Т. Н. ДЖАКСОН. AUSTR í GÖRÐUM

Глава 5. Древнерусские города

В памятниках древнескандинавской письменности содержатся упоминания двенадцати городов, соотносимых как авторами этих сочинений, так и их последующими издателями и комментаторами с древнерусскими городами: это Hólmgarðr, Aldeigjuborg, Kænugarðr, Pallteskja, Smaleskia, Súrdalar, Móramar, Rostofa, Sýrnes, Gaðar, Álaborg, Danparstaðir. Первые восемь из них практически однозначно отождествляются исследователями с Новгородом, (Старой) Ладогой, Киевом, Полоцком, Смоленском, Суздалем, Муромом и Ростовом. Остальные четыре названия имеют не столь однозначные толкования (1).

Прежде всего, перечисленные выше города – это самые крупные древнерусские города и притом древнейшие: семь из них входят в число десяти городов, относимых русской летописью к IX веку. Более того, со всей очевидностью проступает их "'водноторговый' характер" (2), их связь с важнейшими торговыми путями рубежа первого и второго тысячелетий: так, Полоцк, Смоленск, Муром, Ростов и Суздаль принадлежат водной магистрали Западная Двина – Днепр – Ока – Волга; Ладога, Новгород, Смоленск, Киев – этапы пути "из варяг в греки" (Волхов – Ловать – Днепр). Скорее всего, именно этим обстоятельством объясняется знакомство скандинавов с названными городами и фиксация этих топонимов в древнескандинавской письменности.

Число древнерусских городов в этих источниках, естественно, выглядит весьма незначительным при сравнении с общим количеством собственно скандинавских городов, названных в тех же памятниках, или английских (3), равно как и с тем числом древнерусских городов IX-XIII вв., которое известно по русским летописям и археологическим исследованиям, а их – более 400 (271 городской пункт, по подсчетам М. Н. Тихомирова [Тихомиров 1956, 42] (4), плюс 143 города, попавшие на страницы летописи лишь во второй половине XIII-XV в., но "удревленные" стараниями археологов [Куза 1975б, 62-65; Куза 1983, 4-5]). Эти данные тем не менее не являются свидетельством слабого знакомства скандинавов с Русью – обнаруженные археологами следы пребывания скандинавов на нашей территории говорят об обратном [Кирпичников, Лебедев, Булкин, Дубов, Назаренко 1980; Stalsberg 1982]. В приведенных цифрах следует видеть отражение специфики скандинавских письменных памятников, не фиксирующих своего внимания на географии соседних земель и, может быть, приурочивающих место действия за пределами Скандинавии к ряду наиболее привычных, трафаретных областей или пунктов [Джаксон 1978, 142] (5), использующих для описания древнерусского города стереотипную формулу, общую для городов Скандинавии, Руси, Западной Европы. И все же эти данные являются несомненным свидетельством непосредственного и длительного знакомства норманнов с магистральными путями и расположенными на них центрами.

Сведения о городах в источниках – разнохарактерные и весьма специфические: от точечных упоминаний имен и самых общих, типизированных представлений до конкретных деталей, верифицируемых другими источниками, и порой просто уникальных.

Новгород

Наиболее известный (он встречается более ста раз во всех видах древнескандинавских источников, за исключением скальдических вис) – Hólmgarðr (Новгород). Прежде всего, он выступает в качестве столицы Гардарики (Руси), где находится и "главный стол конунга Гардов" (Í Hólmgarðaborg er mest atsetr Garðakonungs) [Fas., III, 362]. В целом же Новгород представлен в самом обобщенном виде: здесь находится двор конунга ("Сага об Олаве Трюггвасоне") и специально построенные палаты для княгини Ингигерд ("Гнилая кожа"), палаты для варягов, нанимающихся на службу к Ярославу ("Прядь об Эймунде"), церковь Св.Олава ("Сага об Олаве Святом"), торговая площадь ("Сага об Олаве Трюггвасоне"), – т. е. перед нами как бы некий традиционный набор характеристик столичного города. Почти все события, происходящие на Руси, связываются в сагах с Новгородом [Braun 1924, 170]: здесь сидят все русские князья (сочетание "конунг Хольмгарда" становится стереотипной формулой), сюда приходят скандинавы искать прибежища или наниматься на службу, отсюда отправляются к себе на родину или плывут в Иерусалим, сюда приезжают и скандинавские купцы (6).

Ладога

Информация о Ладоге (Aldeigja, Aldeigjuborg) весьма разнопланова. Ладога упоминается около сорока раз в скальдических стихах и сагах (ее, правда, не знают географические трактаты). По хронологии, восстанавливаемой для королевских саг, о Ладоге идет речь только при описании событий, относящихся к эпохе викингов (до середины XI в., до отъезда с Руси Харальда Сигурдарсона). Ладога предстает, в первую очередь, как промежуточный пункт на пути из Швеции в Новгород и обратно (7).

Киев

Небезынтересно, что о Киеве (Kænugarðr) (8) вообще нет конкретных сведений. Названный около десяти раз в поздних сагах и географических сочинениях, он всякий раз оказывается включенным в списки городов или (в форме множественного числа) в списки земель в Гардарики.

Kænugarðr встречается в несколько ином круге древнескандинавских источников, чем Hólmgarðr : это описание земли по рукописи AM 194, 8° последней четверти XII в.; географическое сочинение "Какие земли лежат в мире", сохранившееся в рукописи первой трети XIV в. Hauksbók (но, возможно, более раннее); "Деяния датчан" Саксона Грамматика (1208 г.) (в форме Cönogardia); записанный до 1220 г. (вероятно, в 1180-1200 гг.) фрагмент "Саги о Скьёльдунгах"; написанная около 1250 г. и восходящая к германскому героическому эпосу "Сага о Тидреке"; датируемая второй половиной XIII в. "Сага о крещении"; составленная в конце XIII в. и сохранившаяся в рукописи "Flateyjarbók" (1380-1394 гг.) "Прядь об Эймунде"; описание земли по рукописи AM 764, 4° второй половины XIV в.; целый ряд поздних (по сравнению с королевскими) саг о древних временах – "Сага об Одде-Стреле", "Сага о Хрольве Пешеходе", "Сага о конунге Гаутреке" и др.

Итак, Киева нет в рунических надписях X-XI вв., нет его в скальдических стихах IX-XII вв., нет и в королевских сагах (за исключением "Пряди об Эймунде"). И все же сам же факт принадлежности названия Kænugarðr к топонимическому ряду на -gardr, в котором Hólmgarðr зафиксирован уже в рунической надписи первой половины XI в., a Miklagarðr – в висе скальда Бёльверка Арнорссона, датируемой второй третью XI в. [Skj., B, I, 385], равно как и проме­жуточное положение Киева между Новгородом и Константинополем на пути "из варяг в греки", освоенном скандинавами уже в IX в., указывает на его появление почти в то же самое время, что и топонима Hólmgarðr. Однако отмеченная нами выше временнáя (связанная с пространственной) последовательность возникновения древнескандинавской топонимии Древней Руси сказалась в том, что топоним Kænugarðr не вошел в традицию королевских саг, где столицей Руси и центром всех происходящих на Руси событий стал несколько опередивший Киев в контактах с варягами Hólmgarðr (9).

Полагая, что древнескандинавская форма Kænugarðr вторична по отношению к латиноязычной Chun(i)gard, а также следуя в толковании латиноязычной формы за схолиастом Адама Бременского [Adam, lib. IV, schol. 120] и за Хельмольдом [Гельмольд, 33], ряд исследователей XIX в. связывал начальную часть топонима Kænugarðr с гуннами [Шафарик 1848, 152; Munch 1874, 266; Куник, Розен 1878, 81-82; Брун 1880 294, и др.], сведения о которых якобы дошли до Скандинавии через немцев и англосаксов [Куник, Розен 1878, 81-82]. Противник "гуннской теории" С. Рожнецкий совершенно справедливо отметил воз­никающие при таком толковании "лингвистические затруднения", а также невероятность того, "чтобы скандинавы, сами имевшие непосредственные сношения с Русью, получили свои известия о ней окольной дорогой" [Рожнецкий 1911, 28].

На древнерусский прототип топонима Kænugarðr – Киян(ов) город, – пережиточно сохранившийся в былинах, первым указал И. Миккола [Mikkola 1907, 279-280], мнение которого поддержали затем многие исследователи [Рожнецкий 1911, 28-63; Thomsen 1919, 314; Hesselman 1925, 105-111; Брим 1931, 236; Metzenthin 1941, 61-62; Stender-Petersen 1946, 132-133; de Vries 1961, 77-87; Schramm 1984, 77-78; Трубачев 1988, 222]. Общепринятым можно теперь считать мнение, что прототипом для Kænugarðr послужил *Кыян(ов)ъ-городъ – былинный вариант топонима Кыевъ, восходящий к древнему наименованию Киева, бытовавшему в устной речи. Его первый компонент, вероятнее всего, образован от этникона Кыяне "жители Киева", неоднократно засвидетельствованного в летописях.

Древнескандинавские источники фиксируют три огласовки первого корня композита, выступающего обозначением Киева: Kęnu/Kænu-, Kiænu-, Kœnu-. В литературе высказывались различные мнения об их соотношении. И. Миккола и вслед за ним В.А. Брим считали наиболее отвечающей русскому исходному *Кыянъ-городъ форму Kiænugarðar. Б. Хессельман рассматривал написание через æ как дело рук исландских писцов, а через œ – норвежских. Недостатком этих толкований является то, что всякий раз какая-то одна из трех существующих форм топонима не может быть объяснена достаточно убедительно. Только если принять за исходную форму Kænugarðr, можно, с учетом развития скандинавской системы гласных, объяснить появление и двух других форм. Kœnugarðr оказывается в таком случае результатом лабиальной перегласовки, происходившей на рубеже IX-X вв. перед сохраняющимся u преимущественно в западноскандинавских диалектах [Смирницкий 1961, 60-61]. Напротив, Kiænugarðr выступает тогда как результат преломления на u, представленного, в противоположность перегласовкам, на востоке Скандинавии обильнее, чем на западе [Стеблин-Каменский 1953, 117-119]. В пользу высказанного предположения говорит, с одной стороны, наличие обозначения жителей Киева только в форме Kænir ("Сага о конунге Гаутреке"), сохраняющей не подвергшийся ни преломлению, ни перегласовке гласный æ, с другой стороны, то обстоятельство, что самая ранняя фиксация топонима представляет собой вариант с открытым e (ę и æ являются графическим отражением одного и того же звука – открытого e) [Смирницкий 1961, 20].

Оговорюсь все же, что нельзя быть абсолютно уверенным в строгой последовательности развития того или иного топонима. Не исключена возможность, что в нашем случае все три варианта являются попыткой передачи местного звучания средствами древнескандинавского языка (10). Так, С. Рожнецкий полагал, что "Kænugarðr и Kœnugarðr равносильны и возникли независимо один от другого" [Рожнецкий 1911, 50].

В. Томсен, Б. Хессельман и Я. де Фрис подчеркнули, что превращение первой части исходного топонимического композита в Kœnu- явилось следствием народно-этимологического преобразования, ориентирующегося на древнескандинавское kœna, "лодка особого вида". Возможно, скандинавская народная этимология данного топонима имела в виду известную роль Киева как места сбора построенных в различных пунктах Днепровского бассейна лодок-однодеревок (Const. Porphyr., De adm. imp., 9).

Полоцк

Сведения географических сочинений и поздних саг о Полоцке (Pallteskja) весьма разнообразны: источники содержат данные о Полоцке и Полоцкой земле как составной части Древнерусского государства, рассказывают об укрепленности города Полоцка, а также включают некоторые конкретные известия о Полоцке, относящиеся к XI в. (11).

Города Волго-Окского междуречья

Немногочисленные известия скандинавских источников о Суздале (Súrsdalr) и Суздальской земле (Suðrdalaríki, Súrdalar, Syrgisdalar) – шесть упоминаний в поздних сагах и географических трактатах – вместе с тем весьма информативны и разноплановы (12). Следы непосредственного знакомства с Суздалем (и шире – с Волго-Окским междуречьем) сохранил географический трактат второй половины XIII – начала XIV в., где в списке русских городов упомянуты "старшие" города Ростово-Суздальской земли: Суздаль, Ростов (Rostofa) и Муром (Móramar). Об этом трактате речь пойдет в следующем разделе.

Список древнерусских городов в "Книге Хаука"

Самый полный в древнескандинавской письменности перечень древнерусских городов содержится в исландском географическом сочинении с условным названием "Какие земли лежат в мире", включенном исландцем Хауком Эрлендссоном в компиляцию древнеисландских произведений ("Книгу Хаука") (13):

I þui riki er þat, er Ruzcia heitir, þat kollum ver Garðariki. Þar ero þessir hofuð garðar: Moramar, Rostofa, Surdalar, Holmgarðr, Syrnes, Gaðar, Palteskia, Kœnugarðr [Hb., 155].

В том государстве есть [часть], которая называется Руссия, мы называем ее Гардарики. Там такие главные города: Морамар, Ростова, Сурдалар, Хольмгард, Сюрнес, Гадар, Палтескья, Кэнугард [Мельникова 1986, 65].

Отмечу попутно, что использованное в тексте сочетание höfuр garðar, переводимое как "главные города", может иметь это значение только в древнерусском контексте (14). Так, например, в шведских средневековых источниках термин huvud gård служит для обозначения "главного двора" и тождествен терминам curia и mansio шведских латинских документов [Сванидзе 1984, 75].

Весьма существенно, что в записанной между 1265 и 1275 гг. "Саге об Одде Стреле", автор которой был знаком с данным географическим сочинением или его источником [Джаксон 1985, 227], Sýrnes и Gaðar опущены в перечне владений конунгов в Гардарики, основанном на приведенном выше списке городов и следующем ему даже в порядке перечисления: Móramar, Ráðstofa, Súrsdalr, Hólmgarðr, Palteskjuborg, Kœnugarðar [Örvar-Odds s., 187] (14). Вероятно, для автора последней трети XIII в. Sýrnes и Gaðar оказались не меньшей загадкой, чем для историков последнего столетия.

Имеющиеся в литературе отождествления топонима Sýrnes (с известными оговорками) с Черниговом [Брун 1880, 294; Погодин 1914, 28; Рожнецкий 1911, 30, 51; Свердлов 1973, 51; Мельникова 1976, 148], а Gaðar с "Городцом, в Минск. губ." [Брун 1880, 294] не представляются убедительными по той причине, что они находятся в противоречии с внутренней логикой данного географического трактата. Автор его всякий раз начинает с восточной части описываемого им региона, затем переходит к северу западной части и, наконец, – к югу западной части. В таком порядке дается описание стран в "третях земли", да и сами эти "трети" (как на картах типа Т-О) являют собой восточную половину "круга земного" и две части западной половины – северную и южную. То же мы наблюдаем и при перечислении городов в Гардарики (на Руси): "восточную" группу составляют Муром, Ростов, Суздаль, "северо-западную" – Новгород, Sýrnes, Gaðar, Полоцк, "юго-западную" – Киев. Тот факт, что Sýrnes и Gaðar помещены автором трактата между Новгородом и Полоцком, говорит о существовании между ними территориальной связи. Это указание не следует понимать буквально и искать Sýrnes и Gaðar непосредственно между названными городами, однако наличие путей сообщения между ними следует учитывать.

В таком случае наиболее логичным районом "поисков" оказывается Днепро-Двинское междуречье, поскольку именно здесь находился перекресток торговых и военно-политических магистралей, проходивших и через Новгород, и через Полоцк. Добавлю к этому, что Днепро-Двинское междуречье представляло собой узел торговых путей, связывавших страны Восточной, Северной и Западной Европы с Византией и Востоком [Седов 1982, 251], и соответственно, этот район был хорошо известен скандинавам. Действительно, уже к IX веку восходят здесь как отдельные находки скандинавского происхождения, так и целые комплексы [Булкин 1977, 101-104]. Наиболее вероятным путем продвижения норманнов, отмеченным целым рядом находок, была Западная Двина, с выходящей к Днепру Касплей [Барсов 1865, 219; Загоскин 1910, 47-48; Любомиров 1923, 22-23; Брим 1931, 213-218, 230-233; Даркевич 1976, 159; Булкин 1977, 102; Кирпичников, Лебедев, Булкин, Дубов, Назаренко 1980, 30].

Скандинавские источники, в свою очередь, из трех известных им путей на Русь (через Северную Двину, Финский залив и Западную Двину) подробно описывают именно Западнодвинско-Днепровский путь. Кроме того, что в ряде саг он фигурирует в качестве транс­портной магистрали (дорога по Западной Двине с Готланда в Византию – в "Саге о гутах"; из Константинополя через Киев и Полоцк в Данию – в "Саге о крещении"), путь этот с наибольшей полнотой представлен в древнескандинавской топо-, гидро- и этнонимии. В источниках названы: острова при входе в Рижский залив Хийумаа (Dagö – в "Саге о гутах") и Сааремаа (Sýsla, Eysýsla – в скальдических стихах, рунических надписях, разных видах саг); Виндава (совр. Вентспилс), или река Вента (Vindøy – в рунической надписи); мыс Колкасрагс на западе Рижского залива (Domesnes – в рунической надписи); остров Рухну в центре того же залива (Runö – в рунической надписи); несколько балтских народов на терри­тории Латвии (или названия их земель) – курши (Kúrir, Kúrland – в сагах и географических сочинениях), земгалы (Sæmgallir – в нес­кольких рунических надписях), ливы (Lifland – в рунических надписях, саге о древних временах и географических сочинениях); Западная Двина (Dýna, или с уточнением: Seimgoll Duna (16) – единственная река, зафиксированная в рунических надписях; кроме того – в сагах и географических сочинениях); Герсике (Gerseka-borg – в одном из списков "Саги о Тидреке"); Полоцк (Pallteskja – в поздней королевской саге, географических трактатах и сагах о древних временах); Dröfn – местность или река под Полоцком с монастырем и церковью Иоанна Крестителя (17) (в туле с перечислением рек, в "Пряди о Торвальде Путешественнике" и "Саге о крещении"); Днепр (Nepr – четыре раза в географических сочинениях и в сагах о древних временах); Смоленск (Smaleskia – в географическом сочинении и трижды в "Саге о Тидреке").

При подобном знакомстве скандинавских источников с Западнодвинско-Днепровским путем отсутствие в рассматриваемом нами списке древнерусских городов Смоленска, известного другим географическим сочинениям, становится еще более очевидным. И если в географическом трактате последней четверти XII в. "Описание Земли I" [Мельникова 1986, 76/78] Смоленск назван наряду с Новгородом, Полоцком и Киевом (города "восточной" группы не упомянуты), то в перечне "Книги Хаука" его место совершенно явно занимают Sýrnes и Gaðar.

Среди археологических памятников IX-XI вв. в области Днепро-Двинского междуречья лишь один по своим качественным характеристикам, географическому положению в узловой точке восточноевропейских речных путей и месту в системе раннегородских центров может представлять для нас реальный интерес, а именно: расположенный в верховьях Днепра (в 12-и км от Смоленска) Гнездовский археологический комплекс. Судя по существующей суммарной оценке Гнездова в литературе последних лет, памятник представляет собой совокупность укрепленных и открытых поселений (Центральное и Ольшанское), синхронных им курганных могильников (Центральный насчитывает около трех тысяч насы­пей) и кладов [Булкин, Дубов, Лебедев 1978, 25-56].

Исследователями Гнездово рассматривается как полиэтничное поселение, включавшее, наряду со славянским и балтским, скандинавский этнический компонент [Шмидт 1970, 108; см. также: Авдусин 1974, 74-86]. Знакомство скандинавов с Гнездовым ныне не вызывает сомнений, ибо документируется материалами могильника и поселения второй половины IX-X в.

Объем и состав памятника, наличие развитого ремесленного производства, обслуживавшего потребности округи и транзитной торговли, выразительные связи со странами Востока и Запада, наконец, его отчетливый дружинный облик – все это позволяет видеть в Гнездове раннегородской, или протогородской, кривичский центр, окончательно сложившийся и переживший свой расцвет в Х в. [Булкин 1973; Пушкина 1974; Седов 1982, 248-253].

В литературе неоднократно отмечалось, что летописи не знают Гнездова [Сизов 1902, 125], и объяснялось это как незнакомством летописца со Смоленской землей вплоть до 1015 г. [Авдусин 1972, 168], так и тем, что летописи именуют Гнездово Смоленском [Алексеев 1980, 144]. Тот факт, что Гнездово расположено вблизи Смоленска, на древней территории которого не обнаружено слоев ранее XI в. [Авдусин 1967, 71-72; Воронин, Раппопорт 1967, 287], породил острую дискуссию о первоначальном месте города. Анализ мнений склоняет к мысли о правоте тех исследователей, которые рассматривают Гнездово как хронологический и функциональный предшественник летописного Смоленска [Спицын 1905, 7-8; Ляпушкин 1971, 33-37; Булкин, Лебедев 1974, 14-15; Алексеев 1977, 84-91; Дубов 1985, 26-28], а сведения письменных источников о Смоленске IX-X вв. (18) считают относящимися "к поселению, находившемуся в районе Гнездова" [Воронин, Раппопорт 1979, 76].

Такое понимание соотношения Гнездова и Смоленска дает воз­можность заново поставить вопрос о древнем названии того по­селения, которое мы называем Гнездовым, но которое появляется в источниках лишь в середине XVII в. (19). Вероятно, до тех пор, пока не найдутся прямые подтверждения древности этого названия, любые попутные расшифровки или объяснения Гнездова (20) представляют собой чисто историографический интерес. Во всяком случае, они не препятствуют выдвижению других мнений, и в частности нижеследующего.

Давно замечено, что значительная часть древнерусских городов, расположенных вблизи устьев небольших рек, получила свое наз­вание по этим притокам (Ладога < р. Ладога, совр. Ладожка; Псков < р. Пскова; Витебск < р. Витьба; Полоцк < р. Полота и т. д.). По аналогии с этими городами можно с достаточной долей вероятности допустить, что Гнездовский комплекс носил имя, образованное от правого притока Днепра – небольшой речки Свинец [Маштаков 1913, 29], на мысу которой находилось Центральное гнездовское городище. Название реки удается проследить на начало XIX в. (21), однако исследова­телями древнейших периодов признается "наибольшая устойчивость" той "топонимии, которая представляет названия вод" [Топоров и Трубачев 1962, 3].

Имя "древнейшего Смоленска" могло быть образовано в таком случае при помощи весьма продуктивного форманта -ьskъ [Rospond 1969], наиболее характерного для Северной Руси [Роспонд 1972, 13], доминировавшего в названиях городов в самый древний период [Никонов 1965, 51-52], использовавшегося для образования вторичных топонимов (в частности от гидронимов: Бужьск < Буг; Пинск < Пина; Полоцк, Полотескъ < Полота; Случьскъ < Случь; Смоленск, Смольньскъ < Смольня (22)) [Роспонд 1972, 20-24], и иметь, соответственно, вид * Свинеческъ, *Свинечск.

Именно это название и могло самым естественным образом пе­рейти в древнескандинавское Sýrnes. Как показывает проведенный ранее анализ, все наименования древнерусских городов в скандинавских источниках представляют собой воспроизведение фонетического облика адекватных им иноязычных (т. е. местных) топонимов [Джаксон, Молчанов 1986]. Как правило, передача местного звучания сопровож­далась народно-этимологическим переосмыслением составляющих топоним корней: так, Hólmgarðr, образованный от формы *Хълмъ-городъ, "укрепленное поселение Холм", был воспринят как "островной город" (23); Kœnugarðr, возникший из *Кыяновъ-городъ, был поставлен в связь с древнескандинавским kœna, "лодка особого вида" (24); Rostofa (< Ростовъ) рассматриваемого географического трактата был трансформиро­ван автором "Саги об Одде Стреле" в Ráðstofa "ратуша".

Sýrnes означает "свиной мыс". Таким образом, транскрибирование местного названия и сопутствующее народно-этимологическое его преобразование могли в данном случае идти параллельно с калькированием первого корня, легко осуществимым в полиэтничной среде "древнейшего Смоленска". Превращение второй части ком­позита в nes "мыс" тоже вполне закономерно, поскольку Гнездовское городище расположено на мысу левого берега Свинца, "скат южной стороны которого в древности омывался Днепром, отошедшим впоследствии на 75 саж. к югу и оставившим по себе следы старого русла с двумя маленькими озерами" [Лявданский 1924, 135-136].

Этимология второго загадочного топонима "Книги Хаука" – Gaðar – не ясна. Не было понятно это слово и писцам XVII в., ибо в одном списке на полях, а в другом и прямо в тексте Gaðar заменено на Garðar, что применительно к Руси может быть переведено, как "города (= укрепления)" (25). Однократность упоминания топонимов исключает возможность определенных и окончательных выводов. Тем не менее, мне представляется вполне допустимым рассматривать пару слов Sýrnes Gaðar как обозначение укрепленного поселения на мысу реки Свинец (правильнее (26) было бы: Sýrnes gaðr).

Исследователями установлено, что возведение первоначального укрепления (вала) на территории Центрального гнездовского ком­плекса происходило не позднее второй трети Х в. [Пушкина 1984, 48]; Х век – время расцвета Гнездова; на рубеже X-XI вв. и в первой половине XI в. поселение в устье Свинца приходит в упадок [Булкин, Дубов, Лебедев 1978, 39-40]; во второй половине или в конце XI в. город возрождается на месте нынешнего Смоленска [Там же, 56; Воронин, Раппопорт 1979, 74-76]. Все это позволяет заключить, что известия о Гнездове как об укрепленном центре (garðr) в верховьях Днепра могли возникнуть и достичь Скандинавии лишь в период активного функционирования укрепленного поселения на речке Свинец, т. е. от второй трети Х до рубежа Х и XI или до начала XI в., но не раньше и не позже. Проекция настоящего вывода на решение вопроса о времени создания списка древнерусских городов в "Книге Хаука" заставляет, как кажется, отказаться от принятой ранее датировки его XI веком [Свердлов 1973, 52; Джаксон 1985, 224], удревнив ее на полстолетия.

Дополнительным датирующим моментом, позволяющим считать последнюю треть Х в. временем, к которому восходит список городов в "Книге Хаука", выступает присутствие в списке "восточной" группы городов – Мурома, Ростова и Суздаля, – поскольку именно со второй половины Х в. можно говорить о них, как о древнерусских городах [Воронин 1947, 136-139; Леонтьев 1985, 61-62; Седова 1985, 67-68]. Более того, именно ко второй половине Х в. относится значительное число скандинавских находок в Северо-Восточной Руси. Это и скандинавские украшения во Владимирских курганах второй четверти Х – начала XI в. [Мальм 1967, 157-159, 180; Лапшин 1981, 45-48], и скандинавские находки в районе Мурома, датируемые второй половиной Х в. [Пушкина 1988, 162-169], и большинство скандинавских вещей с Сарского городища, относимых к Х – началу XI в. [Леонтьев 1981, 141-149], и шпангоут судна скандинавского типа (27), найденный в Ростове в слое второй половины Х в. [Воронин 1955, л. 31].

Алаборг

Топоним встречается в двух сагах о древних временах, записанных не ранее середины XIV в.: в "Саге о Хальвдане Эйстейнссоне" (в форме Álaborg) [Fas., III, 519-558 passim] и в "Саге о Хрольве Пешеходе" (в форме Áluborg) [Ibidem, 248, 322]. Г. В. Глазырина не усматривает тождества между топонимами Álaborg и Áluborg (28). Традиционным является противоположное мнение, однако, если Ф. Р. Шрёдер [Hálfd. s., 93], а вслед за ним и Б. Клейбер [Kleiber 1957, 218-223] полагают, что автор "Саги о Хальвдане" заимствовал этот топоним из известной ему "Саги о Хрольве Пешеходе", то я склонна разделять мнение Г. Шрамма [Schramm 1982, 280-282], рассматривающего в качестве первичной форму Álaborg.

В литературе предлагались различные локализации Алаборга "Саги о Хальвдане Эйстейнссоне". Поскольку во всех остальных случаях топоним Álaborg относится к датскому городу Ольборгу на севере полуострова Ютландия, выдвигалось, в частности, мнение о том, что он мог быть "литературным" дубликатом датского Ольборга [Глазырина, Джаксон 1986]. Исследователи утверждали, что Алаборг "находится где-нибудь в России" [Тиандер 1906, 284]. Его помещали "на севере Новгородской земли" [Мельникова 1977б, 201, примеч. 8], в Белоозере [Kleiber 1957; Schramm 1982], на Онежском озере [Ellis Davidson 1976, 41], в местности Олонец [Глазырина 1984б, 200-208; Глазырина 1996, 100], "к северу или к востоку от Ладоги" [Holmberg 1976, 176]. Его отождествляли с "городищем Лоппоти на северо-западном берегу Ладожского озера" [Лебедев 1985, 187] и "безымянным городком на реке Сясь у с. Городище" [Джаксон, Мачинский 1989].

Решающую роль в определении местоположения Алаборга играет указанное в саге четырежды его географическое положение относительно Альдейгьюборга (Ладоги). Дважды Алаборг помещен "на се­вере" и дважды указано направление движения к нему из Альдейгьюборга: один раз "на север" (за чем следует битва на воде) и один "на восток" (с последующей битвой на суше). Здесь не содержится никакого противоречия, ибо определенное по водному пути направление "на север", естественно, относится к начальному отрезку этого пути. Из саги следует, что маршрут "на восток", проходящий по суше от Альдейгьюборга к укрепленному Алаборгу, значительно короче, чем по воде. Кроме того, текст саги дает понять, что Алаборг социально находится с Альдейгьюборгом в сложном отношении подчинения и соперничества, опреде­ляющемся, видимо, его географическим положением.

Итак, Алаборгу должен соответствовать занимающий важное стратегическое положение укрепленный пункт, географически и политически тесно связанный с Альдейгьюборгом (Ладогой), находящийся (по суше) на восток от нее и одно­временно связанный с ней более длинным водным путем, направленным на начальном отрезке на север от Ладоги. Из того, что морские викинги предпринимают нападение на Алаборг по суше, можно заключить, что водный путь к Алаборгу был труднопроходим для дракаров (пороги?). Алаборг должен располагаться неподалеку от Ладоги, иначе бы один из героев саги не смог за сезон съездить из Алаборга в Ладогу на переговоры, вернуться домой, выплыть с флотом в Ладожское озеро, сразиться и успеть добраться до Норвегии.

Олонец, отождествленный Г.В. Глазыриной с Алаборгом, не соответствует этой сумме условий. Тождество Олонец-Алаборг игнорирует указание саги на сухопутный путь на восток от Ладоги; сухопутный путь от Ладоги на север к Олонцу крайне неудобен, равен по расстоянию водному и превосходит его по времени; в районе Олонца нет ни одного городища древнерусского времени; Олонец находится в стороне от основных торгово-военных путей; этот район расположен на периферии приладожской курганной культуры конца IX – начала XII в., погребальные памятники ко­торой появляются на Олонце лишь в середине Х в. и не отличаются особой яркостью.

Белоозеро, отождествленное с Алаборгом Б. Клейбером и Г. Шраммом, также не соответствует необходимым условиям. Туда не было непрерывного водного пути, а реальный водный путь от Ладоги к Белоозеру проходил через три бурных озера, через пороги и волок и составлял около 420 км; сухопутный путь от Ладоги к Белоозеру долог и труднопроходим – он пролегал бы через девственные леса Вепсовской возвышенности и составлял бы по прямой 320 км; находясь в Волжском, а не Невском (как Ладога и Новгород) бассейне, Белоозеро ни географически, ни экономически, ни политически никогда не было тесно связано с Ла­догой и Поволховьем, входя в состав Ростовской (позднее – Владимиро-Суздальской), а не Новгородской земли.

Всем выявленным выше географическим и социально-экономическим параметрам Алаборга соответствует древний безымянный городок IX-Х вв. на реке Сясь у с. Городище, который расположен в 46 км по прямой на юго-восток от Ладоги и отделен от нее болотистыми лесами. Сухопутный путь к нему от Ладоги (судя по расположению современных дорог) должен был вести сначала на восток, а затем по восточному берегу Сяси на юго-восток. Водный путь к городку пролегал сначала на север по Волхову, затем на северо-восток по озеру, далее на юго-восток по Сяси и составлял свыше 80 км. Для морских кораблей со стороны озера городок был труднодоступен, т. к. ниже его по течению Сяси имелись многочисленные пороги.

Жизнь на городке у с. Городище прекратилась не позже 930-х гг., т. к. в его культурном слое IX-Х вв. встречена исключительно грубая лепная керамика, а керамика, изготовленная на круге, становится в Ладоге заметным компонентом керамического комплекса с 930-х гг. Городок же у с. Городище явно входит в ту же, что и Ладога, культурную зону волховско-сясьских сопок. Непосредственно к северу от городка расположена группа сопок, аналогичных волховским сопкам VIII-X вв. К югу и юго-востоку от городка, в 0,5-1 км, находятся две группы сравнительно небольших курганов, характерных для своеобразной культуры юго-восточного Приладожья конца IX – начала XII в. Археологиче­ский комплекс у с. Городище – единственный в юго-восточном Приладожье (от Сяси до Видлицы), где волховские сопки встречены рядом с приладожскими курганами, а городок у с. Городище является единственным укрепленным поселением на всей этой территории в пределах VIII-XIII вв. Путь из Ладожского озера по Сяси, с дальнейшим выходом через ее истоки Воложбу или Тихвинку в бассейн Волги, являлся кратчайшим водным путем из Балтики в Поволжье.

Никакого наименования для стратегически важного городка на Сяси ни в русских, ни в западных письменных источниках не зафиксировано. В целом, по сумме признаков, представляется высоко вероятным, что безымянное городище на Сяси и есть искомый Алаборг. Не исключена вероятность, что его скандинавское имя связано с названием небольшой речки, ближайшего к городищу притока Сяси, – Валя.

Данпарстадир

Данпарстадир (Danparstaрðir) упоминается в трех источниках: в двух эддических песнях – в "Гренландской Песни об Атли" [Старшая Эдда, 312-317] и в "Песни о Хлёде" (называемой "Песнью о битве готов с гуннами") [Там же, 350-356] – а также в одной из саг о древних временах – в "Саге о Хервёр и конунге Хейдреке", местами восходящей к германской героической поэзии, но все же созданной в XIII в. и сохранившейся в рукописях XIV-XV вв. (29).

Исследователи, переводившие Danparstaðir как "Днепровский город", отождествляли его с Киевом [Куник 1875, 55; Веселовский 1887, 294-301; Брун 1880, 289; Браун 1899, 246; Рожнецкий 1911, 72, и др.]. Р. Хайнцель [Heinzel 1887], однако, показал, что в топонимах, образованных в соответствии с моделью X-staðir, первая часть, как правило, – личное имя, а не название реки; более того, Днепр известен в древнескандинавской письменности в форме Nepr. Тем самым ставится под сомнение толкование топонима Danparstaðir как "Днепровского города", а соответственно, и его отождествление с Киевом. Урсула Дронке, однако, полагает, что, вероятно, Danpr "Днепр" был зафиксирован в героических песнях как территория расселения готов, каковых здесь локализует римский историк VI в. Иордан [The Poetic Edda, I, 51]. Древнескандинавская форма Danpr соответствует форме Danaper у Иордана [Иордан, 127-129, 166.]. Аналогично Готтфрид Шрамм рассматривает имя Danpr как восходящее к готской традиции название Днепра, а выражение á stöðum Danpar переводит "на берегах Днепра". Он не делает попытки увязать этот топоним с именем Киева, хотя и полагает, что гидроним употреблялся в Среднем Поднепровье [Шрамм 1997, 4.17, 8.7, 13.14; Schramm 1998, 118-138].

ОГЛАВЛЕНИЕ