САКСОН ГРАММАТИК. ДЕЯНИЯ ДАТЧАН

Книга 1

Дан I и Англь

Вот Дан и Англь (1), с коих порода данов пошла, рождены были у Хумбли (2), их отца, и были не только правителями, но и родоначальниками. (Но всё же Дудо, историк нормандский, полагает, что даны пошли и назвались от Данаи (3)). И эти два мужа чаяниями и покровительством своих владений, невиданной бескрайностью своей отваги получили высшую власть на тинге от соплеменников, все же жили без имени конунгов, ибо тогда не было власти среди наших людей.

Из этих двух, Англь, прародитель, как считают, породы англов, дал своё имя подвластным землям. Это сохранило его имя и увековечило, ведь его потомки, после овладели Британией, сменили старое имя острова на имя своего отечества. О том думали старейшины; у Беды, уважаемого церковного автора, уроженца Англии, заботливо собравшего и вписавшего события своего края на страницы кодексов, что есть священный долг прославления на пергаменте деяний своих земель и ведения хроники церковного летописания.

Хумбли и Хлёдр

От Дана, как сказано мудрыми, ведут свой род все наши конунги, подобно рекам, идущим от единого истока. Грюда (4), наиболее почитаемая у германцев, родила от него двух сынов, Хумбли и Хлёдра (5).

По обычаю, старейшины, избирая правителя, вставали на лежачий камень и оглашали своего избранника, предвещая по равновесию на камне прочность правления. Этим обрядом был избран Хумбли конунгом по смерти отца своего, и тем получил власть над страною, но горьким деянием грядущей судьбы стал из правителя мужем простым, ибо пленён был Хлёдром в битве, и купил свою жизнь, поменяв на венец. Такие условия, честно говоря, были единственным спасением, предложенным поражённому. Принужденный подлостью брата вернуть свободу, людям он подал урок, что спокойствия меньше, но больше величия в палатах, нежели в хижине. Он принял ту участь так кротко, что, казалось, будто бы не потерял он своего звания, но принял благословение. Я думаю, что он имел проницательный ум правителя.

А Хлёдр был конунгом неприятным, ибо он был воителем, совмещая правление с заносчивостью и злодеяниями. Он считал честным взять лучшее из жизни или собственности, и очистить свою страну от ее преданных жителей, думая, что все они посягают от своего рождения на его венец. Но скоро он поплатился за злодеяния, встретив свой конец в восстании страны, даровавшей некогда ему вотчину и теперь лишившей его жизни.

Скьольд

Скьольд (6), сын его, наследовал присущую тому склонность, но не его поведение; уход от его врожденного характера был очевиден ещё в самом нежном возрасте, тем избегнув всех следов порока своего отца. Он приобрел превосходство и определил всю последующую судьбу своего рода; так, он мудро отступил от пороков своего отца и стал счастливым приемником достоинств своего высокого рождения.

Этот муж был известен в своей юности среди охотников своего отца повержением чудовищного зверя, этот изумительный случай предсказал его будущее мастерство. Случайно он ушел из вида своих слуг, оберегавших его и охотящихся с ним. Громадный медведь встретил его, не имевшего копья, но с поясом, которым бывал он часто опоясан. Он умудрился связать зверя и передать спутникам для убийства.

Более того, множество героев искусно пытались лишить его жизни толпою против него одного. Из них известнейшие и знаменитейшие Атли и Скьоти (7). Когда исполнилось ему лишь пятнадцать лет, он был чрезвычайно величен телом и показал столь совершенную воинскую силу, что остальных датских конунгов, бывших после него, называли общих именем Скьольдунгов. Тех, кому было привычкою жить размеренной и скучной жизнью и иссушать самовластие проделками, этот муж ревностно побуждал к достойным деяниям. Так зрелось духа Скьольда опережала полноту его сил, и он сражался в битвах как никто другой в его годы.

Когда благоухал он годами и доблестями, он узрел прекрасную Альвхильду (8), дочь правителя саксов, и, просил её руки, ради чего направил отряды теутов (9) и данов, вызвав и сразившись против Скьоти, вождя алеманов и соперника на эту деву; которого он убил и затем сокрушил целое племя алеманов, вынудив тех давать дань, поработив убийством их предводителя.

Скьольд был таким же прекрасным хозяином, как и воином. Он отменил несправедливые законы и ревностно исполнял всё благоприятное для своей страны. Тем он вернул свое уважение в областях, где злодеяниями его отец потерял. Он первым объявил закон, отменяющий вольные. Раб, которому он даровал свободу, мог покуситься на его жизнь тайным предательством, и он требовал жестокую пеню, как если бы вина одного вольноотпущенника перешла на всех. Он получал все мужские налоги в свою казну и соревновался, говорят, с иными правителями в храбрости, щедрости и великодушии. Больным он обычно помогал и милосердно давал лекарства пораженным болезнью, свидетельствуют, что он заботился о своей стране, а не о себе. Он имел обыкновение обогащать своих дворян не только местными налогами, но также и грабежами, принятыми на войне; в его привычке было говорить, что награда даётся воинам, а слава даётся вождю.

Грам

Так обставил он своего жесточайшего врага в сватовстве и получил как награду в битве деву, любовь, за которую боролся, и был благоверен в браке. После того, она родила ему сына Грама (10), который так перенял чудеснейшие особенности отца, что, считали, он идет по его дороге след в след. Дни юности Грама были славны его превосходными способностями ума и тела, и он вознёс их к вершине славы. Потомки так уважали его величие, что в древнейших датских песнях княжеское достоинство подразумевается его именем. Он яро учился воинским искусствам, обостряя и умножая телесные силы. Учась фехтовать, он усердно практиковался в отражении и нанесении ударов. Он взял в жены дочь своего воспитателя Хроара (11), являвшейся его молочной сестрой и его возраста, что показало его благодарность за воспитание. Немного спустя, он уступил её некоему Бесси (12), с тех пор верно служившего ему. Этому товарищу в ратном деле он безоговорочно доверял, и думал он, чья доблесть славнее: Бесси или его.

Случилось, что Грам услышал, что Гроа, дочь шведского конунга Сигтрюгга (13), обещана некоему великану и ненавидит проклятый обет, недостойный высокородной крови, приведший шведов к войне; и вознамерился подражать Тору (14) в победах над чудовищами. Он прибыл в Готланд (15) и пугал людей по пути, шагая в козлиных кожах, обмотанный пёстрыми шкурами животных и держа в правой руке ужасное оружие, таким образом изображая одеяние великана. Встретив Гроа (16), едущую в сопровождении немногих пеших женщин, уступил ей дорогу. Так случилось у лесного водоёма. Она думала, что это её жених спешит на встречу с ней, и так была встревожена его странным одеянием, что, бросив узду и вся затресясь, она так завела речь:

Идет, вижу, йотун,

шагом широким

путь затеняет

и неугоден богам?

иль глаза мной играют,

ведь часто случалось,

что смелые вои

под шкурой скрывались!

Conspicor invisum

regi venisse gigantem

et gressu medias

obtenebrare vias,

aut oculis fallor;

nam tegmine saepe ferino

contigit audaces

delituisse viros.

 

Бесси сказал:

Путница,

что сидит на коне,

скажи слово

в ответ мне;

как твоё имя,

кто твой отец,

из рода какого

ты происходишь?

Virgo, caballi

quae premis armos,

verba vicissim

mutua fundens,

quod tibi nomen,

qua fueris, dic,

gente creata!

 

Гроа сказала:

Людям известна

по имени Гроа,

Сигтрюгг конунг

отец мне;

победами славен,

доброкольчужник,

сам назовись

и прибыл откуда?

 

Gro mihi nomen,

rex pater exstat,

sanguine fulgens,

fulgidus armis.

Tu quoque, quis sis

aut satus unde,

promito nobis!

 

Бесси сказал:

Бесси меня называют,

я в битвах известен,

к противникам лют,

ужас несу я народам;

кто Бесси не знает!

правая длань моя

часто бывает

смочена кровью врагов.

Bessus ego sum,

fortis in armis,

trux inimicis,

gentibus horror,

atque alieno

saepe refundens

sanguine dextram.

 

Гроа сказала:

 

Бесси, скажи мне,

кто войсками правит,

кто хёвдинг ваш,

чьи стяги несёте?

Конунг какой

управляет сраженьем?

Под чьим воеводством

сечу готовят?

 

Quis, rogo, vestrum

dirigit agmen?

Quo duce signa

bellica fertis?

Quis moderatur

proelia princeps?

Quove paratur

praestite bellum?

 

Бесси сказал:

 

Грам нами правит,

славный в сраженьи,

ни пламя, ни меч и не буря

его не пугает;

с ним во главе,

неразумная дева,

мы поднимаем

стяги войны.

 

 

Gram regit agmen

Marte beatus,

quem metus aut vis

flectere nescit;

nec rogus ardens

nec ferus ensis

aut maris umquam

terruit aestus.

Hoc duce belli

signa levamus

aurea, virgo.

 

Гроа сказала:

 

Скачите назад,

Сигтрюгг пока

с дружиною вместе

вас не разбил;

ждет вас судьба

на ветвях висеть,

кормом быть жадному

племени вранов.

 

Hinc remeantes

vertite cursum,

ne proprio vos

opprimat omnes

agmine Sigtrug

inque feroci

stipite figat

illaqueata

guttura nexu

detque rigenti

corpora nodo

ac male torvus

trudat edaci

funera corvo.

 

Бесси сказал:

 

Пусть прежде Грам

очи мертвый закроет,

падет от удара о шлем

и пойдёт путём смерти;

мы не боимся

воинства шведов,

лютою долю зачем

ты нам предрекаешь?

 

Gram prior illum

Manibus addet

ac dabit Orco,

quam sua fatis

lumina claudat,

inque pavenda

vertice plexum

Tartara mittet.

Nulla Sueonum

castra timemus.

Quid minitaris

tristia nobis

funera, virgo?

 

Гроа сказала:

Я еду прочь

в палаты отца,

брата дружина

скоро прибудет;

я заклинаю,

вас гибель минует,

если коней

назад обратите.

En ferar istinc

nota revisens

tecta parentis,

ne venientis

conspicer audax

agmina fratris.

Vos remeantes

ultima, quaeso,

fata morentur.

 

Бесси сказал:

Дитя, твой отец

будет доволен,

не предрекай нам

быструю гибель;

пусть грусти не будет,

часто бывает

жена упорна,

а после сдаётся.

Laeta revise

nata parentem,

nec cita nobis

fata precare,

nec tua bilis

pectora pulset.

Namque petenti

aspera primum

difficilisque

saepe secundo

femina cedit.

После чего Грам больше не мог молчать и начал хрипло, подражая ужасному и нечеловеческому голосу, обращаясь к деве так:

Дева! Брата не бойся

йотуна быстрого,

не бледней предо мной,

я близок тебе;

посланный властью,

меня ложе не гложет,

ласки девичьи я берегу,

коль желанье взаимно.

Ne timeat rabidi

germanum virgo gigantis

me neque contiguum

palleat esse sibi.

A Grip missus enim

numquam nisi compare voto

fulcra puellarum

concubitumque peto.

 

Гроа сказала:

Кто хочет быть

турса женою?

Кто ложе полюбит,

где чудищ рожают?

Кто примет семя,

чей плод чудовище?

Кто ложе разделит

с диким громилой?

Quae sensus exsors scortum

velit esse gigantum?

Aut quae monstriferum

possit amare torum?

Quae coniunx fore daemonum

possit monstrigeni conscia seminis

suumque giganti fero

consociare velit cubile?

 

Кого когти ласкают,

кто падаль лобзает,

кто лапы пригладит,

кто шерсть расчешет?

Любовь не слепа,

коль против природа:

нету любви

дев и чудовищ!

 

Quis spina digitos fovet?

Quis sincera luto misceat oscula?

Quis membra iungat hispida

levibus impariter locatis?

Cum natura reclamitat,

haud plenum Veneris carpitur otium,

nec congruit monstris amor

femineo celebratus usu.

 

Грам сказал:

Часто рукою

владык усмирял,

оружьем разил

дерзкую гордость;

в дар же прими

краснопылкое злато –

твердь клятвы моей –

то брак наш скрепит.

Regum colla potentium

victrici toties perdomui manu,

fastus eorum turgidos

exsuperans potiore dextra.

Hinc aurum rutilans cape,

quo perpes maneat pactio munere

ac firma consistat fides

coniugiis adhibenda nostris.

Так сказав, он сбросил свою личину и показал свою естественную привлекательность, и одним видом своим он наполнил девицу столь громадной радостью, сколь прежде напугал он её обликом. Она кинулась в его объятья в блеске его красоты, и не мог он не предложить ей любовный подарок.

Добившись Гроа, Бесси двинулся дальше и узнал, что дорогу перекрыли два грабителя. Он убил их легко, мчавшихся его разорить. Сделав это, казалось, неохотно, как делают любую услугу грязным врагам, он поместил тела убитых под древами, прикрепил и повесил вертикально так, чтобы в своей смерти они внушали угрозу тем, кому их жизнь истинно вредила; и что ужасна их кончина, перекрывших дорогу чучелами так, как перекрывали её однажды.

После того появилось убийство грабителей, думая о себе, а не о Швеции: и после того единственного случая огромная ненависть к Швеции обуяла его. Услышав предсказание, что Сигтрюгг мог быть побежден лишь золотом, он, немедля, прикрепил золотое оголовье к деревянной булаве, подготовив себя к битве, с чем он и напал на князя, исполнив желаемое. Это деяние Бесси было воспето в хвалебной речи:

Грам из Готланда

златой булавой

ливнем ударов

бьёт по мечу;

копья крепких

конунг готов

резво отражает,

злато не ржавеет.

Gram ferus clavae

gerulus beatae

nescius ferri

celebrabat ictu

ensis obtentum

pepulitque trunco

tela potentis.

 

 

Следом за законом

и за волей асов,

повалил он славу

слабосильных свеев;

гибель Сигтрюггу

владыке принес он

и сокрушил

золотом жёстким.

 

Fata sectatus

superumque mentem

Sueonum pressit

decus impotentum,

dum neci regem

dedit et rigenti

contudit auro.

 

 

Знаю, он думал

о промыслах ратных,

сжимая румяно-

светлое древо;

и победил

честным ударом,

воеводу заставив

корчиться в муках.

 

Namque pugnaces

meditatus artes

robur amplexu

rutilum gerebat

et ducem victor

nitido supinum

verbere torsit.

 

 

Победить разумно

твёрдостию злата

мужа, что судьбою

бережён от стали;

безмеченным в битве

буйствоваться яро

и убитым быти

княжеским металлом.

 

Fata quem ferro

perimi vetabant,

aureo prudens

domuit rigore,

ense dum cassus

potiore gessit

bella metallo.

 

 

Это богатство,

что он нашел,

славы достойно

и чести высокой;

и это пребудет

долгие годы,

повсюду известность,

на всех просторах.

 

Clarius post hoc

agathum manebit

agnitum late

meliore fama,

cui suus laudem

decorisque culmen

arrogat auctor.

После убийства Сигтрюгга, государя шведов (17), Грам решил подтвердить свое владетельство страной, захваченной в битве, и потому, подозревая Сварина (18), наместника готландского, в притязательствах на венец, он бросил ему вызов на поединок и убил того. Шестнадцать братьев мужа сего, семь из которых были законнорожденными и девять приплодными, стремились отомстить за смерть брата своего, но Грам в неравной схватке вырезал их.

Изумительное уменье Грама имело каплю своеволия отца его, бывшее теперь на вершине лет, и мыслилось, что лучше и удобнее дать часть власти над землями своим единокровникам ныне, когда установилось его единовластное правление. Потому Хринг (19), благороднорожденный зеландец (20), возмутил большую часть данов на восстание, полагая, что один из этих мужей был незрел на престоле, а другой дряхл, объявив немощность лет обоих: брожение ума старческого и непригодность юнца к любой государственной власти, но сражались они и сокрушили его, доказав всем мужам, что в любые года доблесть возможна.

Также много других дел Грам конунг совершил. Он объявлял войну Сумбли, конунгу финнов (21), но когда он положил глаз на дочь конунга, Сигню (22), он сложил свое оружье, превратившись из противника в поклонника, и, обещая убрать свою собственную жену, он обещал клятвы с нею. Но, тотчас занявшись войной с Норвегией (23), которую он поднял против Свипдага (24) конунга за развращение его сестры и его дочери, он получил известие от посыльного о предательстве Сумбли, что обещал Сигню в замужество Хенрику (25), государю саксов. Тогда, любя боле деву, чем воинов своих, он оставил свою армию, упорно ведя путь в Финляндию, и ворвался на свадьбу, которая была уже начата. Приняв облик крайней подлости, он уселся бесславно за стол. Когда спросили, что его принесло, он назвал лиходейство. Наконец, когда все были пьяны, он пристально взглянул на деву, и среди веселого пира, глубоко проклял переменчивость жен и громко хвалил свои собственные доблестные деяния, вылив величие своего гнева в этой песне:

Один против восьми

я правил стрелами смерти,

и девять сразил

мечом за спиной;

когда сразил Сварина,

что недостойно

почести принял,

стать пытался велим.

Solus in octo pariter

spicula mortis egi

atque novenos gladio

corripui reducto,

quando Suarinum

exanimavi titulis abusum

nec meritum conciliantem

sibi nomen: unde

 

Часто моё

лезвие смерти

окрашено кровью

и пахнет резней;

и никогда

не уклонялся

сходки ножей

иль шлема блеска.

 

saepe cruentum nece

ferrum madidumque

caede sanguine

tinxi peregrino

timuique numquam

ad crepitus ensiculi

vel galeae nitorem.

 

Меня ныне Сигню,

дочерь Сумбли,

подло отвергла,

другому клянясь;

я проклинаю её

древнюю клятву,

ведь девы не прочно

умеют любить.

 

Nunc male me proiciens

fert aliena vota

filia Sumbli fera Signe,

vetus exsecrata

foedus et incompositum

concipiens amorem,

femineae dat levitates

facinus notandum,

 

Путает соблазном

и князей позорит,

бросает сынов

высокого рода;

она не тверда

ни к одному,

не может избрать,

следует сучьему зову.

 

quae proceres illaqueat,

pellicit atque foedat,

ante alios ingenuos

praecipue refellens,

nec stabilis permanet

ulli titubatque semper

ancipites parturiens

dividuosque motus.

И пока так говорил, прыгнул оттуда, где пел, и здесь он разрубил Хенрика снизу, за святым столом и в объятьях его друзей, выкупавшего свою невесту у подруг её, порубил много гостей и увез прочь её вместе с собой на своем судне. Так свадьба была превращена в похороны, и финны получили урок, что рук не покладают в любви мужи другие.

Свипдаг и Готторм

После того Свипдаг, конунг норвежский, погубил Грама, пытавшегося отомстить за свою сестру и покушении на девственность его дочери. Битва эта известна участием сил саксов, подстрекаемые к помощи Свипдагу не приятием того, но желанием мести за Хенрика.

Готторм и Хаддинг (26), сыны Грама, – Гроа была матерью первого, а Сигню – второго, – были посланы в Швецию на судне их приёмного отца, Браги (27) (теперь Свипдаг был правителем Данмарка (28)), и назначены воспитателями великаны Вагнхёвд и Хавли (29), для защиты и взращивания.

Теперь я должен буду кратко связать события эти народные, и хотел бы охотно не противоречить истинной вере или переступать данной правды, ведь стоит знать, что были в старые времена три вида чаровников, что с различной ловкостью занимались необычными чудесами.

Первые из них были мужи чудовищной мощи, что называют древними великанами (30); они превосходили размерами естественный человеческий.

Прибывшие после первых, имели навыки предсказания по внутренностям и достигли питонического искусства. Они столь превзошли прежних живостью ума, сколь отставали в силе телесной. Постоянные войны для превосходства были между ними и великанами (31); пока, наконец, чародеи не победили, подчинив племя великанов оружием и приобрели не просто право правления, но и добрую славу именоваться богами. Оба из этих видов имели чрезвычайный навык в наведении морока, знали, как затенить свои собственные лица и тому подобное, и затемняли истинные сути вещей обманом внешним.

Но третий вид мужей, возникший из естественного союза первых двух, не отвечал природе их родителей ни в телесном размере, ни в способности чародейских искусств, но все же они получили доверие к своей божественности у умов, обманутых их чароплетством.

Не должны мы дивиться, соблазняясь потрясающими чудесами этого народа. Дикий мир пал, поклоняясь ложной вере перед другими подобными им, бывшими простыми смертными, но бывшими в почете с божественными почестями, обманувшими даже проницательных латынян. Я упомянул о этом дабы, когда связываю я ловкость с чудесами, мне бы доверился недоверчивый читатель. Теперь я оставлю эти вопросы и возвращусь к свой теме.

Свипдаг после убийства Грама был обогащен с областями Дании и Швеции; и из-за частых просьб своей жены, он вернул из изгнания ее брата Готторма, с его обещанием данника, и сделал его правителем данов. Но Хаддинг предпочел месть за отца своего, а не брать благ от его убийцы.

Хаддинг

Порода мужа сего столь благоухала и процветала, что ещё в отрочестве предопределила его зрелость. Оставив поиски удовольствий, он усердно занимался воинскими искусствами; помня, что он сын своего воинственного отца, он посвятил часть своей жизни любимому ремеслу войны. Хардгрейп (32), дочь Вагнхёвди, пыталась поколебать его твердый дух любовным искушением, соперничая и беспрестанно утверждая, что он должен предложить первый выкуп брачного ложа в браке с нею, присматривающей усердно и нежно за ним в детстве, и давшей ему его первый вздох. (33)

Мало ей было увещеваний простыми словами, и начала тогда она песнь так:

Тратишь жизнь безбрачно,

следуешь оружью,

жаждущему шеи,

краса клятв достойна?

Лютый любит,

но распри и кровь,

ты ценишь битвы,

но душе милей ложе.

Quid tibi sic vaga vita fluit?

Quid caelebs tua lustra teris,

arma sequens, iugulum sitiens?

Nec species tua vota trahit;

eximia raperis rabie,

labilis in Venerem minime.

 

 

Ярость твоя

не знает досуга,

радости далёки,

ты дикость лелеешь;

длань твоя ныне

богам противна,

ведь ты не знаешь

брачные обряды.

 

Caedibus atque cruore madens

bella toris potiora probas

nec stimulis animum recreas.

Otia nulla fero subeunt,

lusus abest, feritas colitur;

nec manus impietate vacat,

dum Venerem coluisse piget.

 

 

Холодность отвергни,

заключи в объятья,

принеси обеты,

что меня ты любишь;

я тебя, помогая,

грудью кормила,

твою мать заменив,

тебя воспитала.

 

Cedat odibilis iste rigor,

adveniat pius ille calor

et Veneris mihi necte fidem,

quae puero tibi prima dedi

ubera lactis opemque tuli,

officium genetricis agens,

usibus officiosa tuis.

Когда он ответил, что размер тела её безохватен для смертного, ведь она была рождена соразмерно своей великанской породе, она сказала:

Не бойся, юнец,

моего ложа,

мудрость двояка

моих сухожилий;

разно размер меняю,

рост послушен воле,

то шеей взлетаю до неба,

то падаю до человека.

Ne paveas nostri, iuvenis, commercia lecti.

Corpoream gemina vario ratione figuram

et duplicem nervis legem praescribere suevi.

Nam sequor alternas diverso schemate formas

arbitrio variata meo; nunc sidera cervix

aequat et excelso rapitur vicina Tonanti,

rursus in humanum ruit inclinata vigorem

contiguumque polo caput in tellure refigit.

 

Изменяю тело,

созерцай уменье,

высотой разверзлась

к облака вершине;

вот колени сжались,

коротко стянулись,

знающий о турсе (34)

тому не дивится.

 

Sic levis in varios transmuto corpora flexus

ambiguis conspecta modis: nunc colligit angens

stricti membra rigor, nunc gratia corporis alti

explicat et summas tribuit contingere nubes;

nunc brevitate premor, nunc laxo poplite tendor

versilis inque novos converti cerea vultus.

Nec me mirari debet, qui Protea novit.

 

 

Тело меняю

двойным уделом,

когда протяжённо,

когда коротко;

вот распутье членов,

вот мало как прежде,

рост большой для битвы,

малый – объятиям мужа.

 

Nunc premit effusos, modo clausos exserit artus

forma situs incerta sui speciesque biformis,

quae nunc extricat, nunc membra revolvit in orbem.

Exsero contractos artus tensosque subinde

corrugo, vultum formis partita gemellis

et sortes complexa duas: maiore feroces

territo, concubitus hominum breviore capesso.

Так сказав, была заключена она в объятия Хаддинга, и любовь её к юноше так яро пылала, что она решилась последовать за ним в его земли, не смутившись своего человечьего обличия и радуясь разделения его трудностей и опасностей. В пути случилось, что пришлось ей со товарищи, ночую в доме, быть на похоронах бонда, проходивших с печальным пиром. Здесь, желая знать волю небес, она вырезала на древесине мерзостнейшие заклятья и заставила Хаддинга положить то под язык мертвеца, принудив того, напрягая голос, вещать ужасно слуху:

Сгинет, проклинаю,

будет наказанье,

кто из Нифльхейма (35)

беспокоит душу.

Inferis me qui retraxit,

exsecrandus oppetat

Tartaroque devocati

spiritus poenas luat.

 

Кто призывает

дух мертвеца

из Нижних пределов

на верхний воздух?

Гибелью виру оплатит

теням бурного Гьёлля (36),

против желанья и воли,

слушай, я прорицаю.

 

 

Quisquis ab inferna sede vocavit

me functum fatis exanimemque

ac rursum superas egit in auras,

sub Styge liventi tristibus umbris

persolvat proprio funere poenas.

En praeter placitum propositumque

quaedam grata parum promere cogor.

 

Выйдя прочь из дома

на тропе ты будешь,

попадёшь ты прямо

в лапы злобных троллей;

дух сковали руны,

чары гложат тело,

к свету я разбужен,

тебе будет горше.

 

Ex hac namque pedem sede ferentes

angustum nemoris advenietis,

passim daemonibus praeda futuri.

Tunc quae nostra chao fata reduxit

et dedit hoc rursum visere lumen

mire corporeis nexibus indens

Manes elicitos sollicitando,

quod nisa est temere, flebit acerbe.

 

Сгинет, проклинаю,

будет наказанье,

кто из Нифльхейма

беспокоит душу.

 

Inferis me qui retraxit,

exsecrandus oppetat

Tartaroque devocati

spiritus poenas luat.

 

Прольётся чудищ порода,

крепко лапа прибита,

будут оторваны члены

и будет разодрано тело;

Хаддинг не нужен

Нижнему миру,

в потоках Гьёлля

он не утонет.

 

Nam cum monstrigeni turbinis atra lues

intima conatu presserit exta gravi

atque manus vi vos verrerit, ungue fero

artubus avulsis corpora rapta secans,

tunc, Hadinge, tibi vita superstes erit,

nec rapient Manes infera regna tuos,

nec gravis in Stygias spiritus ibit aquas.

 

Дева, что желаньем

духа призывает

сокрушённа будет,

успокоив пепел.

 

Femina sed nostros crimine pressa suo

placabit cineres, ipsa futura cinis,

quae miseris umbris huc remeare dedit.

 

Сгинет, проклинаю,

будет наказанье,

кто из Нифльхейма

беспокоит душу.

 

Inferis me qui retraxit,

exsecrandus oppetat

Tartaroque devocati

spiritus poenas luat.

Случилось, что ночь застала их в прутовом шалаше, а огромная рука проникла в хижину эту. Ужаснувшись сим знаком, Хаддинг молил помочь свою кормилицу. Тогда Хардгрейп, расширив свои члены и увеличив до громадного размера, стремительно схватила руку и держала до того, как её воспитанник не отрубил это. То, что брызжело из ран было не столь кровью, сколь мерзостной жижей. Но заплатила она виру за то деяние, вскоре растерзанная на части его родичами, ни сила её, ни великое тело её не спасли от вражеских когтей.

Так Хаддинг лишился кормилицы. Случилось, что он принес клятву мира путнику, Люсиру, уверенному мужу большого возраста, потерявшего глаз, сжалившегося над его одиночеством. Поныне язычники, братаясь, смешивают капли крови друг друга. Люсир (37) и Хаддинг, связанные такой клятвой, вступили в сечу с Локиром (38), владыкой курляндцев, и были побеждены. Упомянутый старик взял Хаддинга на своего коня (39), везя в свой дом и освежая его приятным ветром, сообщив ему, что он жив и крепок телом. Это пророчество звучит в песне так:

Сторицей отплатишь,

на побег решившись,

ворогу, что ране

начал набег;

был в его полоне,

он тебя бросил

в крепкие жвалы

дикому зверю.

Hinc te tendentem gressus profugum ratus hostis

impetet, ut teneat vinclis faucisque ferinae

obiectet depascendum laniatibus: at tu

custodes variis rerum narratibus imple,

cumque sopor dapibus functos exceperit altus,

iniectos nexus et vincula dira relide.

 

Уши наполни

стражников сказом,

будут они пьяны,

сон их сморит рано;

скинь же тогда

вервии с рук,

оковы сними

со своих ног.

 

Inde pedem referens, ubi se mora parvula fundet,

viribus in rabidum totis assurge leonem,

qui captivorum iactare cadavera suevit,

 

 

Мало куда ноги

можно повернути,

силы со зверем смеряй,

что трупы гложет;

крепкое ружье

с жёсткими плечами,

меч обнаженный

его сердце отыщет.

 

inque truces armos validis conare lacertis

et cordis fibras ferro rimare patenti.

Protinus admissa vapidum cape fauce cruorem

corporeamque dapem mordacibus attere malis.

 

К трупу его

приставь своё горло,

испей свежей крови,

съешь его мяса;

силы пребудет

в членах твоих,

держись бездреманно,

гнев свой рассеять.

 

Tunc nova vis membris aderit, tunc robora nervis

succedent inopina tuis solidique vigoris

congeries penitus nervosos illinet artus.

 

Я же обещаю

просьбы исполнить,

сном слуг удержать,

храпеть им всенощно.

 

Ipse struam votis aditum famulosque sopore

conficiam et lenta stertentes nocte tenebo.

И сказав так, снял он младого мужа со своего коня и вернул туда, где нашел его. Хаддинг жался от дрожи под его плащом, но столь велико было его изумление, когда его острый глаз глядел чрез прореху в покрове. И видел он, что под копытами коня лежит море, но не говорил в проблесках о том запретном, и потому отвернул он свои пораженные очи от ужасных дорог, где они неслись. Тогда он взял Локира, и нашел то, что каждое слово пророчества было исполнено. Так напал он на Хандвана (40), король Хеллеспонта, укрывшегося за непреступными стенами Дуна града (41), и сразил его не в поле, но среди стен. Эта встреча научила всех как вести осады, ибо он приказал добрым птицеловам изловить птиц различных, гнездившихся в том месте, и примотать к ним ветошь, которую подожгли, под крыльями. Птицы искали убежищ в своих гнёздах и заполнили город пламенем. Все горожане собрались тушить пожары и оставили врата беззащитными. Он же напал и схватил Хандвана, но искупил его жизнь золотым выкупом. Так он отсёк противника от себя, предпочитая дар его живым вздохам. Поныне его милосердие соразмерно его гневу.

После того он имел большую силу восточных мужей (42) и вернулся в Швецию. Свипдаг встретил его с большим флотом готландцев, но Хаддинг напал и разрушил его. И так возвеличилась его слава, не только плодами иноземных набегов, но и добычей для мщения за своих отца и брата. И заменил он изгнание платёжом, став конунгом на своей земле, тотчас по возвращении.

При том времени был муж по имени Один (43), кому поклонялись по всей Европе с почестями божественными, что есть ложно, и более всего в Упсалле (44). И здесь, от лени ли жителей или его собственного обаяния, он жить особенно часто. Конунги Севера особо усердно поклонялись этому богу, соотнося его тело с золотым образом, и эту статую, выражающую их уважение, они привезли для показания своей веры в Византию, украсив даже руки тяжелыми кольцами. Один был растроган такой славой и тепло приветствовал преданных посланников. Но его супруга Фригга (45), желавшая быть более нарядной, призвала кузнецов и отделила золото от статуи. Один повесил их и водрузил образ на опору, говоря, что изощренно он убьёт каждого, коснувшегося статуи. Но всё же Фригга, предпочитая великолепие своих одеяний, обещала почести его дворянину и дарила ласки одному из своих слуг. И устроив это с этим мужем, она сломила образ, и обернула службу себе присвоением злата, осенённым общественным обожанием. Немного думала она о верности, ведь могла бы легче удовлетворить свою жадность, эта жена была недостойна быть супругой божества, но что здесь добавить, защищая божественность такой супруги? Только как ошибку, что в древности обманывало мужские умы. Так Один, раненный двойным предательством жены, обиженный как разрушением своего образа, так и изменой супруги; и разъярённый этими двумя язвительными оскорблениями, отправился в изгнание исполненный благородным стыдом, избрал себе тем смыть пятно своего позора.

Когда он ушел, один муж, именуемый Мид-Одином (46), известный своими хитрыми уловками, вскоре объявился, будто бы вдохновленный Высоким, притворяясь божеством; и, обликая невежественные умы свежим мороком, он принудил их мощью своих уловок именоваться святым именем. Он сказал, что гнев богов никогда не успокоит гнев божества их беспорядочными и различными жертвами, и потому запретить надо моления эти, если проводить их без различных назначенных каждому им винопитий. Но лишь Один вернулся, он лишился всей силы уловок и бежал в Финляндию, где на него напали и убили жители. Даже в смерти он была отвратителен, ведь те, кто проезжали мимо его кургана, внезапно умирали; и после того распространился такой мор, что он, казалось, оставил о себе славу, мерзостнейшую после смерти, чем при жизни, как если бы он взимал виру с виноватых за своё растерзание. Тогда обеспокоенные жители извлекли тело его из кургана и казнили его, пронзив грудь острым колом, и лишь тогда пришло облегчение.

Смерть супруги Одина восстановила древний блеск его имени, и казалось, стёрла позор божества. Так, возвратившись из изгнания, он вызвал всех тех, кто использовал его отсутствие для принятия почестей прорицателей, присвоив их; и возникшие отряды чародеев рассеялись как тьма пред великой славой его божественности. И он принудил их своей властью не только прекратить их богословие, но и даже оставить страну, считая, что те, кто пытался та подло возвысить себя до небес, должны быть изгоями от земли.

Тем временем Асмунд (47), сын Свипдага, сражался с Хаддингом, мстя за своего отца. И когда он услышал, что Хенри, его сын, кем он дорожил более своей собственной жизни, пал, отважно сражаясь, его душа смертельно затосковала и возненавидела дневной свет, и так он пропел:

Кто в моей кольчуге,

шлем его не блещет,

не укрыл нагрудник,

кровь чья пролита?

То сын мой убит,

безжалостен буду,

любовь эта к смерти,

без сына не жить.

Quis nostra fortis ausit arma sumere?

Nil proficit cassis vacillanti nitens,

lorica iam nec commode fusum tegit;

armis ovemus interempto filio?

Cuius mori me cogit eminens amor,

caro superstes ne relinquar pignori.

 

 

 

В руки мечи,

щит прочь,

на лезвия грудью,

слушайте клич:

битву не тяните,

смело крушите,

прочь не сбегите,

стойко стянитесь.

 

Utraque ferrum comprimi iuvat manu;

nunc bella praeter scuta nudo pectore

exerceamus fulgidis mucronibus.

Ferocitatis fama nostrae luceat;

audacter agmen obteramus hostium,

nec longa nos exasperent certamina

fugaque fractus conquiescat impetus.

Произнеся это, он схватил свой меч обеими руками и бесстрашный к сраженью, закинув свой щит за спину, убил многих. Потому Хаддинг воззвал к силам, защищавшим его, и внезапно выехал Вагнхёвди биться на его стороне. И когда Асмунд увидел его изогнутый меч, он вскрикнул и разразился такими словами:

Саблею бьёшься,

меч ссудит судьбу,

за дрота полётом

следует смерть;

сам порази,

в чары не верь,

или же трус ты,

удара боишься.

Quid gladio pugnas incurvo?

Ensiculus fato tibi fiet,

framea torta necem generabit.

Hostem namque manu superandum

carminibus lacerari fidis,

plus verbis quam vi connisus,

in magica vires ope ponens.

 

 

Зачем под щитом

грозишь копьём,

коль под защитой

бесчестья и страха?

Ты теперь замаран

меткою позора,

гниёшь в грехе,

неуклюжегубый.

 

Quid me sic umbone retundis

audaci iaculo minitando,

cum sis criminibus miserandis

obsitus et maculis refertus?

Infamis sic te nota sparsit

putentem vitiis labeonem.

Пока он так шумел, Хаддинг, бросив своё копье на ремне, пронзил его насквозь, но Асмунд даже не заметил того до своей смерти; пока жизнь теплилась ещё в гнезде духа, он ранил своего убийцу в ногу, мгновенно отмстив и прославив свое паденье, наказав того неизлечимой хромотой. Так был покалечена конечность одного и потерял жизнь другой. Тело Асмунда было похоронено с памятным пиром в Упсалле и было подобно конунгским тризнам. Жена его Гуннхильд (48), не желая пережить его, пресекла свою жизнь мечом, избрав скорее следовать за своим господином в смерти, нежели оставить его в жизни. Её друзья, хороня её тело, положили её с прахом супруга, думая, что ей достойно разделить курган с мужем. Её любовь была выше желания жить. Так там лежит Гуннхильд, обнимая своего господина прекрасней в могиле, чем когда-то на ложе.

После того Хаддинг, теперь торжествующий, бьёт шведов. Но сын Асмунда, названный Уффи (49), уклоняясь от стычки, перевозит свою рать в Данию, думая, что лучше напасть на дом врага, чем сторожить свой, и считая необходимым возвернуть своего врага, чем страдать под его рукой. Так даны вернулись и защищали своё добро, предпочитая безопасность своих земель блеску иностранного княжества, и Уффи, вернувшись в вотчину, так избавился от вражьей рати.

Хаддинг, вернувшись с шведской войны, понял, что его казна, где хранились его богатства, оскудела из-за войны, выжата и разграблена, и немедля повесил за то казначея Глумира (50), назвав лукавым наместником, и провозгласил, что любой вор, вернувший награбленное добро, избежит участи Глумира. После такой клятвы один из виновных мужей стал усердно пожинать щедрость, нежели скрывать преступление, вернув деньги конунгу. Его дворяне полагали, что удостоятся дружбы конунга, и верили, что честной платой они истинно щедры, и потому они также надеялись быть вознагражденными, вернув деньги и покаявшись. Своим признанием они обрели сначала хвалу и пользу, да скоро понесли наказание, так оставив громкий урок от излишней доверчивости. Я должен осудить этих мужей, чьи глупые речи самих и сгубили, ведь тайна есть щит, а заслуженное искупление есть виселица нарушенных тайн.

Поле этого поступка Хаддинг провел всю зиму в серьёзной подготовке к новой войне. Когда морозы таяли под весенним солнцем, он вернулся в Швецию и провёл там пять лет войны. В том долгом походе его воины, съев все свои запасы, были сильно истощены и начали успокаивать свой голод лесными грибами. После, будучи в крайней нужде, они ели своих коней, и, под конец, жрали собачьи туши. Хуже того, они не гнушались человечьим мясом. Так, когда даны были в крайне трудном положении, так зазвучало в стане, в первом сне ночи, нечеловеческим голосом эта речь:

Грязные знаменья

из страны изгонят,

размышленья мучат

области сражений;

что добыть дерзают,

что схватило чувства,

если эту землю

подчиняют сталью?

Taetro penates omine patrios

liquistis, hoc rus Marte sequi rati.

Quae vana mentes ludit opinio?

Quae caeca sensus corripuit fides,

hoc arbitrantes posse solum capi?

 

 

Мужество шведов

не дрогнет,

не испугается

сечи с пришельцем;

ваши полки

быстро растают,

когда нападут

на мужей наших.

 

Non amplitudo Suetica cedere,

non exterorum Marte valet quati.

At summa vestri defluet agminis,

cum Marte nostros coeperit aggredi.

 

Полёт – начало

смятенья воев,

те, кто стойки,

дрогнувших рубят;

сила сечи твёрда,

судьба рассудит,

трусу не должно

копьё метать.

 

Nam cum ferocem vim fuga solverit

et proeliorum pars vaga labitur,

in terga dantes Marte prioribus

caedis potestas liberior datur;

maiorque ferri parta licentia,

cum sors rebellem praecipitem fugat,

nec tela tentat, quem metus abstrahit.

Это пророчество сбылось на рассвете следующего дня большой резней данов. Следующей ночью шведские воины услышали неизвестный голос, сказавший так:

Почему же Уффи

меня мучит сечей,

за это заплатит

высшею вирой;

будет погребённым,

ливнем стрел пронизан,

и падет недвижим,

дерзость искупая.

Quid me sic Uffo provocat

seditione gravi,

poenas daturus ultimas?

Confodietur enim

multa premendus cuspide

exanimisque ruet

audaciam coepti luens.

 

 

Тщету злобы искупит,

вижу, в начале сраженья

колья прибьют

его члены и тело;

влажные раны сквозные

ничем не перевяжут,

и ничто не излечит

тяжкие порезы.

 

 

Nec petulantis erit

livoris intactum scelus,

augurioque meo,

cum bella primum gesserit

contuleritque manum,

excepta membris spicula

corpus ubique petent,

crudosque hiatus vulnerum

fascia nulla premet,

nec ampla plagarum loca

contrahet ulla salus.

Той же ночью войска схватились. Тогда два лысых старика (51), видом грязнее человеческого и блиставшие своими ужасными плешами в свете звезд, разделили свои чудовищные усилия с яростным пылом. Один из них был рьяно на датской стороне, а другой пылко на шведской. Хаддинг был побежден и бежал в Хельсингланд (52), где холодная морская вода омывала его тело, опаляемое жаром. Он бил и крушил многими ударами зверя безызвестного вида, и, уничтожив его, принёс в становище. Ликующий над тем, он встретил женщину, обратившуюся к нему такими словами:

Идёшь пеше в поле,

холст расправил в море,

но пострадаешь

от мести богов;

мира части, видишь,

против твоей воли,

вдали от дома

брошен в моря бурю.

Seu pede rura teras, seu ponto carbasa tendas,

infestos patiere deos totumque per orbem

propositis inimica tuis elementa videbis.

 

Не скуют морозы,

когда оставишь ладью,

не будет прикрытьем

древесная крыша;

коль ты ищешь нечто,

то падёт под бурей,

твоё стадо гибнет

от жестока хлада.

 

Rure rues, quatiere mari, dabiturque vaganti

perpetuus tibi turbo comes, nec deseret umquam

vela rigor nec tecta tegent, quae si petis, icta

tempestate ruent, diro pecus occidet algu.

 

Грязно всё,

жалость бывшим,

ты поражен,

нет хвори грязнее;

житель выси

чуждый облик

на себя принял –

тем ты искусен.

 

Omnia praesentis sortem vitiata dolebunt.

Ut scabies fugiere nocens, nec taetrior ulla

pestis erit. Tantum poenae vis caelica pensat.

 

Когда в море

ты попадёшь,

гнев острога Йольна

на тебя пребудет;

небо наказало

мерзкие руки,

что растерзали

доброго бога.

 

Quippe unum e superis alieno corpore tectum

sacrilegae necuere manus: sic numinis almi

interfector ades! Sed cum te exceperit aequor,

carceris Aeolici laxos patiere furores.

 

Запад и север яры,

южный ветер хлещет,

вместе и раздельно

шлют свои порывы;

добрым пиром

умиришь гнев неба,

снимешь бремя

мести равновесной.

 

Te Zephyrus Boreasque ruens, te proteret Auster,

et coniuratos certabunt edere flatus,

donec divinum voto meliore rigorem

solveris et meritam tuleris placamine poenam.

Так по возвращении, неудача Хаддинга покрывала всё, к чему бы он не приступал, потому его возвращение принесло беспокойство на все мирные места, ведь когда он был в море, сильнейший шторм возник и разрушил его флот большой бурей, и когда он, потерпевший кораблекрушение, искал пристанища, он нашел нежданно разрушенным этот дом. И не было там никакого лекарства от его страданий, прежде чем искупил он жертвой своё преступление и вернул благосклонность небес. Для милости богов он свершал темные жертвы Фрею. Этот обряд усмирения жертвой он повторял ежегодно и так оставил потомству. Этот обряд шведы называют Фроблот (53), что означает жертва или пир Фрея.

Хаддинг случайно услышал, что некий гигант сватался к Рагнхильде (54), дочери Хакона, конунга нидхерьев; и, ненавидя столь позорное дело в странах и крайне ненавидя предназначенный брак, он предупредил свадьбу благородной дерзостью. Он пошел в Норвегию и, преодолев её оружием, был грязнейшим любовником княжны, ведь он думал, что нужно больше доблести, чем удобства, ибо мог он свободно предаваться княжеским забавам, но считал приятным любым подвигом отводить не только свои пороки, но и чужие. Дева, не зная его, с благодушной заботой залечила мужа, будучи отзывчивой и внимательной ко всем его ранам. И чтобы время не дало ей забыть его, она скрыла кольцо в его ране, так оставив метку в его ноге. После ее отец дал ей самой выбрать себе мужа. Когда молодые люди были собраны на пиру, она обходила их и ощупывала их тела, ища знаки, оставленные ею давно. Всех она отвергнула, но Хаддинга она нашла по знаку скрытым кольцом. Так она обняла его и дала себя ему в жёны, не давшему йотуну заключить её в брак.

Пока Хаддинг был с нею, изумительное предзнаменование случилось с ним. Пока он ужинал, заметили женщину, принёсшую дягиль, склонившей главу у жаровни и протянувшей полы одежды. Конунг желал это знать и сказал: "В какой части мира столь свежие травы растут зимой?" Тогда она заключила его под полы своего плаща и исчезла. Я беру это потому, что нижние боги хотели, чтоб он посетил во плоти земли, куда должен был он придти после смерти. Так прошли они через густой туман и шли по дороге, стёртой многими ступнями. Они видели уверенных мужей в изношенной богатой одежде и знать, одетую в пурпурное. Когда те прошли, они наконец приблизились к солнечной земле, где росли травы, принесённые женщиной. Идя дальше, они подошли к быстрой и бурлящей реке свинцовых вод, спадающих вниз могучим потоком, будто бы лезвия, и прошли подобно же сделанный мост. Перейдя по нему, они увидели два войска, бьющих друг друга мощно и яро. И когда Хаддинг спросил женщину о них, она ответила: "Они есть сраженные мечом, и, подобно своей гибели, беспрестанно повторяют они битву, и предначертано им повторять в жизни загробной то, что было в жизни прошлой". После этого остановились они у стены труднодостижимой и тяжкопреодолимой. Женщина пыталась перескочить её, но это было напрасно даже её худому сморщенному телу. Тогда она оторвала у петуха голову, что был случайно взят с собой ею, и бросила то за стену. И немедля птица пришла к жизни, что подтверждало кукареканье её восстановленных связок. Когда Хаддинг вернулся назад и занялся домостроением со своей женой, некие викинги востяготили его, но быстрым морским набегом он расстроил их ловушки. Хотя этот ветер и помогал обоим, они были позади него, и он взвивал волны, и они могли лишь следовать за ним, но не настигнуть.

Тем временем Уффи, имевший чрезвычайно честную дочь, приказом обещал мужу, убившему бы Хаддинга, её в награду. Этим был соблазнен один муж, по имени Тунинг (55), собравший отряд бьярменов (56), был уверен в своей победе. Хаддинг хотел уже напасть на него, но возвращаясь из Норвегии флотом, он видел на берегу старика машущего плащом, привлекая пристать к берегу. Дружинники его сопротивлялись этому, говоря, что будет это губительно их поездке, но он взял сего мужа на борт, а тот научил его тому, как расставить свои отряды. Муж сей расставил ряды таким образом, что в первом ряду было два мужа, во втором четыре, а в третьем было уже восемь, и подобно же удваивал он каждый ряд. Также старик предложил, что крылья пращников стоят позади крайнего ряда, а и с ними рядом лучники. Так, когда конники стали клином, он воеводствовал за воинами, и из сумы, что была за шеей его, метнул камень. Это казалось малым в начале, но скоро то стало великим. И тогда с десяток стрел взметнулось разом, будто бы градом, на врагов, ранив многих. Тогда мужи Бьярмии сложили оружие лукаво, своими заклятьями закрыв небо грозовым облаком, и радостно растворились в воздухе под мрачным проливным дождем. Но старик, по другую руку, сдвинул облако, вызвав сильный шторм, сменив дождевые капли туманной преградой. Так победил Хаддинг, но старик, расставаясь с ним, предсказал, что погибнет он не от врага своего, но от руки своей. И потом он запретил ему славиться неясными походами и вести приграничные войны за границей.

Хаддинг, после своего отъезда, отправился в Упсаллу разузнать у Уффи о его подстрекательстве, но потерял всю свою охрану предательством и сам спасся под защитой ночи. Когда даны вернулись в дом, избранный ими для пира, там уже их ждала засада, и каждому зашедшему сносили голову его же мечом. После этого предательства, Хаддинг отмстил и убил Уффи, но, умерив свой гнев, он предал его тело погребению известного искусства, признавая презрение своего противника к своей боли, украсил его могилу. Тогда, дабы смягчить сердца побежденных людей, он назначил Хундинга (57), брата Уффи, правителем, что свобода, казалось, крепка в вотчине Асмунда, а не была предана рукам незнакомца.

Теперь враг его был удалён, и прожил он несколько лет без волнений и не бряцая оружьем, но потом зароптал он на домоседство, ведь чрезмерно долго он воздерживался от морских деяний, и думает он о битвах радостнее, нежели о мире, начав упрекать свою робость так:

Зачем же я здесь,

средь чащоб и ущелий,

а не, как бывало, на море?

Quid moror in latebris opacis,

collibus implicitus scruposis,

nec mare more sequor priori?

 

Не любы мне горы,

хоть я и был там

девять лишь дней.

Я не сменю

клик лебединый

на вой волков (58).

 

Eripit ex oculis quietem

agminis increpitans lupini

stridor et usque polum levatus

questus inutilium ferarum

impatiensque rigor leonum.

 

Горы тоскливы

и сердце пустеет,

что может быть хуже?

Острые скалы и берег крутой

сердцу мешают,

что по морю бредит.

 

Tristia sunt iuga vastitasque

pectoribus truciora fisis.

Officiunt scopuli rigentes

difficilisque situs locorum

mentibus aequor amare suetis.

 

Приятным бывал плеск

вёсел во фьорде,

пирушка с добычей,

в коробе тяжесть от злата;

зависть на прибыль набега

лучше грубой землянки,

и лесных сквозняков,

и бесплодных пустынь.

 

Nam freta remigiis probare,

mercibus ac spoliis ovare,

aera aliena sequi locello,

aequoreis inhiare lucris

officii potioris esset

quam salebras nemorumque flexus

et steriles habitare saltus.

Тогда же жена его, любя жизнь в стране и утомленная криками морских чаек, сказала, что радостнее было бы ей посещать лесные чащи, такой песней:

Спать не дают мне

птичьи крики

на ложе моря,

всякое утро

будит меня

морская чайка (59).

Me canorus angit ales immorantem litori

et soporis indigentem garriendo concitat.

Hinc sonorus aestuosa motionis impetus

ex ocello dormientis mite demit otium,

nec sinit pausare noctu mergus alte garrulus,

 

 

Дрогнула земь

от унылого крика,

мне море не любо.

Милее считаю

брызгов и пены

сон в тени леса.

 

auribus fastidiosa delicatis inserens,

nec volentem decubare recreari sustinet,

tristiore flexione dirae vocis obstrepens.

Tutius silvis fruendum dulciusque censeo.

Quis minor quietis usus luce, nocte carpitur

quam marinis immorari fluctuando motibus?

Тогда появился один муж, по имени Тости (60), из неясных пределов Ютландии, где был рожден, в кровавой славе. Так всевозможными бессмысленными нападеньями на обычных людей он чрезвычайно прославился своей жестокостью и получил повсеместное прозванье злодея, что стало имя его именованьем разбойства. И при том не гнушался он и нападений на иностранцев, и, после жестокого разорения родины, начал он нападать на сакские земли. Сигфрид (61) воевода саксов, чьи воины жестоко пали в этой битве, просил мира. Тости же сказал, что тот получит просимое, коли пообещает стать ему пособником в войне супротив Хаддинга. Сигфрид возражал, боясь ужасных клятв, но под острыми угрозами Тости, он принёс сию клятву. Ведь угрозы, бывает, вынуждают к обетам, ведь мягкосердые не могут править. Хаддинг был побежден сим мужем в земных делах, но своим наскоком он пропорол вражий флот, пробив борта и сделав ладьи немореходными. Немедленно он добыл ладью и ушёл в море. Тости думал, что он убит, но хоть и искал долго среди беспорядочных груд мертвых тел, но не смог найти его. И поворотил свои ладьи за легким судёнышком, терзаемым морскими волнами, что было видно вдалеке. Отрядив несколько ладей, он решил начать преследование, но повернул их, боясь кораблекрушения, и вернулся на берег. Здесь он немедля взял надёжное судно и начал то, что прежде прервал. Хаддинг, видя, что его настигают, спросил своего спутника, добрый ли он и умелый пловец. И когда тот сказал, что нет, то Хаддинг совершил отчаянный поступок, перевернув свою лодку вверх дном и скрывшись в её полости, обманул преследователей, думавших, что он погиб. После он напал на Тости, который небрежно и ничего не подозревая, жадно осматривал последствия его урона. Вырезав его отряд, он принудил Тости прекратить набеги, тем отмстив за свой собственный разгром.

Но не был Тости слабосерден, дабы не отмстить. Не имея достаточной казны в своих землях для ополчения воинства, ибо столь тяжёл был нанесённый ему удар, он отправился в Британию (62), называя себя послом. После морского путешествия совершилась проделка, когда спутники его играли в кости и начали перебранку о выигрыше, он обратил её в бойню. Итак, сим мирным развлечением, он распространил дух распри на целое судно, и шутка уступила место ссоре, породив кровавую битву. Кроме того, охотно он получил определенную выгоду от неудачи других, захватив мертвецкие деньги, и сверх того известного разбойника, мужа по имени Колль, после, вернувшись с ним сотоварищи в свои земли, они бросили вызов и погибли от Хаддинга, что предпочел рискнуть своей удачей скорее, чем его воины. Ратеводцы старой доблести не проливали много крови, коль можно было решить кровью малою.

После этих дел, душа мёртвой жены Хаддинга явилась ему во сне и так прорекла:

Тварь тебе породят,

смирит зверий гнев,

пастью сдавит яро

свору волков.

Belua nata tibi rabiem

domitura ferarum,

quaeque truci rabidos

atteret ore lupos.

И ещё добавила так:

Птицу лжи, слушай,

ты выпускаешь,

желчь визга совы

песнь лебедицы.

Fac caveas: ex te

nocuus tibi prodiit ales,

felle ferox bubo,

voce canorus olor.

Проснувшись утром, конунг сказал о видении мужу, что объяснил, что волк означает сына, что будет свиреп, а лебедь означает дочь, и предрёк, что сын будет смертельным врагом, а дочь предаст своего отца. Это пророчество сбылось. Ульвхильд (63), дочь Хаддинга, была женою бонда по имени Готторм, всклочённая своим ли замужеством, или же стремлением к славе, и, отбросив всю свою дочернюю любовь, соблазнила мужа убить своего отца, сказав, что не хочет она быть княжною, но княгинею. Я решил изложить её уговоры почти тем же слогом, что были ею сказаны, так:

Скована гордость

неравным хомутом,

жалкая доля,

род связан со смердом;

ныне конунгу равен

по узам холоп,

княжна беззаконна

в презренных объятьях.

O infelicem, cuius stemmati

rustica iugatur humilitas!

O infortunatam principis prolem,

quam tori lege plebeius aequiparat!

Miserandam regis filiam,

cuius decorem ignavus pater in obsoletos

ac despicabiles transmisit amplexus!

 

Будет несчастно

матери этой дитя,

что будет зачато

на этой постели;

измарана белость,

род опозорен,

род вреден высокий

имуществу мужа.

 

Infaustam matris subolem,

cuius felicitati tori commercium derogat,

cuius munditiam immunditia ruralis attrectat,

dignitatem indignitas vulgaris inclinat,

ingenuitatem condicio maritalis extenuat!

 

Если ты крепок,

доблестносерден,

докажи, что достоин,

дочери князя;

скипетр вырви,

возвеличься дерзаньем,

храбростью выслужи

крови ущербность.

 

At si quis tibi vigor inest,

si qua mentem virtus possidet,

si dignum te regis generum probas,

socero fasces eripe, genus probitate redime,

to Oceano Fresorum classem vadosis

inflictamvertibus adortus caed

prosapiae defectum virtute aestima,

sanguinis damnum animo pensa!

 

Смелость возвышает

лучше наследья,

цена победы

выше породы;

стыдно не скинуть

старого мужа,

ему тело в тягость

и тряска к паденью.

 

Felicior est honos audacia quam hereditate quaesitus.

Melius virtute culmen quam successione conscenditur.

Aptius honores meritum quam natura conciliat.

Adde quod senectutem subruere nefas non est,

quae proprio in ruinam pondere suppressa devergit.

 

Достаточно княжил,

вырви власть у дурня,

если не примешь,

к другому придёт;

что его держит

уже пред закатом,

господствовал долго,

вечер его – твоё начало.

 

Sufficiant socero tot temporum fasces;

senilis tibi potestas obveniat,

quae si te frustrata fuerit, alteri cedet.

Lapsui vicinum est quicquid senio constat.

Sat illi regnasse sit; tibi quandoque praeesse conveniat.

 

 

Муж конунг лучше отца,

лучше княгиня княжны,

объятья правителя – почестей,

княгиня выше рабы;

иль тесть самовластия лучше,

коль сам себя не достоин,

хочешь – дорога открыта,

лжи побеги взрастают.

 

Malo praeterea virum regnare quam patrem.

Malo regis coniunx quam nata censeri.

Melius est principem interius amplecti quam exterius venerari,

gloriosius nubere regi quam obsequi.

Ipse quoque tibi sceptrum quam socero malle debeas.

Proximum sibi quemque natura constituit.

 

Пир должно справить,

праздник срядить,

пиво сварить

и отца пригласить;

д орога к предательству

сглажена дружбой,

ничто так подлость не скроет,

как родичей имя.

 

Aderit coepto facultas, si facto voluntas accesserit.

Nihil est quod non ingenio cedat.

Instaurandum epulum est, exornandum convivium,

providendi paratus, invitandus socer.

Fraudi viam familiaritas simulata praestabit.

Nullo melius quam affinitatis nomine insidiae teguntur.

Adde quod temulentia promptum caedi iter aperiet.

 

Когда волосы справит, –

длань на браде, ум на беседе,

гребнем пряди разделит, –

пронзи его тело;

занятый не смотрит,

грех поправь рукою,

праведна длань,

что мстит за бесчестье.

 

Cumque rex capitis cultui intentus fabulis mentem,

barbae manum intulerit pilorumque perplexionem

crinali spico seu pectinis enodatione discreverit,

applicari ferrum visceribus sentiat.

Minor occupatis solet cautela perquiri.

Dextera tua tot scelerum vindex accedat.

Pium est ultricem miserorum manum extendere.

Так повторяла Ульвхильд, и побудился на то муж её, обещая помощь в предательстве. Но Хаддинг был предупреждён сновидением остерегаться хитрости своего зятя. Он пошёл на пир, устроенный его дочерью в честь него, выказывая свою любовь, и расставил вооружённую стражу, ограждая себя тем от предательства. Когда он насытился, прихвостень, что был нанят исполнить скрытно эту подлость, ждал подходящего мгновения для своего преступления, скрывая кинжал под своими одеждами. Конунг, заметив это, вострубил в рог, призывая воинов, расставленных рядом. Они немедля прибыли с помощью, и тем он исполнил задумку на её изобретателе.

Тем временем Хундинг, конунг шведов, услышав ложные вести, что Хаддинг убит, решил справить по нему тризну. Собрав вместе всю знать, он наварил огромный котел пива, чем восхитил пировавших, и, дабы не принизить торжественность, сам прислуживал, не смущаясь быть черпальщиком. Так, идя по палатам, исполняя это, он споткнулся и упал в котёл, и, захлебнувшись напитком, испустил дух. Так искупив любую заботу, что проводится ложным исполнением обрядов, или из-за Хаддинга, о смерти кого он говорил ложно. Хаддинг, когда узнал об этом, возжелал отплатить своему поклоннику благодарностью, и, не вынеся его смерти, повесился в присутствии многих людей.

ОГЛАВЛЕНИЕ



Hosted by uCoz