40). Шведский чиновник Якоб Тейтт собрал в Финляндии ценные сведения о русском Севере (41). Однако отсутствие регулярной торговли сдерживало развитие культурных связей (42).

ПРИМЕЧАНИЯ

1. И. П. Шаскольский. Экономические связи России с Данией и Норвегией в IX-XVII вв. – В кн.: Исторические связи Скандинавии и России. Л., 1970, с. 11-12, 43-44; даются ссылки на работы скандинавских археологов Т. Арне, X. Арбмана, И. Брёндстеда.

2. Н. Arbman. Skandinavisches Handwerk in Russland zur Wikingerzeit – In: Meddelanden från Lunds universitäs Historiska museum 1959. Lund, 1960, s. 134.

3. В. М. Потин. Монеты в погребениях Древней Руси и их значение для археологии и этнографии. – Труды Государственного Эрмитажа. Л., 1971, т. XII, с. 49-75; о культовых скандинавских рунических надписях на монетах в кладах IX в. из Верхнего Поволжья см.: И. Г. Добровольский, И. В. Дубов, Ю. К. Кузьменко. Классификация и интерпретация граффити та восточных монетах (Коллекция Эрмитажа). – Труды Государственного Эрмитажа. Л., 1981, т. XXI, с. 58-59, 68-69.

4. В. А. Вулкан, И. В. Дубов, Г. С. Лебедев. Археологические памятники Древней Руси IX-XI веков. Л., 1978; А. Н, Кирпичников, Г. С. Лебедев, В. А. Булкин, И. В. Дубов, В. А. Назаренко. Русско-скандинавские связи эпохи образования Киевского государства та современном этапе археологического изучения. – КСИА, 1980, вып. 160, с. 24-38; Л. Н. Кирпичников, Г. С. Лебедев, И. В. Дубов. Северная Русь (Некоторые итоги археологических исследований) – КСИА, 1980, вып. 164, с. 3-10.

5. О. И. Давидан. К вопросу о контактах древней Ладоги со Скандинавией. – Скандинавский сборник, XVI. Таллин, 1971.

6. Е. Н. Носов. 1) Некоторые вопросы домостроительства Старой Ладоги. – КСИА, 1977. вып. 150, с. 10-17; 2) Старая Ладога и поселения Приильменья конца I тысячелетия н. э. – Rapports du IIIе Congrès International d'Archéologie Slave. T. 2. Bratislava, 1960, c. 325-328.

7. Г. Ф. Корзухина. Курган в урочище Плакун близ Ладоги. – КСИА, 1970, вып. 125, с. 62-64; А. Н. Кирпичников. Ладога и Ладожская волость в период раннего средневековья. – В кн.: Славяне и Русь. Киев, 1979, с. 93-94; А. Н. Кирпичников и др. Русско-скандинавские связи, с. 27; Е. Н. Носов. Волховский водный путь и поселения конца I тысячелетия н. э. – КСИА, 1981. выл. 164, с. 18-24.

8. Е. А. Рябинин. Скандинавский производственный комплекс VIII века из Старой Ладоги. – Скандинавский сборник, XXV. Таллин. 1980; О. И. Давидан. Бронзолитейное дело в Ладоге. – АСГЭ. Л., 1980, вып. 21, с. 66; Е. А. Рябинин. Скандинавский производственный комплекс VIII века из Старой Ладоги. – Скандинавский сборник, XXV. Таллин, 1980, с. 161-178.

9. Е. И. Оятева. Обувь и другие кожаные изделия Земляного городища Старой Ладоги. – АСГЭ, 1965, вып. 7, с. 50-52; О. И. Давидан. Староладожские изделия из кости и рога (по раскопкам Староладожской экспедиции ИИМК АН СССР). – АСГЭ, 1966, вып. 8, с. 113-114.

10. K. Ambrosiani. Viking age combs making and comb makers in the light of finds from Birka and Ribe. Stockholm, 1981.

11. Г. Ф. Корзухина. Некоторые находки бронзолитейного дела в Ладоге. – КСИА, 1973, вып. 135, с. 35-40; О. И. Давидан. 1) Староладожские изделия из кости и рога, с. 114; 2) Бронзолитейное дело..., с. 65-67.

12. З. А. Львова. К вопросу о причинах проникновения стеклянных бус X – начала XI века в северные районы Восточной Европы. – АСГЭ, Л., 1977.

13. Там же, с. 108.

14. Г. Ф. Корзухина. О некоторых ошибочных положениях в интерпретации материалов Старой Ладоги. – В кн.: Скандинавский сборник, XVI. Таллин, 1971, с, 126-131; Г. Ф. Корзухина, О. И. Давидан. Раскопки на урочище Плакун близ Старой Ладоги. – АО, 1968. М., 1969, с. 16-17; В. А. Булкин, И. В. Дубов, Г. С. Лебедев. Археологические памятники, с. 88-89; А. И. Кирпичников и др. Русско-скандинавские связи..., с. 27-28.

15. И. Г. Добровольский, И. В. Дубов. Комплекс памятников у деревни Большое Тимирево под Ярославлем (по археологическим и нумизматическим данным). – Вестник ЛГУ, 1975, серия истории, языка и литературы, № 2, с. 65-70; А. Н. Кирпичников. Русско-скандинавские связи, с. 29-30.

16. А. В. Куза, А. Е. Леонтьев, Т. А. Пушкина. (Рецензия). – СА, 1982, № 2. с. 285.

17. А. Н. Кирпичников и др. Русско-скандинавские связи, с. 29-30. Впрочем, эти соотнесения с местными мерянскими древностями оспорены или ограничены (А. В. Куза, А. Е. Леонтьев, Т. А. Пушкина. (Рецензия), с. 286).

18. А. Н. Кирпичников и др. Русско-скандинавские связи, с. 29-30.

19. Д. А. Авдусин. Скандинавские погребения в Гнездове. – Вестник МГУ, 1974, история, № 1, с. 74-86; аналогичны наблюдения Т. А. Пушкиной на основании изучения поселения в Гнездове (Т. А. Пушкина. О гнездовском поселении. – Там же, с. 87-93); см. также: Д. А. Авдусин, Т. А. Пушкина. Гнездово в исследованиях Смоленской экспедиции, – Вестник МГУ, 1982, история, № 1, с. 68-80.

20. В. А. Булкин. Большие курганы Гнездовского могильника. – Скандинавский сборник, XX, Таллин, 1975, с. 134-135; А. Н. Кирпичников и др. Русско-скандинавские связи, с. 31. Мысль о необязательности принадлежности скандинавам погребений с норманнскими украшениями, даже с молоточками Тора, высказывалась также М. Стенбергером, хотя нельзя согласиться с его предположением о распространении таких амулетов вследствие того, что норманны сформировали господствующий класс, опираясь на военное превосходство (Varangian problems. Scando-slavica. Supplementum 1. Copenhagen. 1970, p. 77),

21. Б. А. Рыбаков. Древности Чернигова. – МИД, № 11. М., 1949; Д. Г. Блiфельд. Давньоруськ i памятки Шестовицi. Киïв, 1977; В. А. Булкин, И. В. Дубов, Г. С. Лебедев. Археологические памятники, с. 11-16.

22. А. N. Kirpicnikov. Connections between Russia and Scandinavia in the 9-th and 10-th centuries, as illustrated by weapon finds. – In: Varangian problems. Scando-slavica Supplementum 1. Copenhagen, 1970, p. 50-76.

23. T. J. Arne. La Suede et l'Orient. Upsala, 1914, p. 89-231.

24. H. Arbman. Zur Frage der Verbindungen zwischen Ost und West in IX-X. Jahrhundert. – In: Atti del XI congresso internationale delle scienze preistoriche e protoistoriche, t. I. Firenze. 1962, p. 221-232; E. G. Oxenstterna. Die Wikinger. Stuttgart, 1959, S. 89-101

25. М. Б. Свердлов. Скандинавы на Руси в XI в. – Скандинавский сборник, XIX. Таллин, 1974, с. 55-68; В. Т. Пашуто. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968, с. 26-28, 146; Т. Н. Джаксон. Исландские королевские саги о русско-скандинавских матримониальных связях. – Скандинавский сборник, XXVII. Таллин, 1982, с. 108-113.

26. С. Thörnqvist. Studien über die nordischen Lehnwörter in russischen. Uppsala-Stockholm, 1948.

27. E. А. Мельникова, В. Я. Петрухин, Т. А. Пушкина. Культурно-исторические взаимосвязи Восточной Европы и Скандинавии в раннее средневековье (К постановке проблемы). – IX Всесоюзная конференция по изучению истории, экономики, литературы и языка скандинавских стран и Финляндии. Тезисы докладов, ч. I. Тарту. 1982, с. 148-150.

28. Е. А. Мельникова. Восточноевропейские топонимы с корнем gard в древнескандинавской письменности. – Скандинавский сборник, XXII. Таллин, 1977, с. 199-209.

29. Т. Н. Джаксон. Еще раз о "Великой Швеции". – IX Всесоюзная конференция..., с. 151-153.

30. В. М. Потин. Древняя Русь и европейские государства в X-XIII вв. Л., 1968, с. 141-150; M. П. Сотникова. О так называемых скандинавских подражаниях "ярославлю сребру". – ВИД, 1978, X, с. 6-12.

31. В. А. Брим. Путь из варяг в греки. – Известия АН СССР, VII серия. Отделение общественных наук. Л., 1931, № 2, с. 201–217; М. Б. Свердлов. Известия шведских рунических надписей о скандинавах на Руси и в Византии. – Археографический ежегодник за 1972 год. М., 1974, с. 102-109; Е. А. Мельникова. Скандинавские рунические надписи. М., 1977, с. 54-125.

32. Ф. А. Браун. Фрианд и Шимон, сыновья варяжского князя Африкана. – Известия ОРЯС, СПб., 1902, т. VII, мн. 1, с. 359-365.

33. Патерик Киевского печорского монастыря. СПб., 1911, с. 5.

34. М. Ф. Мурьянов. Золотой пояс Шимона. – В кн.: Византия. Южные славяне и Древняя Русь, Западная Европа. М., 3973, с. 187-198.

35. Историографический очерк см.: М. Б. Свердлов. Письменные источники Западной, Центральной и Северной Европы. – В кн.: Советское источниковедение Киевской Руси. Л., 1979, с. 84-86; см. также: Е. А. Рыдзевская. Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв. М., 1978; Е. А. Мельникова. 1) Экспедиция Ингвара Путешественника на Восток и поход русских на Византию в 1043 г. – Скандинавский сборник, XXI. Таллин. 1976, с. 74-87; 2) "Сага об Эймунде" о службе скандинавов в дружине Ярослава Мудрого. – В кн.: Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1978, с. 289-295.

36. A. Stender-Petersen. Die Varägersage als Quelle der altrussischen Chronik. Aarhus, 1934; отклик этого мнения см.: H. Arbman. The Vikings. London, 1961, p. 89; ср.: И. П. Шаскольский. Норманскяя теория в современной буржуазной науке. М.-Л., 1965, с. 60-68; Е. А. Рыдзевская. Древняя Русь и Скандинавия..., с. 195-236.

37. Е. А. Мельникова. Сведения о Древней Руси в двух скандинавских рунических надписях. – История СССР. 1974. № 6, с. 175-178

38. G. Swahnström Gotland zwischen Ost und West. – In: Les pays du Nord et la Byzance. Uppsala, 1981, S. 400-462.

39. Ibidem. S. 451-458; E Piltz. Zwei russische Kaufmannskirchen auf der Insel Gottland aus dem 12. Jahrhundert. – In: Les pays du Nord et la Byzance, S. 370-406.

40. E. А. Савельева. Книга Олауса Магнуса "История северных народов" и ее известия о России. – В кн.: Исторические связи Скандинавии и России. Л., 1970. с. 331-341.

41. И. П. Шаскольский. Финляндский источник по географии северной России и Финляндии середины XVI в. – В кн.: История географических знаний и открытии на севере Европы. Л., 1973, с. 109-131.

42. Вопрос о русско-шведских связях XVI в. требует дополнительного изучения (ред.).

* * *

Исходные данные: Скандинавский сборник XXX. – Таллин: Ээсти Раамат, 1986.